Пластырь на рваных губах
спасает от грязи рот,
и, напротив, грязь –
от венца проклятий.
Пусть живёт она!
Грязь ведь тоже – одна
из сторон Творца.
Святость ушла восвояси,
утирая слезу и махая платочком в горошек,
не сказав "прости".
Не бросила зёрен, соломы,
и крошек с руки не стряхнула
в ясли –
нам незачем больше расти...
Пластырь не долго
лопатки скрывал угловатые,
к обидам приклеивая распятия:
телом, мол, ты бескрыл.
Был бы слеплен ещё один день, нагнетённый ночи вакуумом –
из чёрных её, чёрных дыр.
Как ящер воскресший, вечер горласто распластан,
родня мы, крест накрест, навечно –
Серёга и Насреддин.
Мы рождены победой
в бедном районе,
умрём же под пластырем,
даже не пообедав вместе,
умрём как один!
В позитивно промытом оконце
наступает стерильность
и бессилие безударных гласных.
Мы в говне, как в нирване, по самое донце,
по "Бухнём, и как ухнем с тобой,
э-эй, ахт-ынг"!
Мы выходим с похмелья
на финишную прямую,
и жизнь вовнЕ –
это не майя тебе, мля, какая-нибудь.
Это прошлого липкий пластырь,
не помянуто будь в суе,
в непробудном божественном сне...
27 августа 19 г.