СТИХОТВОРЕНИЕ КАК СОБЫТИЕ
Для начала воспользуюсь строчками Елены Тагановой, парафразирую их. Некоторые спешат «напиcать хоть что-нибудь». И описать как есть. От нечего делать. Другие, наоборот, совершают усилие над собой. Эх, согласиться бы по поводу необходимости «описательства» (ссылаясь на Бродского, мол, «ряд наблюдений»), но трудно не возразить. Возникает вопрос, а может ли поэт «описать как есть»? Неспроста Алексей Парщиков, с которым я имел счастье общаться и дружить на протяжении многих лет, подчеркивал, что «эмпирический мир практически недоступен для большинства. Никто не знает, где он находится. Спросите соседа по гениальности. Затруднится ответить».
Найти, к чему придраться, можно всегда. Даже к строчкам, которым «френды» и фрики в комментариях на фэйсбуке рукоплещут, односложно восклицая: «гениально». Особенно меня впечатляет реплика «очень». Хочется спросить: что «очень»? Оценка захлебнулась, слов не хватило? В наше время повального эксгибиционизма и нарциссизма соцсетей, когда любое произведение, едва появившись, тут же «выходит в тираж», когда мелькание, мельтешение, сиюминутное внимание довлеют всему, настоящее, полновесное поэтическое слово инфляционирует со сверхсветовой скоростью. Пастернак был прав, только морю не дано примелькаться. Я, например, уже энное время корю себя за то, что на одном из берлинских литературных вечеров, проводившихся Содружеством русскоязычных литераторов Германии, позволил себе читать тексты, которые следовало, как минимум, попридержать. Не из-за их «полуфабрикатности», а оттого, что знакомить с ними публику было не ко времени. С другой стороны, прав Константин Васильев: «Поэзия, бушующая только в душе поэта, еще не поэзия – так как о ней никто не ведает». Разумеется, бывают исключения и крайности, вспомним Пессоа. Один из моих коллег по Содружеству высказал недавно верную и простую мысль: «Всегда ждешь стихотворения как события». Не хочется пускаться во все тяжкие блохоискательства и сурового буквоедства. Многие сегодня думают, что в поэзии нет правил, дескать, все определяется читательским вкусом. Конечно, от энергетики, от банального критерия «цепляет», зависит многое. Но Гамбургский счет еще никто не отменял. И на семинарах для молодых авторов, и в рамках работы Содружества всегда звучит пожелание с максимальной требовательностью подходить к работе, избегая штампов и общих мест, каким бы заманчивым не казалось точное попадание в классическую тональность и движение по торной дорожке.
Подборка номинантов этого тура удивительно ровная. Тем сложнее выделить кого-то, выбрать лучших. По одному единственному стихотворению зачастую трудно составить представление об авторе, возникает страх «нажать не туда». Кажется, что уже и сам не знаешь, каким критерием руководствоваться. Тексты порадовали искренностью и светлым взглядом на мир – даже при самых насмешливых, жестких или трагедийных сюжетах и настроениях. Всякий раз интересно наблюдать, как реалии современного быта проникают в тексты. Веганскими беляшами у Кати Селюк, сбоями в программе у Арины Яковлевой, базовым дном у Виктории Смагиной, капсулами кофе у Татьяны Огурцовой, «я_в_ночь_ целую_остальное не вместится в смс» у Sterva. И хотя на сакраментальный пушкинский вопрос «куда ж нам плыть?» нет ответа даже в очень добром тексте Олега Паршева «И поплывем...», ловлю себя на мысли, что стихотворцы уже не раз пытались ответить на данный вопрос. Балансируя на опасной грани, за которой начинаются рассудочность и дидактика. Связь с русской поэтической традицией, пронзительные и трепетные, зачастую песенные интонации, темы, которые никого не могут оставить равнодушными прослеживаются у подавляющего большинства авторов. Поэтическую чуткость и нетривиальность мышления обнаруживают многие вещи. К примеру, тексты Sterva и Насти Романьковой. Песенность чувствуется у таких номинантов как Юрий Октябрев, Сергей Герасимов, Вика Тимченко, Сергей Трегубов, Владимир Кобец. Читая текст Владимира, я вспомнил свои «Мгновения лета зимы и осени», где строчка «роняя форшлаги и ноты на кухне в шершавую миску» была вызвана той же картинкой: слезы, падающие в суп. На целом ряде фрагментов можно было бы остановиться отдельно. Зачастую они, если можно так выразиться, крайне архетипичны (по Эпштейну), но трогают все равно: «Когда же, всколыхнув цветные сны,/ Забытое окликнет со спины, /О Боже, дай мне сил не оглянуться» (В. Тимченко).
К сожалению, в меньшей степени заметен интерес к формальному эксперименту, инструментарию, к нащупыванию новых интересных образов, более сложных, неожиданных и выпуклых. Отход от привычных схем во многом является важным признаком творческого настроя и куража. В этом отношении Дмитрий Близнюк заметно выигрывает на общем фоне, достаточно упомянуть такую строчку как «во всем помёте метрополитена». Юлия Малыгина и Геннадий Антонов, как мне кажется, тоже взяли на себя неблагодарную работу «поисковиков», двигаясь в направлении того, что можно было бы назвать «работой со словом». Но путь этот долог. Хочется отметить Ольгу Гуляеву с ее Давидом, который «Требует бабу, подраться, коньки и мяса», хотя эта сентенция напоминает «И требуют хлеба, любви и тепла» из некогда опубликованного на stihi.ru стихотворения Татьяны Белониной «Ужин в трактире».
Глеб Шульпяков однажды заметил, что нынче многие пишут хорошо или, по меньшей мере, умеючи и уверенно. Поверьте, труден был выбор. (Оставим за скобками вопрос о мэйнстриме, об общем уровне, был ли он кульбитно высоким или – в хорошем смысле – твердым средним). Коллеги долго ждали моего резюме и уже ругали за безответственность. Но дело тут не в безответственности, всему виной – долгие размышления. Поэтому благодарю за долготерпение и приношу извинения всем тем, кого не внес в перечень. Моя десятка лучших – более или менее условная: на основе представленных более чем тридцати текстов легко набралось бы имен и на два списка – главный и альтернативный. Или я мог бы просто увеличить нижеследующий еще на десяток авторов.
ШОРТ-ЛИСТ
ЕЛЕНА ТАГАНОВА «Осколки»
http://stihi.ru/2019/06/03/2988 отборочный тур для резидентов
Напишу хоть что-нибудь. Опишу как есть.
Как жучок-точильщик дом потихоньку ест
и тускнеет кайма на блюдцах.
Как размачивает пле;сневелый батон
в жестяном ведре ворона и как потом
воробьи за ломоть дерутся.
Как сухой листок выписывает круги
в теплой луже, и не нужно ему реки,
и не жаль ни себя, ни ветки.
Как сосед, весь день подбрасывая в костер
что-то горькое, втихаря выметает сор
из избы под забор соседки.
Как ржавеет гвоздь, забыв, для чего забит,
и паук в углу налаживает свой быт
вместо бабушкиной иконки.
Как алеет вырождающийся ранет,
и как дедовой чашки, памятной с детских лет,
я зачем-то храню осколки.
Как, с весны ослепший, трется о ноги кот,
извиняясь за то, что осенью пропадет.
JAG «Человек играющий»
http://stihi.ru/2018/10/09/3219 отборочный тур для резидентов
«Мой дед много воевал, всю жизнь. Но убил при этом одну только мышь»
(из школьного сочинения)
Я буду старым стариком,
Мне будет много лет.
Я разорюсь на старый комп
И выход в интернет.
Возьму себе прикольный ник
(Alz-gamer подойдет).
И буду я, седой старик,
Как полный идиот –
Не Мышкин, Боже упаси,
А, скажем, бравый Швейк –
Упрятав голову в PC,
Рубиться в первый Quake.
...Дымится красная броня,
Заело левый Strafe.
От преисподнего огня
Спасает только Save.
Я пережил свои года,
Чего ещё желать?
Приходит внучка иногда
И просит пострелять –
Такая кнопка! Но уж тут
Я строг и очень: – Кыш!
Не видишь, деда щас убьют.
У деда сдохла мышь.
А гул полуденный, густой
Врывается в окно.
Мне б кануть в лето, как Толстой,
Уйти в Шамордино.
Но я, конечно, не уйду.
И где-нибудь в конце
Меня, как водится, найдут
С улыбкой на лице.
И будет красная броня
Крутиться на юру,
И боты вынесут меня,
Но весь я не умру
ВИКТОРИЯ СМАГИНА «о дне»
http://stihi.ru/2019/07/05/3827 отборочный тур для резидентов
моих историй красная строка
затеряна на дне бумажных фьордов.
бредёт по дну лже-горьковский лука,
бормочет миф о человеке гордом.
ломай шута перед царём глубин
классического ктулхового эго.
кому ты царь, когда как перст один,
лежишь на стопке водки пайкой хлеба.
стучат костяшки в смертном домино,
где пусто-пусто правит бал болезный.
ну, у луки хоть базовое дно,
а у тебя в настройках — тьма и бездна...
ОЛЬГА ГУЛЯЕВА «Листья»
http://stihi.ru/2019/08/30/2355 отборочный тур для резидентов
Здравствуйте, звёзды. Здравствуй, ночной Тбилиси.
Здравствуй, ночной Брюссель и ночная Тула.
Я сумасшедшая. Я собираю листья,
Чтобы домой их привезти оттуда.
Следом идут свидетели Иеговы –
Листья под их ногами не могут мяться.
Следом Давид, традиционно голый.
Требует бабу, подраться, коньки и мяса.
Прячется за минуту до новой эры
Наглая колченогая обезьяна.
Дикий поэт, настойчивый, как риэлтор,
Ходит, свои стихи предлагает глянуть.
Мне хорошо звёзды считать в Брюсселе.
Вижу – по звёздам движется Иегова.
Свидетели Иеговы идут на север
Чтобы построить ему серебристый город.
Мне предлагают орешки, я буду грызть их.
Вот и тебе отсыпала половину.
Я сумасшедшая. Я собираю листья.
Не для себя. Подарю старику Давиду.
ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК «жемчужные фермы Х»
http://www.stihi.ru/2019/09/04/2474 номинатор Ильдар Харисов
цветением абрикосов,
как снежно-розовой плесенью,
забрызган квелый сад, дощатый борт.
это март – полусгнивший ковчег
с высотой мачт до третьего этажа –
ярую зиму пережил,
ощутил во рту кровь и грязь, талый снег,
подснежников нежные белые жилы
зубочисткой повыковыривал из окружных
дорог. на скорую руку прочертил углем
ватерлинию возвращающихся журавлей.
а китайские коты-коммунисты
уже с утра рьяно медитируют,
орут, раскачиваясь: «о великий Мао-о-оу...» –
и дальше, как по расписанию.
хомосапиенсы стягиваются в центр города,
сонными блошками перескакивают
на тело больного волчонка
во всем помете метрополитена.
весь город чадит в цивилизованном бреду:
маршрутки, улицы, рынки забиты людьми,
как минуты в аду – вихлястой хищной мелюзгой,
и я чувствую себя в мусорном ведре Пикассо,
квадратоидом, которому нет места
в акварельном замысле Творца...
пройдя свой день до середины,
с терпкой каплей смога в носоглотке
я возвращаюсь домой
списанный – не святой, не простой –
рябой, с отпиленным алюминиевым нимбом.
идет пересадка сердца, души, маршрута.
трамваи забиты ксерокопиями, как лохмотьями:
«их никто не разыскивает».
запутываюсь в недобрых глазах, точно в сетях,
чувствую, как тянутся из глубины веков
живые нити преступлений,
мерещатся розовые ноздри
подопытных кроликов по кличке Адам и Ева.
легкие толчки. скученность. суета.
в сознание впиваются осколки мыслей.
утомляют минуты ожидания –
слабоумные котята с гаджетами.
тает в мозгу свеча страдания,
и кондуктор вращает глазами, как хамелеон,
переползает вдоль переполненного вагона,
по стальным веткам, лианам жилистых рук,
свисает складками серая кожа,
а его длинные лапки цвета денег
могли бы принадлежать пианисту, хирургу,
карманнику, фокуснику...
так кому же, черт побери, выгодно
выращивать человечество?
АЛЕКСАНДР КРУПИНИН «Die Winterreise»
http://stihi.ru/2019/04/18/8171 квота ГР за ведение Гостиной
Март в Берлине.
Петер Андерс на сцене маленького зала.
За пианино Михаэль, похожий на Мефистофеля,
качается и смотрит в никуда.
Сегодня вечером не бомбят.
Давно не было в мире такой тишины.
И только музыка. Шуберт. "Die Winterreise".
Я вспоминаю.
Моника бежит ко мне по набережной Шпрее, размахивая сумочкой.
Она кричит издалека: "Макс, Макс!
Из оркестра уволили евреев, и Герберт меня назначил первой скрипкой!"
Её оливковые глаза светятся, как я люблю их.
Она лопочет не переставая:
"У нас так легко дышится теперь, как будто свежий ветер пробежал по коридорам Оперы.
Мы репетировали "Эгмонта".
Какая это чистая, сильная музыка, по-настоящему, немецкая.
Евреям нельзя играть Бетховена, они не могут его чувствовать".
В её глазах свет, в её глазах счастье.
Я вспоминаю.
Хроника в кинотеатре перед фильмом с Царой Леандер и Марикой Рёкк.
Наш флот входит в порт Мемеля,
на одном из крейсеров фюрер.
Как будто свежий морской ветерок веет с экрана.
Как легко дышится даже здесь, в кинозале.
Несчастные, поруганные немцы встречают фюрера, как бога.
Теперь все немцы вместе в единой великой стране.
И Австрия с нами, и Судеты, и Мемель.
Какие-то поляки, непонятные литовцы унижали нас.
Все всегда хотели нас унизить.
Но так больше не будет.
Как мы верили, что так больше не будет никогда.
Я вспоминаю.
День рождения фюрера.
Опера на Унтер-ден-Линден.
Моника в оркестре, а я в зрительном зале.
Петер Андерс поёт из "Нюрнбергских мейстерзингеров".
Потом фюрер просит его спеть Парсифаля.
Как счастлив фюрер, да и все наслаждаются чудесной музыкой.
Все мы как будто уже не здесь, а улетели в чистый мир звуков,
который намного лучше нашего мира.
И потом овации.
Долгие овации Петеру и, конечно, фюреру,
За то, что он объединил нас всех,
Ведь это он научил нас гордиться тем, что мы немцы.
Фюрер обнимает Петера, как сына.
В феврале Оперу разбомбили. Нашей Оперы больше нет.
Варварство.
Я вспоминаю.
В пивной "У последней инстанции".
Старичок был сильно пьян,
ему хотелось поговорить,
но язык заплетался,
и никто бы не смог понять, что он бормочет.
Я разобрал только: "За всё придётся заплатить.
Неужели вы думаете, что нам не придётся заплатить?"
Я похлопал его по плечу, и сказал:
"Не бойтесь, дедушка, мы за всё заплатим.
Я могу и за вас заплатить.
Это всего шестьдесят восемь рейхсмарок".
Но он отказался: "Заплати за себя", – и заплакал.
О, эти пьяные слёзы, подумал я тогда.
Скоро закончится "Die Winterreise",
и бомбы снова полетят на Берлин,
а потом придёт американец или русский
и пристрелит меня,
и останется в комнате с Моникой.
Берлин, мой город, будет гореть восемнадцать дней,
восемнадцать ночей,
пока не останется от него один пепел.
Петер уже поёт "Шарманщика".
Ещё несколько минут, и всё.
"За деревней крутит шарманку босой старичок,
качается и смотрит в никуда.
Людей нет нигде, только собаки лают и пытаются укусить его за ногу.
Денег нет, и смысла нет никакого в его музыке.
Мне бы уйти с тобой, старый Шарманщик,
но куда? Куда уйти?"
ИЗ БУРГОСА «Шотландскому королю»
http://www.stihi.ru/2019/07/06/2851 номинатор Ильдар Харисов
Кончаем тары-бары –
народец слишком прост.
Малютки-медовары
не встанут в полный рост.
Не выучат законов,
не создадут стихов.
Течение сезонов –
порядок их таков.
Возьмите волкодава
и соберите рать.
Народец этот, право,
не станет воевать.
Они умрут, как дети,
травою на ветру
полягут люди эти,
всё кончится к утру.
И лишь один, с пелёнок
обученный играть,
какой-нибудь ребёнок,
не станет умирать.
Пройдёт сто лет и триста,
и тысяча пройдёт,
его дуделка свистом
на берегу поёт.
Колышут волны дико
огромные моря,
а он – как земляника,
как вереск и заря.
И кто придёт на берег,
услышит этот свист.
И кто придёт, поверит,
что навсегда флейтист.
Собачья морда брызжет
горячею слюной.
И с каждой каплей ближе
безжалостный убой.
Но что вы ни умейте,
останетесь в долгу –
вам не играть на флейте
на страшном берегу.
ВЕНИК КАМЕНСКИЙ «Блокада»
http://stihi.ru/2019/02/10/8917 номинатор Елена Лерак Маркелова
Под ногами – крошево снежных глыб: много их лежит – до перил моста.
Саночки по снегу-то скрип да скрип: мать на Пискарёвку везёт Христа.
Шепчет небу, улицам, январю: "Бати не послушал сынок Христос:
Кану галилейскую повторю...Чудо застывает в такой мороз.
Как ни бился, паечка – вот она: сто и двадцать пять, а побольше – шиш,
Да и ту соседям...попросят – на: тот меня постарше, а тот малыш".
Всё везёт да шепчет: "Сейчас бы рыб, фиников, хлебов – да кусать, кусать..."
Саночки по снегу-то скрип да скрип, будто повторяют: сто двадцать пять.
"Хоть бы двести" – голос вконец охрип, "хоть бы двести" – шепчет бескровный рот.
Саночки по снегу-то скрип да скрип: мать на Пискарёвку Христа везёт.
Довезла...а санки-то, глянь – пусты. Где сынок, не видели, злые львы?
Где сынок, поведайте мне, мосты?
...стал блокадной пайкой, водой с Невы.
Кровь и тело. Молча застыла мать, снятые перчатки дрожат в руке.
Страшное причастье – сто двадцать пять и вода из проруби на Неве.
Саночки по снегу-то скрип да скрип: "кровь и тело" – слышится, "хлеб-вода"...
А на Пискарёвском в тени от лип видят Богородицу иногда,
Да никто не может её догнать, хоть бегут за ней, не жалея ног.
Ходит и бормочет: "сто двадцать пять", и зовёт тихонько: "сынок, сынок..."
АНАСТАСИЯ СПИВАК «Baa-baa»
http://stihi.ru/2019/04/23/1256 квота Ф.А.Хаустова за редактирование отборочного тура
Приносят её с ногами, стянутыми, как петрушка,
Вот, говорят, на закланье, Ивановне там, Петровне.
Кудрявая, как еврейчик, подкромсанная неровно,
А на неё бросают: уберите, её нам не нужно.
Мы её не просили, говорят, мы пока не голодные,
Мы заняты чисткой конюшен, разнузданными животными,
Пыточными там, эшафотами, крючьями да колодками.
А покажите-ка зубы её. Покажите живот её.
Овечка мягкая блеет: ба-бу-бы, добрую, сенокосную, мятную,
Как индийцы с глазами овечьими, травоядную,
Чтоб гладила и заплетала, кормила ромашковыми пирожками,
Ужели таких, беззащитных и безобидных, больше и не рождают?
Вот это овечку и огорчает, и поражает.
И она вытягивает губу, стоит, багровая, под покровом,
Стягиваешь белый оренбургский платок с неё – а там сердце мясное,
Так пастушок один думал, что волк там здоровый,
Круторогий марал суровый,
А там замирает она, красная без одёжи, и так снова и снова.
Привязывают её за щиколку, говорят: погоди, мол,
Сейчас всё закончится, сейчас не будешь мучиться невредимой,
Несут её вниз башкою – у темени плещется сладкая зелень.
Она покачивается и думает:
Боже, ну только бы съели уже.
Только бы съели.
ЮРИЙ ОКТЯБРЁВ «Линия жизни»
http://stihi.ru/2019/07/03/7241 отборочный тур для резидентов
По закраинам, по забрежинам,
по излучинам сонных вод,
по хрустящим годам-валежинам
жизнь на сверку меня ведет.
Что сверять – только ей и ведомо,
да тому, кто ведет учет,
и никто не крадется следом, но
небо сверху – один зрачок.
Не укрыться от взгляда синего
ни за дверью, ни за стеной,
по ладоням ветвятся линии,
а хватило бы и одной.
Так давно, замерев в раздумиях,
не меняет она длины,
что, наверное, где-то умер я,
в неизвестных мирах иных.
Там в нездешних телах и обликах
завершил я свои пути,
только с этого неба облаком
до сих пор не могу уйти.