Всё, похоже, тип-топ, и поставлены точки над "ё"
в обсуждении самого главного из отношений.
Что в твоих чемоданах? Вино, кружевное бельё?
А в наушниках Битлз и на стенке - Василий Блаженный
улыбается в раме - нагой, потому, что святой.
Мы - совсем не святые, чудес не предвидится, слушай -
нас приветствует город волшебной своей суетой,
невоспитанных клуш, неуверенно бьющих баклуши.
Говори мне о вечном, навек от меня уходя
в лабиринт переулков и улиц, чтоб там затеряться.
И шарахнется кот у тебя из-под ног, негодяй,
без надежды сиротство внести в голубиное братство.
Нет, постой, погоди, по стакану ещё за помин,
переменится музыка - Битлз поменяем на Роллингз.
Постучись в этот город, в ответ по-английски come in -
прозвучит ниоткуда. За что мы с тобою боролись?
Вот за этот язык? Понаехавших тут до хрена,
иномарки рулят, матерком с ветерком обдавая.
Здесь не ты, а тебя выбирает твоя сторона,
ну, куда собираешься, рана моя ножевая?
Всё тип-топ - это ясно, тебе не нужны векселя,
долговые расписки давно отдала получалам.
Мы копили судьбу и, друг друга собой веселя,
увлекались не финишем тяжким, а лёгким началом.
Глянь - столичная знать разодета всегда от кутюр
и с хорошим английским, заливистым смехом басистым.
Только ночь раздаёт пергидролью окрашенных дур
за недорого то сутенёрам, то наглым таксистам.
Ты задержишься, нет? Не прошу, да и ты не проси,
существительных мало, и каждое хуже глагола.
Что сказать... Понимаешь, блаженных полно на Руси,
только чтут почему-то, увы, исключительно голых.
Ну, давай по стакану, пускай громыхнёт по шарам,
и почудится вдруг, что Василий, покинувший раму,
нас ведёт за собой в именной раззолоченный храм,
будто ангелов - улицей, семенем адским - дворами.
Собираешься всё же. Повыше напяль каблуки,
так удобней завлечь дураков, что тусуются рядом.
Как шаги твои, милая, необъяснимо легки
в городской суете, на дороге меж раем и адом.