И уносит предутренний ветер
страх и боль, смыв порывом апрельским,
но в аду приоткрытых дверей
промелькнула и скрылась душа.
Кто-то серым и чёрным разметил
мир вокруг. Стал он стёршейся фреской,
и картинно затем омертвел,
но часы всё куда-то спешат.
И нет боли, нет боли, нет боли!
Только звук — бьётся стрелка о стрелку,
и Алисин свихнувшийся Кролик
попадает в перчаточный плен.
Вам в прицелах бесстрастных моноклей
видно — тонкая слабая венка
рвёт висок. Я кричу, но оглохли,
все, кто слышал меня. Гуинплен
улыбается страшно и лживо,
поправляет края одеяла,
необъятный и потный загривок
весь унизан цепями крестов.
Эта ложь слаще всяких наживок,
я губами хватала, срывала!
Но надежда дурна и пуглива,
бесполезна для тех, кто готов!
И уносит меня. Мотылёк я,
что прижат ветром крыльями к стёклам.
Раскачался фонарь кособокий,
разбросал тени рваным тряпьем.
Я пришла и ушла одиноко,
кем-то строгим предписаны сроки.
Так кричат безутешно сороки,
и оконный так чёрен пролом.