Мишка возвращался из школы «не в духе». Лидия Ивановна вызвала отца в школу. А тут в беседке у подъезда сидят Федька с Витьком. Жили мальчишки в одном подъезде, а в школы ходили разные.
— Ты чё-о-о? Мимо нас? Миха! Миха, тормози!
Пришлось свернуть в беседку.
— Ого-о-о, финга-ал! — протянул нараспев Витёк. — И кто-о-о это тебя так уде-е-елал?
Пришлось рассказывать друзьям, как на парте перочинным ножичком вырезал Ленкино имя. А о том, что все его мысли в последнее время были только о ней, он и сам себе боялся признаться.
— Так чё-ё-о отца-то беспокоить? Пообещал бы сам парту починить. Делов-то! — со знанием дела начал рассуждать Витёк.
— Не только за парту. За драку!
— Неужели Лидь Ванна тебе влепила? — оживился Федька. — Не зря я, от греха подальше, в Витькину школу из вашего класса перешёл…
— Не она, конечно, — махнул рукой Мишка. — Ленка виновата…
Оба друга, сидевшие на перилах, чуть из беседки не вывалились, как птенцы из гнезда.
— Это что ж тако-о-о-е получа-ается? Нас уже девчо-о-нки лупят?
— Да нет же…
— Так «да» или «нет»? Ты определись, Миха! — горячился Федька.
— Слушайте, как дело было. Я вырезал на парте слово «Лена». А какая?
— Какая? Что значит — какая? — недоумевал нетерпеливый приятель.
— Ну, у нас-то в классе их три штуки. Ревитова, Сушкова и Бочкарёва. Надо ж было как-то обозначить, чтобы все три не загордились от избытка внимания. Рёва и Сушка — ничего так себе, а Бочка — красивая!
— Во! Она ж с первого класса толстая!? — вырвалось у Федьки.
— А в лоб? Не толстая, а мягкая, как художники любят рисовать. Ты в музее на картинах худышек видел? То-то! Зато у Ленки ресницы пушистые!
— Ладно, Миха, не отвлекайся на пустяки. Ты по сути давай.
— Так в том-то и суть, что я букву одну-единственную дописал, маленькую — «б», и даже точку не успел проковырять, и тут звонок на урок прозвенел. Я свой рюкзак хотел с парты убрать, а в нём две гантели. Мне Генка свои старые отдал, ему новые подарили, а старые он мне в школу припёр.
— Причём тут гантели к Бочкарёвой? Чё-то я не вруба-а-аюсь! — пытался сосредоточиться Витёк.
— Так Бочка же ко мне подошла… А я ей в позе Д’Артаньяна, мол, вот имя твоё! И жестом благородным приглашаю на мой шедевр лицезреть. Посмотрела она и, нет бы скакать от радости, что я её имя увековечил, так она с воплями набросилась, типа, так ты меня, гад, оскорблять, так я по-твоему — «б»? И ногой своей слоновьей как топнет мне по пальцам…
— Что это за поза Д’Артаньянская? Вверх ногами, что ли, стоял?
— Федя, друг мой, у людей ещё и на ногах пальцы бывают! Знаешь, как больно по мизинцу! Я и не помню, как присел, спиной в парту вписался, рюкзак отшвырнул, чтоб за ногу схватиться, а тот в Ленкину сторону полетел. Любой бы на месте Бочкарёвой рюкзак поймал, но только не она. Она баскетбол не любила ни-ко-гда. Ничего лучше не придумала, как оттолкнуть рюкзак, и тот с разгону угодил мне гантелями в глаз. Лидия Ивановна только вошла в класс и ничего не поняла, только указкой свой стол отдубасила, чтоб мы успокоились. Я весь урок голову не поднимал. Вот верите, никого видеть не хотелось. Да и смотреть как-то неудобно стало, глаз опух. А когда звонок с урока прозвенел, я Ленке кулак показал, мол, мизинец до сих пор болит. Учительница заметила, подбежала и спрашивает: «Буркин, это кто тебе глаз подбил? В начале урока синяка не было. Бочкарёва?» А мне же за мизинец обидно, вот я и кивнул, подтвердил, значит. Бочкарёва, конечно, возмутилась. Не била всё-таки. В атаку перешла, мол, я её унизил, на букву «Б» обозвал. Я ж по-человечески тут же стал объяснять, что «б» — для уточнения, какая из Лен, чтоб не подумали, что это — Рёва или Сушка. А вышло — усугубил положение. Ещё и эти два величества оскорбились за то, что Рёвой и Сушкой назвал, стали поддакивать Бочкарёвой и пальцами на мою парту указывать, вот, мол, она — улика. Лидия Ивановна — наша классная руководительница, она пару месяцев назад так охала и ахала, когда мы эти парты перед первым сентября в класс таскали! «Тут за угол не зацепитесь, тут не поцарапайте…» Увидев моё творчество, задышала прерывисто и глаза закатила, а как пришла в себя, то еле проскрипела: «Чтоб завтра… родители… нет… непременно отцы были в школе! Оба!» Я ясность люблю: «Так родители или отцы? Оба — это значит отцы мой и Бочкарёвой или мама и папа, но только мои?» Тут Лидь Ванна на меня так посмотрела, что мне рюкзак с гантелями пушинкой показался, когда я из класса ноги делал.
— Миха, грамотей, что ж ты фамилию с маленькой буквы написал? Из-за этого недоразумение.
— Ага, много чести! Вот если замуж за меня выйдет и станет Буркиной, вот тогда пусть пишет фамилию с большой буквы. Наша фамилия на весь мир известная. Не зря же в честь нашего рода страну назвали.
— Да ты чё-ё-ё! Какую? — завис с открытым ртом Витёк.
— Буркина-Фасо! Это в Африке где-то. Но я там ещё не был. Потом съезжу, гляну, как там у нас.
— Буркина — понятно. А что такое Фасо? А, родина фасоли! Наверное. А вдруг ты — принц наследный? — чуть не унесла фантазия Витька.
— Принц! Ты уже жениться собрался? — спустил на землю друзей Федя. — А школа как же?
— Не, ну я подумаю ещё четыре года. Она нервная какая-то… Федя, и вообще как же я с фингалом на свадебных фотографиях выглядеть буду? А дети спросят? Что я им скажу? Мамочка ваша огрела? Это ж подрыв авторитета главы семьи. Может, и не женюсь на Ленке? Но ресницы у неё пуши-истые!