На Ист-Ривер и в Бронксе
парни поют, заголив поясницы –
маховик, кожа, смазка, молот.
Девяносто тысяч шахтеров добывают серебро из породы,
а дети чертят перспективы и лестницы.
Никто не заснет,
не захочет стать рекой,
не влюбится ни в крупные лепестки,
ни в лазурный язык берега.
На Ист-Ривер у Квинсборо
парни сражаются с индустрией,
евреи продают речному фавну
розу обрезания,
а небо, подталкивая ветром,
гонит за мосты и крыши
стада бизонов,
И никто не застопорится,
не захочет стать облаком,
не станет искать ни цветка папоротника,
ни желтого колеса тамбурина.
Когда встанет луна,
колеса блоков завертятся,
чтобы опрокинуть небо,
обруч из игл стянет память,
а праздных уложат в гроб.
Нью-Йорк - болото,
Нью-Йорк - стальные тросы и смерть,
Что за ангел у тебя за щекой?
Чей совершенный голос объявит истины пшеницы?
Кого в страшном сне видят твои запятнанные анемоны?
Ни на миг, о прекрасный старик Уолт Уитмен,
не терял я из виду ни твою полную бабочек бороду,
ни вытертый луной вельвет твоих плеч,
ни ноги, как у девственного Аполлона,
столбом пепла, поднялся передо мной твой голос
старик, прекрасный, как туман,
что стонет, как птица, с пронзенным иголкой удом,
противник сатира,
противник виноградной лозы,
поклонник тел под грубой материей.
Ни на миг, прекрасный муж,
что среди гор угля, рекламы и железнодорожных путей
мечтал стать рекой и уснуть, как река,
вместе с другом, который вложил в твою грудь
крупицу боли неукрощенного леопарда.
Ни на миг, прирожденный Адам, силач,
одиночка среди океана, старый красавец Уолт Уитмен.
Потому что, собираясь в барах,
вынырнув скопом из клоак,
содрогаясь между ног шоферни,
стоя на поворотном круге абсента,
тебе, Уолт Уитмен, снились эти петухи.
- Он тоже! Тоже!
Валятся в твою светозарную непорочную бороду,
блондины с севера, негры из песков,
толпа вопит и размахивает руками.
Как коты или змеи,
эти петухи, Уолт Уитмен, петухи
в мутных слезах, мясо для кнута,
пинка или укуса дрессировщика,
- Он тоже! Тоже! – тыкают накрашенными пальцами
в берег твоих снов,
пока твой друг ест яблоко,
слегка отдающее бензином,
а солнце поет в пупках детей,
что играют под мостами.
Нет, ты не стремился к оцарапанным глазам,
к мрачным болотам, что затягивают детей,
к заледеневшей слюне,
к выпуклостям, разодранным, как брюхо жабы,
ко всему, что несут на себе
петухи в автомобилях и барах,
пока луна стегает их на углах ужаса.
Ты искал обнаженного, который стал бы рекой,
быком и мечтой, что соединит колесо с морской травой,
искал прародителя своей агонии, розу своей смерти,
и стонал в пламени своего тайного экватора.
Ведь так и надо – не искать поутру наслаждений
в дебрях живой крови.
Ведь на небе есть берег, чтоб переждать жизнь,
там хватает тел, чтоб не повторять их на рассвете.
Агония, агония, сны, бродильный чан и сны,
Этот мир, мой друг, агония.
Под городскими часами гниют мертвецы,
война идет, рыдая, за ней - миллион серых крыс.
Богачи дарят любовницам
светозарные вымирающие безделушки.
Жизнь не благородна, и не прекрасна и не свята.
И сможет ли человек, если захочет,
совладать со своей тягой к коралловым жилкам и небесной наготе?
Завтрашняя любовь будет горной породой и
временем, когда ветерок задремлет в ветвях.
Поэтому я, старина Уолт Уитмен, и не подымал голоса
ни против мальчика, что написал на подушке имя девочки,
ни против подростка, что нарядился невестой
во мраке платяного шкафа,
ни против одиноких игроков в казино,
что с брезгливостью лакали воду проституции,
ни против мужчин, что бросали непристойные взгляды,
и любили мужчин, и молчание обожгло им губы.
Но против вас, городские петухи,
с одутловатыми телами и грязными мыслями,
источники нечистот, гарпии, неусыпные противники
любви, что венчает короной радости.
Всегда против вас, предлагающих мальчикам
капли мерзкой смерти и горькой отравы.
Всегда против тех,
кто в Северной Америке - феи,
в Гаване – птички,
в Мехико – тетки,
в Кадисе – неженки,
в Севилье – фиалки,
в Мадриде – попки,
в Аликанте – цветочки,
в Португалии – аделаидки.
Петухи всего мира, губители голубей!
Рабы женщин, суки их туалетных комнат,
распахнутых для ветров, что несут лихорадку,
ловушек с лугами засохшей цикуты.
Нет вам пощады! Смерть бьет ключом
из ваших глаз и серые цветы сгрудились на илистом берегу.
Берегитесь! Нет вам пощады!
Пусть заблудшие и праведники, классики, знаменитости и убогие,
захлопнут перед вами двери вакханалий!
О, красавец Уолт Уитмен,
Спи на берегу Гудзона,
раскрыв объятья и наставив бороду на полюс
Снег или мягкая глина,
твои слова призывают друзей
охранять твою бестелесную лань.
Спи, ничего не осталось.
Америка наводнена механизмами и плачем.
Так пусть свежий ветер самой глубокой ночи
выдует цветы и слова из-под арки, где вы уснули!
Пусть негритенок объявит раззолоченным белым –
царство колосьев грядет!
с испанского перевел А.Пустогаров
ODA A WALT WHITMAN
Por el East River y el Bronx
los muchachos cantaban ense;ando sus cinturas,
con la rueda, el aceite, el cuero y el martillo.
Noventa mil mineros sacaban la plata de las rocas
y los ni;os dibujaban escaleras y perspectivas.
Pero ninguno se dorm;a,
ninguno quer;a ser el r;o,
ninguno amaba las hojas grandes,
ninguno la lengua azul de la playa.
Por el East River y el Queensborough
los muchachos luchaban con la industria,
y los jud;os vend;an al fauno del r;o
la rosa de la circuncisi;n
y el cielo desembocaba por los puentes y los tejados
manadas de bisontes empujadas por el viento.
Pero ninguno se deten;a,
ninguno quer;a ser nube,
ninguno buscaba los helechos
ni la rueda amarilla del tamboril.
Cuando la luna salga
las poleas rodar;n para tumbar el cielo;
un l;mite de agujas cercar; la memoria
y los ata;des se llevar;n a los que no trabajan.
Nueva York de cieno,
Nueva York de alambres y de muerte.
;Qu; ;ngel llevas oculto en la mejilla?
;Qu; voz perfecta dir; las verdades del trigo?
;Qui;n el sue;o terrible de sus an;monas manchadas?
Ni un solo momento, viejo hermoso Walt Whitman,
he dejado de ver tu barba llena de mariposas,
ni tus hombros de pana gastados por la luna,
ni tus muslos de Apolo virginal,
ni tu voz como una columna de ceniza;
anciano hermoso como la niebla
que gem;as igual que un p;jaro
con el sexo atravesado por una aguja,
enemigo del s;tiro,
enemigo de la vid
y amante de los cuerpos bajo la burda tela.
Ni un solo momento, hermosura viril
que en montes de carb;n, anuncios y ferrocarriles,
so;abas ser un r;o y dormir como un r;o
con aquel camarada que pondr;a en tu pecho
un peque;o dolor de ignorante leopardo.
Ni un s;lo momento, Ad;n de sangre, macho,
hombre solo en el mar, viejo hermoso Walt Whitman,
porque por las azoteas,
agrupados en los bares,
saliendo en racimos de las alcantarillas,
temblando entre las piernas de los chauffeurs
o girando en las plataformas del ajenjo,
los maricas, Walt Whitman, te so;aban.
;Tambi;n ese! ;Tambi;n! Y se despe;an
sobre tu barba luminosa y casta,
rubios del norte, negros de la arena,
muchedumbres de gritos y ademanes,
como gatos y como las serpientes,
los maricas, Walt Whitman, los maricas
turbios de l;grimas, carne para fusta,
bota o mordisco de los domadores.
;Tambi;n ;se! ;Tambi;n! Dedos te;idos
apuntan a la orilla de tu sue;o
cuando el amigo come tu manzana
con un leve sabor de gasolina
y el sol canta por los ombligos
de los muchachos que juegan bajo los puentes.
Pero t; no buscabas los ojos ara;ados,
ni el pantano oscur;simo donde sumergen a los ni;os,
ni la saliva helada,
ni las curvas heridas como panza de sapo
que llevan los maricas en coches y terrazas
mientras la luna los azota por las esquinas del terror.
T; buscabas un desnudo que fuera como un r;o,
toro y sue;o que junte la rueda con el alga,
padre de tu agon;a, camelia de tu muerte,
y gimiera en las llamas de tu ecuador oculto.
Porque es justo que el hombre no busque su deleite
en la selva de sangre de la ma;ana pr;xima.
El cielo tiene playas donde evitar la vida
y hay cuerpos que no deben repetirse en la aurora.
Agon;a, agon;a, sue;o, fermento y sue;o.
;ste es el mundo, amigo, agon;a, agon;a.
Los muertos se descomponen bajo el reloj de las ciudades,
la guerra pasa llorando con un mill;n de ratas grises,
los ricos dan a sus queridas
peque;os moribundos iluminados,
y la vida no es noble, ni buena, ni sagrada.
Puede el hombre, si quiere, conducir su deseo
por vena de coral o celeste desnudo.
Ma;ana los amores ser;n rocas y el Tiempo
una brisa que viene dormida por las ramas.
Por eso no levanto mi voz, viejo Walt Wh;tman,
contra el ni;o que escribe
nombre de ni;a en su almohada,
ni contra el muchacho que se viste de novia
en la oscuridad del ropero,
ni contra los solitarios de los casinos
que beben con asco el agua de la prostituci;n,
ni contra los hombres de mirada verde
que aman al hombre y queman sus labios en silencio.
Pero s; contra vosotros, maricas de las ciudades,
de carne tumefacta y pensamiento inmundo,
madres de lodo, arp;as, enemigos sin sue;o
del Amor que reparte coronas de alegr;a.
Contra vosotros siempre, que dais a los muchachos
gotas de sucia muerte con amargo veneno.
Contra vosotros siempre,
Faeries de Norteam;rica,
P;jaros de la Habana,
Jotos de M;jico,
Sarasas de C;diz,
;pios de Sevilla,
Cancos de Madrid,
Floras de Alicante,
Adelaidas de Portugal.
;Maricas de todo el mundo, asesinos de palomas!
Esclavos de la mujer, perras de sus tocadores,
abiertos en las plazas con fiebre de abanico
o emboscadas en yertos paisajes de cicuta.
;No haya cuartel! La muerte
mana de vuestros ojos
y agrupa flores grises en la orilla del cieno.
;No haya cuartel! ;Alerta!
Que los confundidos, los puros,
los cl;sicos, los se;alados, los suplicantes
os cierren las puertas de la bacanal.
Y t;, bello Walt Whitman, duerme a orillas del Hudson
con la barba hacia el polo y las manos abiertas.
Arcilla blanda o nieve, tu lengua est; llamando
camaradas que velen tu gacela sin cuerpo.
Duerme, no queda nada.
Una danza de muros agita las praderas
y Am;rica se anega de m;quinas y llanto.
Quiero que el aire fuerte de la noche m;s honda
quite flores y letras del arco donde duermes
y un ni;o negro anuncie a los blancos del oro
la llegada del reino de la espiga.