Свой круг полуденный светило миновало,
Задев касанием бархатистым, нежно-алым
Верхушки сосен и еловые трезубья...
К исходу близилось лесное правосудие.
Следами выжженной травы хребет овражий
До основания был теперь обезображен.
В воде плескались обгоревшие повозки -
Темницы-тыквы, запечатанные воском.
И вот уж стража их баграми за макушки
На берег тащит, доставая на опушку
Мошенников злосчастных друг за другом.
Из десяти отделались испугом
И лёгкими ушибами лишь двое.
Счастливчики со взвизгами и воем
Умчались прочь, в тенистые дубравы,
Утратив образ независимый и бравый.
С другими обошлась фортуна хуже:
Горелые хвосты, загривки, уши...
С подпалинами шерсть, бока в увечьях –
Страдалец каждый был теперь увековечен
Отметиной позорной. Бедолаги
Катались с воплем у подножия оврага…
Пока они зализывали раны,
Собрать в подол лекарственные травы
Успела Тинга-Линг, и поспешила
На помощь обгоревшим и плешивым.
Нарезав листья лопуха, смочив бальзамом,
Она ожоги их тотчас перевязала.
А трое пленников лежали неподвижно.
В траве высокой было их совсем не слышно...
Один из стражников копьём пошевелил их.
Средь них – малыш с мордашкой шаловливой
Лежал без звука, в травостое над рекою…
И стражник молча отошёл, махнув рукою.
Свет потемнел в глазах владельца виноделен.
«О, троллевщина! Шуу, что же ты наделал?»
Рассечено было безжалостной стрелою
У крошки ухо, но однако ж стороною
Прошла она, застряв среди кореньев,
Мерцая в сумраке зловещим оперением.
Инфанта, подобрав с земли малютку
И аккуратно обернув подолом юбки,
Направилась в стан троллей, в тень деревьев,
Чтоб передать отцу для погребения.
Но – что за фокусы? – малыш, мертвецки бледный,
Вдруг правым глазом подмигнул ей незаметно.
И молча палец приложил к губам: - Тссс… Тише…
Не то сестра твоя нас невзначай услышит
И сильно огорчится… - прошептал он.
Едва не вскрикнула инфанта. Хитрый малый
Вновь стал в её руках пушистым свёртком
И притворился очень-очень мёртвым.
- Числа нет хитростям и тролльским ухищрениям!
Чем провинился ты? – Виновен был в хищении.
Украл я камень драгоценный… - Как посмел ты?
- И у кого! Её высочества Орнеллы.
Ах, признаю свой грех, добрейшая инфанта!
Но глаз не мог отвесть от диаманта,
Что ослепил мой разум, дух и тело.
- Нет, всё-таки, негодник, как посмел ты?..
Так перешёптывались Тинга-Линг и крошка,
Взбираясь вверх петляющей дорожкой,
Подальше от дворцовой свиты шумной.
И вот уже – в отцовских лапах Шуу
Моргает и трясётся с перепугу…
Ведь точно знает, что получит оплеуху,
Как только боль и тяжкое дыхание
В груди утихнут у седого Шуухана.