Би-жутерия свободы 115

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 115
 
– Поздравляю вас, Опа-нас! Вы меня обяжете, если перестанете писать. К чему обнажать прободающие язвы исковерканных до неузнаваемости слов? Вы, как щедрый любовник, стаскивающий с женщины купленную её мужем шубу, передаёте меховую в покрытые цыпками руки нищей. Покажите мне сумасшедшего, не превышающего потенциометр своих возможностей и осилившего похлёбку вашего комплексного идиотизма. Немедленно сдайте нечитабельное оружие, и я запишу в литературные анналы, что воитель вылечился от прострела в пояснице горячим утюгом «Наутилус» и больше не корпит над компьютером на сквозняке.
– В ваших предложениях и суждениях, Гастон, угодливо проглядывают потрёпанные чувства, проскальзывают вредоносные наслоения неуравновешенной редакторской психики и внутренняя неудовлетворённость неSOSтоявшегося публициста, которому чтобы вы... кокотку приходится рассыпаться в любезностях.
 – Сделайте одолжение, не разыгрывайте из себя тонкого психолога, Непонашему. Я не стервятник, чтобы мне скармливали сырой полуфабрикат, сгодится и воронёная сталь. Дайте живое примечательное произведение, не ловящее блошиных моментов.
– А вы прекратите брызгать слюной, инфицированной болезнетворными микробами, Печенега. Они создают тошнотворческий ореол вокруг  хилого венчика волос, эдакое бактериальное облако, которое не под силу разогнать потоками, возникающими в атмосфере не рыцарского мельничного размахивания лопастей-ладоней.
– Всё перемелется, как не говорил рёхнутый на всю катушку Дон Кихот Ломанческий. Но вернёмся к бесценным творениям. События в них разворачиваются, чтобы избежать целлофана гнетущего рассказа, где отсутствует шанс на выживание даже с применением художественных консервантов из  уловок присущих незатейливой  схеме непристойных сплетений.
– Я не имею ничего против деловых замечаний и признаю стилистические недоработки. Конструкции легковесных предложений определённо требуют усиленных тренировок с отягощением пальцев бриллиантами, наподобие того, как великий тренер Тарасов вводил хоккеистов на лёд, навесив им гири на ноги.
– Выходит вы сами признаёте мою чистосердечную правоту и свою крайнюю левизну в суждениях, дорогой Опа-нас. И без того уличное движение ваших фривольных текстов превращается в не поддаваемое описанию. Ему не достаёт яркости. Освещение событий слабое. Где зажигательная электрика, расцветавшего мага Нолии? Мы не в XIX веке живём c газовыми горелками.
– Это так, но мне противны жалкие потуги с претензией на оригинальность иных словотворцев. Глухие отзвуки не превратить в звонкое звучание, и имя им – вычурность. Другое дело Ольга Александровна Славникова. Я преклоняюсь перед малахитовым талантом уральской писательницы. Высший пилотаж! Читая её, я подвергаюсь из года в год дорожающему омоложению словом. В отличие от меня, у которого при переводах вкус языка остаётся, но аромат теряется,  её произведения в целом приемлют  заморские языки. Мой же песенный тепловоз, Мойше, не переводится на чужие рельсы, так что приходится менять состав вагонов.
– Во-первых и во-вторых я не Мойше, а Гастон Печенега и, глядя на вас, не перестаю удивляться, неужели вам нравится бряцать словами, блистать на фоне бездарей и меркнуть среди талантов? Теперь перейдём к серебряным россыпям (на вес золота) вашего словесного граффити, которому предшествует настенная каллиграфия предков. Не скрою, опусы некоронованного властелина ахинеи вызывают у меня вулканически-рвотный рефлекс. Фарисействующего фигляра, несомненно, ожидает успех с бейсбольной битой в руках сердобольных критиков. Но и это вас не остановит. Вы будете строчить всё, что взбредёт в больной мозг и не порежетесь об острый сюжет – он отсутствует как таковой. Возьмём хотя бы  заумные вкрапления, не подлежащие облицовке:

«Авиалиния EL-AL совершает международные пейсы»;

«В хорошую воду я становлюсь ясновидящим»;

«Оправдательный вердикт вынесли в фойе, уложив на пол и приняв поцелуй за элемент искусственного дыхания»;

«Ограниченные средства как маленький член ведущего Говарда Стерна, по словам которого ничего такого не сделаешь»;

«Неразборчивыми бывают: Речь Посполитая, дружественная мебельная обстановка и порнобоевик «Джентльмены в чреслах».

«Высокая грудь – составная часть царственного женского корпуса (вторая дверь налево, подъезд – парадный)»;

«Только святая дева Мария могла забеременеть без постороннего вмешательства, изготавливая солнечные ванны»;

«Грачи прикончили цыплёнка табака на железнодорожной ветке, чтобы не дать зачахнуть «Анчару» Пушкина»;

«Действительные члены клуба миллионеров-неудачников собирались в  кафе «Лимонные дольки»;

«Печника осудили за отказ от близости с супругой – он маневрировал между изразцовой женой и любовницей»;

 «Секс в семье рассматриваю как дополнительную услугу»;

 «Она не вмешивалась в мужские разговоры, боясь перебить эмалированную посуду, допивая коктейль Прелые листья»;

«Ты ещё можешь тряхнуть стариной, пролетая над унитазом»;

 «Я против преждевременного развода. Только идиотка будет выкуривать трудолюбивую пчёлку из улья».

А куда отнести «Морщины, избороздившие океан лба»? И как понимать ваше отношение к половым органам как к отделу бытовых приборов? В блеклых, белобрысых песнях воспеваете брюнеток, тонкий аромат которых ни до кого не доходит, довлеете над неискушённым слушателем своим непререкаемым  авторитетом и берёте доверчивого читателя измором за то живое, местопребывание которого я не буду уточнять.
– Господин редактор, но у меня есть и другие, достопримечательные места. Секундная стрелка часов перебежала от правого зрачка к левому, показывая полночь... во всём её великолепии, и я припоминаю откуда приехал – это уже хорошо.
– Мне стрелки и места встреч не заметны, потому и не знакомы. Люди интересуют меня постольку поскольку у них развита покупательная способность любви... к моей газете. К тому же я холостой, нормальной, ни в ком себе не отказывающей ориентации и ваши пленяющие возможности и деланная учтивость меня не прельщают. А куда годится ваше утверждение, что юмористические выверты и примочки любые промахи спишет?!
– Вы не Гастон Печенега, а Фома Неверующий. Скажу вам больше, когда-то я прошёл по конкурсу в цирковые клоуны борьбы с семейным кризисом благодаря изобретённой мной системе выявления талантов. К животам экзаменаторов прикреплялись датчики. Осциллографы определяли на электросмехограмме коэффициент эффективности выступления абитуриентов. При объективном методе тестирования революционно настроенных роялей равных мне не оказалось. Так я получил свою первую работу паяцем.
– Верю, но теперь по прошествии времени попробуйте впрыснуть в вену поэзии не одуряющий наркотик, а живительный эликсир. Признаю, повествование не назовёшь хилым, наоборот оно перекачано изысканными матаморфическими препаратами, что даёт незаконное преимущество перед подавляющим  строчущим большинством, а это, простите, для меня белёсые плёсы.
– Мы спорим битый час, Печенега, и у меня появилось ощущение, что я попал в детский «Кошкин дом», где поселился клыкастый тигр, готовый разорвать меня на части.
– А вы, что, ожидали встретить действенные лекарства ракетных установок, касающихся их дипломатического приёма?
– У вас оранжерейные настроения далёкие от жизненных требований и забот, и, поверьте, в отношении моего творчества вы допускаете непростительную ошибку, Гастон. Для меня каждая юморная мысль должна быть желаема как та женщина, что следит за собой, иначе её не стоит высказывать или употреблять. В сплетениях вольтижирующих слов под куполом Моего цирка без дозаправки в воздухе парят обукеченные фразы, а ваши неуместные цифровые потуги, претендующие на рассуждения, застыли на уровне пятилетки трёхлетнего ребёнка. Удивительно, почему вас после института не распределили в ясли стареющим клоуном, того и глядишь, опростоволоситесь в корзину для истлевших бумаг. Я понимаю, что незаменимых поэтов нет, но затмить можно любого,  также как и заморочить голову никчёмной ерундой. Кстати, могу подарить вам симпатичное закопченное стёклышко, на завтра в вашем левом полушарии назначено затмение солнца. Поверьте, Гастон, у меня есть опыт. Когда-то на мою тень нашло затмение, и подруга назвала меня солнышком и смотрела на потемневшего зелёными глазами сквозь бутылку «Угристого Шампанского».
– Спасибо, Опа, за яркий пример и проявление заботы, но у меня есть противосолнечные очки. А насчёт клоуна – не ваше это дело. Члены редакции давно записали вас в страждущие на обзорную вышку и в Скволыжники – звучит по-олимпийски, но спортивным духом даже не пахнет (они пытались крохоборство всунуть в предстоящие игры между джиу-джицу и сумо). Складывается впечатление, что вы пишите для влюблённой парочки, спящей в больничной палате. С вашего позволения цитирую: «Шёл дождь и я боялся промолкнуть, думая, что без шляпы головомойки не избежать».
      – Не стану осспаривать. Честно говоря, я не люблю митингующую толпу из двух человек, она вызывает у меня  недоверие. Но мне приятно слышать комплименты от вас – выдающегося спринтера, участвующего в ритуальных забегах на сто метров на месте и с завидным постоянством занимающего первые места в рядах тупоголовых поглотителей телевизионного варева. Я дарю свой бедный перенасыщенный раствор таланта, избежавшего богатой бездари от пера, избранному читателю. Но, к сожалению, ещё процветает категория слабой духом когорты мужиков. Они ущербны. Они порядком заросли и не помнят, когда в последний раз брили плечи.
      –  Не буду разубеждать вас в заблуждениях по поводу  моего досуга, Опа. Лучше обратите своё внимание в католичество, не задумываясь о качестве написанного вами, вероятнее всего в бреду или наркотическом угаре, где воспалённые слова больны, и целые предложения подлежат курсу лечения. Ведь в отличие от вас, волшебника слова, я не ищу лазейку в подзаборном мире. Чего только стоит ваше голословное заявление в партию, сопровождаемое безаппеляционным утверждением: «Не избавленная от пошлости управляющих, обеспошленная страна голодала!»
А благодаря непристойным языковым усилиям вашей непонятно какой по счёту сожительницы Зоси, весь Южный Брюквин оказался в курсе ваших педофильных писательских наклонностей. Но не тешьте себя бескрылой надеждой – Набокова вам не превзойти. Писатель уподобляется бандиту, зарабатывая на жизнь пером. А вы подменяете плоскостное мышление объёмным. Но кто его способен воспринять? Уделите больше торговому центру внимания, чтобы неприглядные для вас слухи не обернулись в целлофановую бумажку, на которой вас разложат и размажут. По сравнению с вами прощелыга Амброзий Садюга – эталон пустотной чистоты, с ним я избегаю вступать в полемику. Ещё в школе, когда Амброзия выгоняли с урока в коридор, он промышлял внеклассным чтением своих стихов. Но, как видите, несмотря на  контакты с поэтами, мне удаётся оставаться холостым.
– Лучше стрелять холостыми, за неимением женатых, и учтите, чего ещё можно ожидать от Зоси – женщины, которую никогда бы не приняли в Сорбонну, даже по знакомству.
– Да, чуть не забыл насчёт стрельбы. На стрельбище в литературном тире вы стабильно попадаете в «парное молоко» и вставляете неподобающие утруссизмы куда ни попадя. Разве это не признаки тяжёлого заболевания? А как вы объясните словотворческие испражнения, теряющие под собой всякий смысл, а ля лозунг: «Да здравствует тормозной путь прогресса!»
– Не принимайте меня за придурка из полузабытого прошлого,  пытающегося с положительной реакцией Вассермана спастись от болезни бегством, из-под полуголодного брюха родины. Признайтесь, Печенега, что вы хотите заручиться моей материальной поддержкой. Ваше редакторское желание мне вполне понятно и не вызывает никаких возражений. Я уважаю паразитирующих в литературном океане рыб-прилипал. И не забудьте, бабки – не протезы на кнопках, они отстёгиваются с большим трудом.
– Вы сумасшедший! У вас болезненное самолюбие и никакого кругозора. Я не вижу умиления от встречи со мной, расписанного художницей-жизнью на вашем продолговатом лице. Упиваетесь издаваемыми какофоническими звуками как разглагольствующий алкоголик, проводя отвратительную аналогию между мной и хищной акулой. Да как вы смеете! Вы что, окончательно спятили?!
Утлый нос Опа-наса побелел и непристойно одиноко выглядывал из вздутых, как облупившаяся стена, залепленная афишами, небритых щёк. Тропинка его мыслей запетляла и на момент выпала из поля зрения скороспелых лишений, ведь согласитесь, горы без восхождения ничего не стоят. Но насущные заботы, схожие, как близнецы, мечтающие о кабриолете зимой, остались валяться позади на дороге. Кто их поднимет? Карикатуристы, малюющие бравурные шаржи? У них не хватит на это ни сил, ни смелости!
– Спятить, не сшестерить, – рванулся в контрнаступление Опа-нас, – вот кем я не бывал, так это субтильной шестёркой! Мне надоело, Гастон, выслушивать курс нравоучительных лекций. Вроде налаживаете непринуждённую беседу, а потом ведёте себя хуже мерзавеца, бросающего жену на произвол судьбы без средств к босоногой повседневности со следующим после вас.
Нам не стоит портить взаимоотношения, вы же мне не чужой. Но не забывайте, не в пример реалисту Амброзию, я сюрреалист, и мне нравится то, что я пишу. Могу вас обрадовать, мной найдено самое  горбатое слово «Квази-мода», укорачивающая жизнь юбке. Я сдал его на хранение в литломбард. С меня ни гроша за него не взяли, теперь его перенесли в Дом Моделей и оно безвыносно пребывает там, снимая локальную боль у литературных барыг.
– Я устал от замысловатых каламбуров, Опа-нас, а давать вам  расфасованные советы – что выпавшему из окна парашют бросать вдогонку. Вы даже не удосужились нормально процитировать пословицу и перевираете её на свой лад: «Видит око, да зуб наймит». Ваш талант не умрёт, но перестанет раздражать других. Что у вас там ещё припасено стихоплётное, мой милый пастушок?
Тупорылые замечания Гаста, пощупывавшего свой негнущийся китовый ус, напоминали легкоуязвимому Опа-насу Непонашему малярию, приобретённую в джунглях Африки, и любовные укусы вредного насекомого одновременно. С точки зрения наркомана Опа был за расширение вен, а также Инсбрука и Зальцбурга. Неуязвимый поэт в барде не выдержал и огрызнулся:
– Вам утрусским языком сказано, за всё заплачено. Я уверен,  толстуха секретарша приложилась поросячьим ушком к замочной скважине и подслушивает нас или подсматривает. Хотите, плюну?
– Не тратьте слюну зря. Откуда вам это известно?
– Судя по приливу в вашем бушующем океане фантазии, секретарша смело вошла в воду, по-архимедовски вытеснив её за пределы дозволенного. Интересно допустима ли двойная бухгалтерия в вашей семье чрезвычайно прыткого чемпиона в ширину?   
      – Пользуясь тем что я холост, вы позволяете себе выплёскивать на меня неспортивную грязь, аж через край хлещет. И не втягивайте в свои интриги мою секретаршу, она в деловых отношениях в каком-то роде девственница, и как правоверная мусульманка бросает на меня полумесячные взгляды, преисполненные религиозного рвения на совместное будущее.
      – Так я и поверил! Сохранность невинности не плеврит и не предполагает анонимности, но и афишировать её в коррумпированном мире, где всё имеет свою цену, особенно не стоит.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #116)