***20 декабря 1990-го
Зеленоглаза полночь нынче. Во Вселенной
давно — за всё про всё — одна звезда.
А прочее — предметное прочтенье
затверженной со дня зачатья леммы:
раз пишут «лебедь», значит, «лебеда»,
раз «обрученье», значит, «обреченье».
Не потому ли так привычен ропот:
всё — под топор, всё — до опила. Но и
тогда, скользнув улыбкой в складки век,
среди безликой духоты потопа
я всё равно свой век окончу Ноем,
под веру в чудо строящим ковчег.
И рвущимся, как в образ, под обрез,
из бытности, столь обоюдной, где
всё пропито с лихвой до полутона.
Не на себе, на боли ставя крест,
сколоченный из горбыля идей
гвоздями всероссийского притона.
Постыдно: ничего не перенять
из прошлого. Оно лежит, похабно
раскинувшись, как девочка на снимке,
что полуАфродита-полу… Глядь,
а с будущего толку и подавно
не будет, если мерить жизнь обнимкой.
Но всё-таки, как ни крути, пока
достаточно устойчива реальность
событий настоящего. В котором,
перекрестясь и спрятав страх в рукав,
с претензией на полугениальность
нащупываешь точку для опоры,
навязчивостью бреда о разбеге
дробя мозги на некий тетраптих.
И пестуя в себе, подобно злости,
уверенность расчёта, что в ковчеге,
возможно, хватит места для двоих:
кого-то — на корму, кого — на мостик.
А там уж будь, что будет, ё-моё.
Тут можно бы поднять отдельной темой
столь русскую приученность к обломам,
почти привычку. Скольким за неё
случалось укрываться от системы
в спасительной болезни «глаукома»:
чем сумерки, уж лучше — чернота.
Но, чёрт возьми, не вечно ж невезенье:
посудина помалу обретает
возможность осязать свои борта
с возможностью отбросить подозренья
и, как Колумб, дать дёру до Китая.
Нет, до Китая — перебрал: ни в коем…
Но, право, от химеры рычагов
(без лоций, без среды, без домочадцы,
с невыносимой мыслью о покое)
дорваться хоть каких-то берегов.
А там, где берег, — можно разбежаться.