Раннее утро. Горласто запел петух. Начало лета. В Сибири июнь-цве'тень тепла
ещё не набрал, солнышко не печёт, нежит. Утро росное, прохладное.
Анисья, встав раньше матери, подоила корову Марту, выгнав её за калитку, в
стадо. Коровы мычанием приветствуют друг друга, овцы блеют, малые ягнята
бегают за матерями, боясь отстать, плачут, словно, дети, тоненькими голосами.
Молодой пастух Санька, для острастки кнутом пощёлкивает, стадо погоняет.
Отца на войне у него убило, старшая сестра в город уехала жить, а Санька,
по природе своей, весь деревенский, учиться не захотел дальше четвёртого
класса: в их, маленькой деревне, всего и было четыре класса. А в пятый надо
было ехать учиться в районное село, устраиваться на квартиру к чужим людям,
или жить в интернате. Санька, ленивый в учёбе, не захотел уезжать от матери,
а она не стала настаивать: и денег не было, чтобы получше одежду справить, и
питаться надо на что-то. А денег в захудалом колхозе, почти не платили, только
трудодни записывал бригадир, отмечая выходы на работу галочкой...
Война ещё долго напоминала о себе, в деревне не хватало мужчин: кто не пришёл,
будучи убитым, кто без руки, без ноги вернулся. Девчата женихов не дождались,
подростки, что постарше, на ровесниц заглядывались, а зрелым, да перезрелым и
глаз положить не на кого...
Анисья, стоя у калитки, проводила взглядом Саньку, подумав:" Вон, как
вымахал, — высокий, статный, сильный, видать..." Что-то, неясное, шевельнулось
в сердце, застучало оно сильнее обычного. Да за хлопотами по дому, ушли мысли
невольные куда-то, растаяв.
Мать, уже немолодая, изработавшаяся, стала часто прихварывать. Как-то,
сказала Анисье:"Может, пойдёшь за Данилу-вдовца, хоть, и не молод, да мужик,
всё же?" Анисья отмахнулась, не приняв слова матери всерьёз. А тут, заявляется
он к ним в гости, прошёл, сел на лавку, да и занудил, гнусавя:"Аниска, выходи
за меня, я не бедствую: у меня мешок пшеницы стоит, картохи по'лон подпол,
заживём..." Анисья, спокойно сидя за вязанием, улыбаясь, не поднимая глаз,
ответила:"Ну, и что? У нас тоже мешок пшеницы есть и картошка тоже..."
Данила опять загундел себе под нос, даже, не глядя на Анисью:"Так, плохо
одному-то мужику, бабу бы надо. Пшеница у меня есть, а хозяйки нету."
Ушёл Данила не солоно хлебавши.
Мать осенью умерла, похоронили всей деревней, помянули добрым словом
труженицу. Заскучала Аниска без матери, затосковала. Соседка-вдовушка
зашла, в кино позвала, пошли смотреть "Колдунью". Марина Влади играла её,
понравилась картина-то, хоть, и с грустным концом... А после кино остались
не на долго на танцах, слушали пластинки старые, потанцевали немного:
баянист Фёдор играл вальс "На сопках Манчжурии".
Пошли домой с соседкой Маней, а сзади Санька увязался: идёт, молча, по'одаль,
курит. Маня домой ушла, а Санька дальше идёт за Аниской. Дошли до дому,
до калитки, а он не уходит, папиросу бросил на землю, затушил ботинком. И, волнуясь,
хрипловатым голосом, говорит:"Анисья, выходи за меня, люба ты мне... Анисьино
сердце опять, странно, застучало, и так, потянуло к нему, что сама, первая,
обняла его. Санька, неумело, стал целовать её, обхватив сильными ручищами
трепетное тело Аниски... Зашли, не сговариваясь, в дом, хмельные от поцелуев
оба... Всё произошло, почти, не помня, как... Анисья, чуть остынув, перекинув
растрёпанную косу на грудь, расплетала и заплетала конец косы', волнуясь,
говорила:"Санюшка, ты же моложе меня на двенадцать лет, как же, быть-то
нам?" Санька расплылся в улыбке, его большие, голубые глаза ликовали! Он
прижал к себе Аниску, с придыханием сказал: "Моя, не отпущу никуда..."
Сошлись они и зажили, всем на удивление, дружно. Санька враз возмужал,
заматере'л. Анисья, не отличавшаяся особой красотой, расцвела, похорошела,
родив Саньке двоих детей: сначала дочку Олюшку, а года через три сыночка
Колюшку.