CXII.
Твоя любовь достойная похвал,
Коль в милости ты стер клеймо худое:
Покуда нет мне дела кто и как сказал,
Когда во благо обращаешь ты дурное.
Ведь ты мой мир и негде мне узнать
Ни красоты моей ни горького укора;
Без чувств пусть грубых нечего сказать
Ведь нет хорошего для мертвых ни плохого.
В такую бездну я закинул свой змеиный слух,
Что я оставил всякое вниманье и сомненье,
Для всех льстецов и неприятелей был глух,
Но оправдаю так свое пренебреженье;
И целый мир казался мертвым и глухим,
Так крепко был привязан ты к намерениям моим.
CXII.
Your love and pity doth the impression fill
Which vulgar scandal stamp'd upon my brow;
For what care I who calls me well or ill,
So you o'er-green my bad, my good allow?
You are my all the world, and I must strive
To know my shames and praises from your tongue:
None else to me, nor I to none alive,
That my steel'd sense or changes right or wrong.
In so profound abysm I throw all care
Of others' voices, that my adder's sense
To critic and to flatterer stopped are.
Mark how with my neglect I do dispense:
You are so strongly in my purpose bred
That all the world besides methinks are dead.