ФИЛЬМ "КОМИССАР" -
ДВОЙНОЙ ПОДВИГ
СЦЕНАРИСТА И РЕЖИССЁРА
Александра АСКОЛЬДОВА.
За ширмой из Волков и Леопольдов
От "зАморозков" и до постперестройки
Держали генералы от кино "на полке", -
Бессовестно, - (их званий недостойно!), -
Картину "Комиссар" - о человеческой душе.
Создал её и от сожженья спас*
И Человек и Режиссёр АСКОЛЬДОВ. -
Он спас её от варварского аутодафе, -
(Сожженья по-нацистски!), -
В доперестроечном СССР
И вынудил во время Перестройки
Команду Горбачёву, -
(против воли его!), -
Дать свою ОПАЛЬНУЮ
Кинокартину "Комиссар"
С "отказной" полки
Снять
И запустить в прокат.
-----------------------------------------------
* - см. приведенное ниже Приложение:
Приложение.
Александр АСКОЛЬДОВ.
"И ТУТ Я В ПЕРВЫЙ РАЗ САМ ЗАВЯЗАЛ ШНУРКИ..."
(Материал Андрея СОТНИКОВА "Страсти по “Комиссару” или еврейская судьба
“Комиссара” в журнале «Новый Берег» 2004, №4, версия для печати (31758))
Советский кинематограф, как известно, никогда не испытывал недостатка в трагических судьбах, но одна из самых загадочных и трагических судеб нашего кинематографа выпала на долю режиссера Александра Аскольдова, автора единственного фильма “Комиссар”, снятого в 67 году и после 20 лет борьбы, после многочисленных попыток уничтожения ленты все же чудом вышедшего на экраны. Не случись этого, осталась бы незаполненной одна из важнейших страниц летописи мирового кинематографа и русский кинематограф лишился бы десятка наиболее престижных мировых премий, а единственная русская актриса Нона Мордюкова не была бы включена Лондонской энциклопедией в число лучших актрис ХХ века.
На родине об Александре Аскольдове известно на удивление мало. Даже последняя киноэнциклопедия грешит массой неточностей, основываясь более на слухах и предположениях.
Последнее время режиссер живет в Германии, где занимается преподавательской деятельностью. Недавно он приехал в Москву, где, в частности, провел творческий вечер в “Еврейском культурном центре”, посвященный 35-летию со дня создания фильма “Комиссар”. Там мы и познакомились и договорились, хоть отчасти, искупить вину отечественного кинематографа.
Андрей Сотников
БУЛГАКОВ.
На самом деле, я не настоящий кинорежиссер, по первой профессии - я филолог, окончил московский университет, отделение драматургии театра.
Но так случилось, что, будучи студентом, я пришел в булгаковский дом.
Булгакова в нем уже не было, там жила одинокая вдова Елена Сергеевна - это было в 1954 году, - и в течение 5-6 лет мы с женой из этого дома буквально не уходили.
Три года мы спали на кровати, под которой лежала часть рукописи “Мастера и Маргариты”, - мы “пропитались” этим великим романом.
По договору с Еленой Сергеевной рукопись романа была разделена, потому что в те годы рукописи странным образом пропадали.
Вместе с Еленой Сергеевной мы работали над архивом Булгакова, который позже был пущен с молотка. Это были незабываемые годы, годы надежд, - лучшие годы в моей жизни.
Мы прочитали насквозь всего Булгакова.
Мы не все могли понять, мы не были готовы, чтобы постигнуть весь мир Булгакова, - но мы его уже тогда прочитали.
Вам, наверно, доводилось читать уже опубликованный Дневник Елены Сергеевны Булгаковой?
К великому сожалению, этот Дневник позже ею был переписан, мне доводилось читать его, когда он выглядел иначе – открою вам маленькую тайну, которую еще никому не открывал, потому что мне эта перекличка видится очень важной.
Когда Михаил Афанасьевич умирал, несколько ведущих МХАТовцев обратились к Поскребышеву, секретарю Сталина, с письмом примерно следующего содержания: врачи рекомендуют Булгакову особый климат, рекомендуют ему климат Палестины, - мы просим вас дать разрешение на эту поездку Булгакова. И разрешение было дано. Елена Сергеевна записала в Дневнике, что Булгакову была рекомендована поездка, но она исправляла свой Дневник тогда, когда слово Палестина звучало не столь “комфортно”, как сегодня, и написала: Южная Италия, - что лично мне очень больно.
Вот вам судьба Булгакова, вот вам булгаковский Иерусалим, вот вам его Палестина, в которой он не смог быть даже в воспоминаниях его самого близкого человека..
Я обивал редакции, пытаясь пробить что-то из наследия Булгакова.
Написал о нем большую статью для “Литгазеты”.
Статью хвалили, но не публиковали, она ходила из рук в руки.
Как-то к нам приезжает фельдъегерь в форме НКВД и вручает мне письмо от Константина Федина, председателя Союза Писателей, – статья каким-то образом дошла и до него.
Он писал о значении Булгакова, писал, что полностью поддерживает статью, и в конце была приписка: “Но ни мое, ни чье-либо вмешательство судьбу наследия Булгакова изменить не может, как вы понимаете, время для настоящей литературы еще не пришло”.
В моем архиве это письмо Федина подшито к его же статье, опубликованной на следующий день в “Правде”, статья называется “Светлое время советского искусства”.
Сначала я стал литературным, театральным критиком.
Как театровед я объездил многие города России – тогда в российской периферии были замечательные театры.
Потом судьба забросила меня на административную работу, – я был своеобразным администратором, занимался кинематографической редактурой, старался делать для кинематографа все, что от меня зависело.
Это было время крупных режиссеров, значительных фильмов.
Вы, наверно, слышали о непростой судьбе картины Хуциева “Застава Ильича”? На дачу к Хрущеву возил эту картину я и был единственным, кто выступил в ее защиту.
Так шла моя жизнь.
Потом я понял, что нужно менять судьбу.
Годы оттепели сменились заморозком, честно работать стало невозможно, административная карьера мне была глубоко противопоказана, и я пошел сдавать экзамены на Высшие Курсы Кинорежиссеров.
Это было очень занятно, до этого я “экзаменовал” Герасимова, Пырьева, Ромма, а тут оказался перед ними в роли студента.
Но я сдал экзамены и стал слушателем.
Это был очень удачный курс – Панфилов, Агеев...
И был снят фильм “Комиссар”.
Но сначала я не собирался снимать эту картину.
Я написал сценарий к фильму, в котором должны были играть Черкасов и Чирков. Это была история людей, которые ехали с Дальнего Востока в Москву, история о крахе иллюзий людей 30-х годов. Но так получилось, что я вспомнил рассказ Гроссмана и мгновенно представил себе будущую картину, – может, это миф или аберрация памяти, но сейчас мне это именно так представляется.
Василий ГРОССМАН.
На мой взгляд, Гроссман - один из самых удивительных писателей.
Я люблю у него буквально все: люблю его социалистические рассказики 30-х годов, в которых чувствуется невысказанная трагедия эпохи, люблю его роман “За правое дело”, который многие отринули, как произведение догматического, социалистического реализма и, естественно, я очень высоко оцениваю его последний великий роман.
Вспомнив ранний рассказ Гроссмана “В городе Бердичеве”, я мысленно поменял все знаки препинания. Многие отождествляют этот рассказ с тем, что они видят на экране – да, это Гроссман, но это и не Гроссман.
Фильм - это абсолютно самостоятельное произведение, по большому счету я только оттолкнулся от Гроссмана, вдохновился им.
В картину вошел личный опыт, это все совершенно другое.
В рассказе есть Ленин, там человек - Вавилова и недочеловек - Магазаник.
Таким образом, набросав план картины, я позвонил вдове Гроссмана - это произошло через три недели после его кончины.
Я пришел к ней в дом (в доме было пусто, холодно, сумеречно) и сказал, что мне хотелось бы вольно экранизировать рассказ, - она дала согласие. Но я прекрасно понимал, что сценарий этот не пройдет ни в каком виде: в 1965-ом году одно слово “еврей” было практически эвфемизмом.
Доходило до полного абсурда, когда, сняв картину, я не мог написать в титрах “Альфред Шнитке”. Мне говорили: не надо “Альфред”, пишите “А. Шнитке”. Я понимал, что сценарий обреченный, но при этом я и понимал, что не могу не делать эту картину.
Сергей ГЕРАСИМОВ,
Я позвонил Сергею Герасимову, с ним у меня были очень добрые отношения: на его студии я хотел снимать картину.
В это время он на Урале, в Миассе, работал над очередной картиной.
На мой взгляд, этот человек незаслуженно забыт, так же как еще недавно он был незаслуженно переоценен.
Это был очень крупный человек с невероятно трагическим нутром, о котором мало кто что знал.
Позвонив, я спросил у него: “Могу я к вам приехать?" – "А что случилось?" - спросил он. - "Я хочу вам показать сценарий, который не могу до этого показать никому другому”. И я вылетел в Миасс.
Сергей Афанасьевич несколько дней читал сценарий, потом на радостях на следующий день отменил съемки и говорит: “Будем справлять пельмени”.
Надо сказать, что он был великим кулинаром.
Мы поехали на убогий миасский рынок, там он выбрал нужное мясо.
Он говорил продавцам: “Нет, это не то, ты не тем свою животину кормил”.
Уходя с рынка, мы увидели слепца, который с белой свинкой торговал “счастьем”.
Герасимов сказал: “Попытаемся”. Он заставил меня заплатить за это самое “счастье”, и свинка вытащила листочек, который я храню до сих пор.
На нем лиловым карандашом написано: “Задумал большое дело, ждет большое несчастье, терпи, хорошие люди тебе помогут”.
Герасимов сказал: “Поезжайте, начинайте работать, но только молчите, кто бы что ни говорил”.
Молчать я не умею и должен с полной уверенностью сказать, что, если бы не помощь Сергея Афанасьевича, не его авторитет, эту картину никто бы никогда не запустил.
А так ее запустили с тем, чтоб при первой возможности сбросить под откос.
Была собрана очень скверная съемочная группа, состоящая из одних алкоголиков; картина снималась на отсталой ялтинской киностудии.
И вы знаете, эти алкаши и бандиты перестали быть алкашами и бандитами, на самом деле они оказались очень хорошими людьми, - они были моими главными заступниками.
А директором у меня был абсолютнейший бандит. Как-то я прочитал интервью с Юрием Норштейном, человеком безупречнейшей репутации, он там говорит: “Самая трагическая судьба нашего кино – это Аскольдов, а директором у него был бандит Докучаев”.
Этот директор писал на меня доносы раз в три дня. Так мы начали работать над картиной.
СТАЛИНИЗМ.
Меня часто спрашивают: с чего все началось?
Как-то в газете “Либерасьон” я прочитал: “В пять лет Аскольдов уже все знал о сталинизме”.
Конечно, все про сталинизм я знать не мог, но со сталинизмом я действительно столкнулся в пятилетнем возрасте, сталинизм заставил меня очень рано повзрослеть.
В ту пору мы жили в Киеве, мой отец был директором большого завода, моя мама была врачом, - очень красивой, благородной и умной женщиной, - мы были очень счастливой семьей.
После того как арестовали отца, на следующий день приехали за моей мамой.
Я не спал, подглядывал из-под одеяла. В квартире проходил обыск.
Моя мама одевалась под насмешливыми взглядами людей из НКВД.
Она попросила их отвернуться, на что те, нагло ухмыляясь, сказали: “Ничего, привыкай одеваться при мужиках”.
Это была самая страшная картина в моей жизни: в моих глазах оскорбляли самого любимого человека.
И ее увели.
Выходя, один из НКВДешников приказал другому: “За мальчишкой вернешься, когда отвезешь ее в тюрьму”.
И я понял, что мне нужно уходить из этого дома. Но передо мной стояли две неразрешимые проблемы: я не умел завязывать шнурки на ботинках – меня учили, но у меня это не получалось - и я не знал, как открыть английский замок.
И тут я первый раз в жизни завязал шнурки, потом поставил стул - и замок открылся.
Я захлопнул дверь и ушел в темноту ночного Киева.
Помню, я шел по Крещатику, центральной улице Киева.
Начинался ранний рассвет, была весна, цвели каштаны, воздух был напоен сладким запахом цветов, - с тех пор запах цветения я переношу с трудом.
Почти инстинктивно я пришел к дому, где жили друзья моих родителей, многодетная еврейская семья.
Я позвонил, меня увидели на пороге, все сразу поняли, расплакались, спрятали, сохранили.
Позже они переправили меня моей бабушке.
После войны, уже став взрослым человеком, я искал след этих людей - он оборвался в Бабьем Яру, их расстреляли с тысячами других киевских евреев.
АКТЁРЫ.
Мне было ясно, что Мордюкова рождена на эту роль, - других актрис, кроме нее, я не видел.
Она заворожила меня своей обыкновенной необыкновенностью.
Были и сейчас есть несколько талантливых актрис, но Мордюкова – это кусок породы, кусок естества, и эту естественную породу мне хотелось использовать.
Правда, она невероятно трудна в работе, при очевидной легкости и естественности на экране.
Если Мордюкова была изначально найдена, то с Магазаником было сложнее.
Не было еврейских актеров.
Некоторые очень талантливые актеры отказались сниматься в картине.
Я, конечно, видел на эту роль Быкова, он знал, что я его вижу – у нас шла своеобразная игра-кокетство, - мы присматривались друг к другу.
И, наконец, был найден Быков.
Быков - актер огромный, технически виртуозный, безмерно одаренный интеллектуально, - работа с ним обернулась ни с чем несравнимым наслаждением.
Для моего поколения Соломон Михоэлс, этот еврейский гений, был мифом, легендой.
Мне не пришлось видеть его на сцене, я был тогда слишком мал, но незабвенный Ростислав Плятт, его коллега, как-то мне шепнул после просмотра “Комиссара”: “А Быков-то у вас выше Михоэлса, выше”. И, вы знаете, я ему поверил.
Я очень благодарен Шукшину, что он согласился сниматься в картине, несмотря на небольшую роль, не просто сниматься, он был среди немногих, кто выступил в защиту картины, когда ее избивали.
Не была найдена только Мария, жена Магазаника, я никак не мог найти женщину, которая мне являлась во сне. И мы поехали на Украину снимать без Марии.
Почти каждую неделю приходили телеграммы о закрытии картины.
У меня сохранилось 8 таких телеграмм.
Мы ехали через Одессу, где мой товарищ снимал картину.
Я побывал у него на съемках и понял, что мне нужна девушка, которая должна была у него сниматься.
Я назначаю ей свидание и уговариваю сниматься в своей картине.
Несмотря на неутвержденную роль, начинаю снимать Раису Недашковскую.
Она была очень хороша тогда, она и сейчас хороша.
Это человек поразительной доброты и нежности.
Вот мы с ней идем по нынешнему Киеву, подходим к базарчику, и весь этот торгующий и покупающий люд бросает все и бежит к Недашковской: она любимица всей Украины.
Но тогда она была очень неопытной актрисой и абсолютно не умела говорить.
На меня сразу набросилась труппа.
Мордюкова с Быковым задавили ее своим авторитетом.
После первого съемочного дня ночью ко мне в номер пришел Быков: “Так, говорить она не умеет, выход один - все ее реплики ты передаешь мне. – Что же будет делать она? – недоумеваю я. – Она будет глухонемой. Ты не понимаешь, это метафора – это немота всего еврейского народа?!”
И тем не менее Раиса у нас заговорила.
С возрастом меняется картина, меняется отношение к ней зрителей, и вот что удивительно: если на первых просмотрах замечали мастеров, Мордюкову и Быкова и только где-то там на периферии кадра Недашковскую, то сегодня она вровень с ними, а может, даже на авансцене.
КАРТИНА ПРО МНОГОЕ.
О чем этот фильм?
Эта картина про многое.
Я определяю ее как картину о любви, о любви к человеку, о любви к детям, к семье, о национальной толерантности, о любви к своей маленькой местечковой родине.
Это и фильм-предупреждение. Мне сказали, что Министр разоружения ООН отдал неофициальное распоряжение, чтоб все члены организации посмотрели картину Аскольдова “Комиссар”: это поможет им еще больше ненавидеть войну.
Но я не ставил перед собой цель сделать антивоенный фильм, так же как и не делал фильм антисоветский.
Я для себя это так не формулирую – просто я так думал, я был так воспитан, - я не мог тогда снимать иначе.
Для меня было важно показать историю любви, историю семьи как ячейки общества, как какую-то нерасторжимость духа любящих, помогающих друг другу людей.
Ведь семья-то умирает в мире, по разным причинам: по материальным, по нравственным.
На Западе вообще нет семьи. Эта наша российская, русская традиция ее еще хоть как-то спасает.
Это фильм о России, не о евреях, –( евреи только строительный материал картины ), - о трагической и светлой судьбе России.
Так случилось, что в России обо мне очень мало информации.
Даже последняя “Киноэнциклопедия” грешит неточностями, основываясь больше на слухах и предположениях: вроде бы меня дважды исключали из партии, вроде бы я был под судом?..
Я не спешу ни опровергать, ни подтверждать.
Я не понимаю, зачем слухи опровергать.
У меня никогда не было потребности выступить с жалобой на собственную судьбу, - вокруг столько неустроенных, сломанных судеб, и, вообще, мы так трудно живем, что пристраиваться к плачущим нет никакого желания.
И вместе с тем какая-то точность должна быть.
Действительно, меня дважды исключали из партии.
В партию я вступал по глубокому убеждению после XXII антисталинского съезда.
Действительно, был суд, меня уволили со студии, поставив штамп, что я профессионально непригоден и не могу быть использован в кино ни на какой работе.
Этот документ существует до сих пор, его никто не отменял.
Сейчас столько мифов, столько фантазий, столько рыдающих людей.
Как сказал Ролан Быков: “Теперь столько кинематографистов расчесывает комариные укусы, выдавая их за фронтовые ранения”!.
И тем не менее был суд, мне предъявили обвинение в растрате государственных средств в особо крупных размерах, – фильм-то стоил немалые деньги.
К великому сожалению, потом долгие годы мне не пришлось заниматься кинематографом.
РОМАН С СУСЛОВЫМ.
Картину резали, жгли.
Вышел соответствующий приказ об уничтожении картины “Комиссар”.
Мне позвонили и сказали, что во дворе киностудии им. Горького жгут мою картину.
Все происходило за закрытыми дверями, меня никто не хотел принимать.
Я решил обратиться в родной ЦК партии, посчитал, уж если обращаться, то к самому Суслову.
Наш роман с ним длился почти 20 лет – 20 лет я к нему обращался, написал множество писем, - знаю, что все они дошли до адресата.
У меня установились доверительные отношения с его помощниками.
Один из них даже исправно присылал нам с женой поздравления на революционные праздники.
Ибо человек есть человек, и в разных структурах были разные люди.
Как говорил незабвенный Евгений Шварц, порядочный человек - это тот, кто делает подлость без особенного удовольствия.
Мне повезло, в моей жизни было много порядочных людей: один из них - это помощник Суслова С. П. Гаврилов.
Когда начали жечь картину, я ему позвонил, был уже поздний вечер, он оказался в кабинете.
Говорю: “Жгут картину!” – Он: “Не может быть! Пишите Михаилу Андреевичу и звоните завтра утром”.
Я звоню, он мне говорит: “Приходите через час”.
Я пришел, он выносит мне резолюцию Суслова: “Товарищу Романову прекратить безобразие”.
Так резолюция серого кардинала остановила уничтожение картины, и она на долгие годы была отправлена под арест.
ЗАБЫТЫЙ ПЕРЕСТРОЙКОЙ.
Из картины ушло несколько сюжетных линий – сейчас об этом очень тяжело вспоминать.
Но позже, когда появилась возможность что-то доделать-переделать, я долго думал, а потом понял: не стоит ничего менять, надо оставить все так, как было снято тогда, ибо эта картина не только произведение искусства, – простите за высокий штиль, – это и документ своего времени.
Можно ли было в то время снимать такие картины?
Нет, почти нельзя. Но надо было это делать.
И многие что-то делали, каждый на своем месте.
Как ни удивительно, самые грустные дни, которые я пережил, - это дни взлета демократии в нашем демократическом сообществе: ликования, V-й съезд кинематографистов, свобода, гласность, освобождение полочных картин – и они, действительно, соскакивали с “полки” одна за другой, правда, потом куда-то фактически все исчезли, кроме двух-трех.
Но у меня была ситуация абсолютно безвыходная: в ноябре 1986-го года меня вторично исключили из партии и исключил меня не кто иной, а Борис Николаевич Ельцин.
Я достаточно критически относился к тому, что происходило тогда, и написал ему письмо, где на 80-ти страницах дал анализ ситуации в российском кинематографе, - это были мои предложения, что сделать, чтобы наше искусство не замерло во времени. В ответ последовали репрессии: меня заочно исключили из партии, открыли очередное уголовное дело. И в то время, когда мои товарищи ликовали, меня поочередно вызывали в верховную, городскую и районные прокуратуры.
Но наступил знаменитый Московский кинофестиваль 1987-го года.
После долгого перерыва на него приехали истинные звезды мирового кинематографа: Федерико Феллини, Джульетта Мазина, Роберт де Ниро, знаменитый колумбийский писатель Гарсиа Маркес…
Состоялась пресс-конференция, я тоже попал на нее, - меня почему-то пропустили.
Обстановка была очень непринужденной, присутствовало огромное количество иностранных журналистов, они наивно спрашивали: а про бисексуалов можно, а про гомосексуалистов?..
Им отвечали: Можно. Один колумбийский критик спросил: Господин Климов, а что, уже все полочные картины освобождены?
Его сразу заверили, что все.
И тут нечто иррациональное меня подняло, и я прошел через весь этот переполненный зал, наступая на чьи-то ноги, ничего не видя перед собой, только побелевшие физиономии своих коллег, и сказал:"20 лет я молчал, теперь дайте мне сказать".
"
Моя речь была очень краткой, я сказал примерно следующее: 20 лет назад я снял картину, я не знаю, хорошая она или плохая, но я сделал ее так, как достало у меня в то время сил и умения; эта картина о боли человечества – о шовинизме; эта картина о роковой судьбе еврейского народа; в ней снимались крупнейшие русские актеры, - посмотрите эту картину и скажите, хорошая она или нет.
Пресс-конференция после этого почему-то сникла, на меня двинулась армада телевизионщиков, фотокорреспондентов, - я никогда ранее с этим не сталкивался.
Когда я вырвался из их объятий, в коридоре меня ждал весь белый Э. Климов, председатель пресс-конференции, он прошептал: “Вы знаете, что ваша картина не нравится Горбачеву?”
Мне тогда было уже все равно. Я, вообще, против ненормативной лексики, поэтому очень не люблю творчество Сорокина, но тогда я по-сорокински отреагировал и на Горбачева, и на всех них.
На следующий день Горбачев принимал Маркеса, и тот рассказал ему о моем демарше.
Дана была команда сверху.
Через день мне позвонил замминистра нашего кино и спросил: “Вы все еще настаиваете, чтоб “Комиссара” показали?”
ДАЛЬШЕ ВСЁ БЫЛО, КАК В СКАЗКЕ.
Дальше всё было, как в сказке. -
Был назначен просмотр в Белом зале Дома кино, в том самом зале, где в 1967 году меня исключили из партии за того же “Комиссара”.
В зал набилось невероятное количество самого разнообразного люда.
Я стоял растерянный, потрясенный; навстречу мне шла какая-то женщина, казавшаяся мне необычайно красивой, она влепила мне поцелуй и сказала: “Ну, дождались”, - и тут я понял, что это Алла Борисовна Пугачева.
Дальше все происходило, как в сказке – уже во время последовавшей за просмотром пресс-конференции пришла телефонограмма: “Есть разрешение, картина “Комиссар” выйдет в прокат”.
Вскоре картина была показана на Берлинском кинофестивале.
Так из “черной” дыры мы вырвались на Запад.
Но дело не в фестивале, дело в том невероятном резонансе, который имел фильм в Европе.
В 1988-ом году в Берлине “Комиссар” выиграл сразу четыре приза, что беспрецедентно для такого фестиваля, - здесь, - в СССР, - об этом не было ни строчки.
За этим последовало участие в других кинофестивалях.
На Западе у “Комиссара” невероятно успешная судьба, у него очень много крупных международных призов, в том числе очень важные для меня церковные призы.
Там картина до сих пор идет в кинотеатрах, ее регулярно показывают на телевидении, продают на видеокассетах, скажем, в США кассета стоит 60 долларов.
Картина в обиходе кинематографических школ, ее ценят не как полочную, не как перестроечную, а, очевидно, за какие-то её, - свои, - нравственные и этические качества.
Все с моей картиной летали, получали призы, я об этом ничего не знал.
В Берлине кто-то хватился: а где же режиссер “Комиссара”?
Мне звонят из министерства, говорят: “Надо ехать в Берлин”.
Я отвечаю (у меня есть такое плохое свойство): “А я без жены не поеду” – “Но у нас с женами никто не ездит”. Тогда, действительно, не ездили, это сейчас такую моду взяли, с женами, да на отдельном самолете.
Но нам сделали исключение, и мы вылетели в Берлин.
Там уже собрались все наши критики, те самые, которые создавали перестроечный кинословарь 1986-го года.
А Бабеля в этом словаре нет, а Зускина нет, а Михоэлса нет.
И никто даже сегодня об этой подлости вспоминать не хочет.
А если мы не будем об этом вспоминать, ничего хорошего нам впереди не светит.
После Берлина нас выпустили в Австралию, потом, со скрипом, в Иерусалим.
О, незабываемый Иерусалим!
Это сейчас Израиль другой.
А я им говорил: не торопитесь, вы такое получите! Но они тогда не понимали. Мордюкову задарили таким огромным количеством подарков, что понадобилось два грузовика, чтобы все их вывезти.
У картины за рубежом очень много призов.
Как вы понимаете, рейтинги - это все условность, но тем не менее мы все ими живем: “Комиссар” был признан лучшим фильмом года в ФРГ, Швейцарии, Швеции, ГДР.
В ГДР фильм через неделю показа запретили, и тогда в Дрездене начались студенческие волнения (в это время там служил товарищ Путин, он должен об этом помнить), и в результате протестов фильм был возвращен на экраны.
В Германии картина “Комиссар” была признана самой успешной русской картиной в послевоенной Германии, ее там и сейчас показывают 5-6 раз в год.
На Западе, - в отличие от России, – это только для информации.
Это не вызывает у меня восторга – у “Комиссара” огромная пресса, о нем написаны сотни статей, о нем снято несколько фильмов. Все это, конечно, меня радует, но, повторяю, я-то снимал фильм для России, для своего народа.
Михаил ГОРБАЧЁВ И "Комиссар".
Горбачев, яростный противник картины, ничего в ней не понял.
Это вообще очень темные люди. Не то что необразованные, не бюрократы, но это просто темные люди.
Он мне как-то звонил в Бремен несколько лет назад, – он сейчас читает лекции на Западе, - спрашивал разрешение использовать кадры из фильма для своих лекций. Говорит: хочу использовать два фильма – “Броненосец Потемкин” и вашего “Комиссара”.
НЕ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ВСЁ БАЛО В ПРОШДОМ.
Не хотелось, чтоб все было в прошлом.
Мы начали новую большую работу с Быковым, но он ушел, а актера, равного ему, я не вижу.
Есть прекрасные актеры, но нет Ролана и нет фильма.
Пока суд да дело, я написал… нечто – не хочется говорить, сценарий, сейчас все стали писать сценарии, и они воспринимаются как подделка, - я иначе отношусь к этого рода литературе.
Это одновременно еще и роман. Он вышел в Германии, переводится на другие европейские языки. Называется “Возвращение в Иерусалим: история для кино, длиною в 20 лет”, к сожалению, его сюжет уже растаскивают другие режиссеры.
Последние годы я живу в Германии.
Я не эмигрант, я российский гражданин, у меня нет постоянного места прописки за рубежом, у меня так называемая “виза почета” в Германии за заслуги перед немецкой культурой, которую я продлеваю раз в два года.
Я пишу, читаю лекции в академии кино Германии и Швеции - за этим не стоит больших денег. Все еще мечтаю снять фильм о России.
В России же у меня нет никакой работы: никто не дает денег ни на фильм, ни на какие другие проекты.
Недавно я решил позвонить министру культуры Швыдкому.
Ему сказали: “Вам звонит Аскольдов”. И я слышу его вопрос: “А кто это такой?”.
Мне оставалось только положить трубку, потому что работать с псевдокультурой бессмысленно.
Я ничего не выпрашиваю, никому себя не навязываю.
Я отказался здесь от всех наград: меня выдвинули на Ленинскую премию, я попросил меня снять, выдвинули на Государственную, я написал письмо с отказом, - но я просил только за себя, не за актеров.
Мне не хотелось ничего брать от государства, которое столь цинично вело себя по отношению к картине.
То, что мы сегодня видим на экранах, это не кино и не телевидение.
Я не хочу никого охаивать, но я очень хотел бы увидеть человека, который бы рассказал, что с нами сегодня происходит, на любом сюжете, – на мой взгляд, этого нет и в театре.
И еще. Здесь, В Россие, поразительно неадекватно относятся к тому, что происходит на Западе. -
У наших людей нет представления, что такое Запад, что такое западная культура, в ней никто из наших не интегрировался и не интегрируется никогда.
Потому что капитализм - это очень плохо. Тут почему-то прочно утвердилась идея: как повезло тем, кто уехал на Запад и там прижился.
Да пропади это все пропадом. Прекрасней, светлее людей, чем в России, нет нигде и быть не может. По необходимости все мы там.
Я МЕСТА СЕБЕ ЗДЕСЬ НЕ НАХОЖУ.
Я самоед, мне очень тяжело думать о судьбе моей страны.
Я вижу величайшую несправедливость, которую некто ниспослал России.
Раньше все было ясно, я знал с кем бороться, как противостоять системе.
Сейчас я не знаю.
Сегодня в Россие настолько всем правят деньги, - всем на свете.
Интеллигенция в России никогда не была солидарна, но такой разнузданности, такого циничного, равнодушного отношения к людям никогда ранее она не демонстрировала.
Это меня не то что тревожит, я места себе здесь не нахожу, - я не хочу быть среди них.
В России картина была номинирована только на “Нику” - премию получил Быков, Недашковская, получил оператор, получил композитор, - и ничего не дали Ноне Мордюковой, после чего она попала в больницу.
“Забыли” об актрисе, которую Британская энциклопедия назовет лучшей актрисой ХХ столетия и именно за игру в фильме “Комиссар”!
История этого фильма действительно абсолютно необычна.
По мне ездили танком двадцать с лишним лет, но я не спился, не продался, не приполз на коленях и не разрушился – то, что внутри нас происходит, никто не знает, – но внешне я не дал им порадоваться.
Для чего я все это делал?
Во мне живет такая идеалистическая, утопическая идея, мне кажется, что искусство может изменить человека, я думал, что, увидев эту картину, они станут лучше.
Может, я ошибся?
Очерк создан на основе выступления А.Аскольдова в Еврейском
культурном центре на Никитской и личных бесед с режиссером.
Записал Андрей Сотников.
21 октября 2019-го года.