I
Совсем не призрак злого воплощенья
Страшит высокие церковные кресты,
А образ без лица, что в гордом том забвеньи
Сжигает слепо панагий кусты,
Когда внимает дьявольскому пенью.
Звериный рёв не сменится словами,
Стальные когти не отпустят жертв.
Лишь только с зоркими, жестокими глазами
Сей ирод будет меценатом зверств,
Залившим мир цветущий горькими слезами.
Чертовский сей угодник предан мукам,
Оставив девственный и тот безгрешный вид,
Закрыл заплаканные очи жутко
И канул в адский сад, во век где не сгорит.
Он будет только жертвой своего рассудка.
Пленительно в окне явился свет,
Рукой горящей растопивший лёд,
Обворожив в седой костюм одетый лес.
Глаза запрятав в горизонт, орёт,
Летя по небу голубого цвета.
Опушку озаривший в миг костром,
Весенний луч чарующего дня
Несёт по облакам лилейным и бездомным
Прохладный ветер, голову клоня
И окропляя речки серебром.
Бросая дерзкий и игривый взор,
Я шёл вдоль берега кривой реки
По гиблым тропам, где царит лишь сущий вздор,
Где дно речное бережёт грехи,
А черти в чащах голосят покорно,
Где звуки сердца мертвенно глухи.
Мою прогулку резко и жестоко
Прервал глас странного седого старика,
Стоявшего поодаль на бреге на высоком,
И дряхлая и тощая рука,
Трясясь, взлетела в сторону востока.
Старик просил ему помочь слегка.
Воды набрал в реке, не мог нести.
Не мог и я уж бросить больного старика,
Да дом его тут в метрах двадцати
И не сошлись ещё на небе облака.
Вдруг понял я – давно знаком он мне –
Старик Берхард Бюлов, рыбак бывалый.
Хотя всегда он тщательно скрывался в стороне,
Средь рыбаков он обладал уж славой,
А средь купцов – так славой и вдвойне.
Дойдя до дома, медленно и томно,
Кряхтя, и кашляя, и через раз дыша,
Старик Берхард открыл гнилые двери дома
И продвигаться начал неспеша.
Изба была мне не совсем знакома.
Водили может быть меня когда-то
Сюда, не помню точно я сейчас такого.
В избе его ты чувствуешь себя впрямь виноватым,
Ведь тряпки на тебе красивей дома,
Хотя ты не являешься богатым.
Он заварил мне чай, про жизнь спросив.
Я рассказал ему про дом и институт,
Про то, как счастлив я, учёбы плод вкусив,
Про то, как весело и грустно тут
И как весенний светлый день красив.
Пошёл старик Берхард за угощеньем.
Сидел настолько скучным я тогда,
Что вдруг увлёкся тщательным и долгим изученьем
Того, что дом хранил года.
Хотя осмотр прерван был кряхтеньем,
Увидеть я успел рисунок –
Листок бумаги с лошадью на нём.
Небрежно потушив беспомощный окурок,
Решил спросить я, что за лист с конём.
Старик Берхард взглянул вдруг хмуро.
Сказал он, что рисунок странный –
Работа его сына, что мгновенно
Меня ошеломило, конечно же, немало.
Я начал осмыслять всё постепенно,
Но сына старика никто ж не знал!
Тем временем закатные лучи,
Кровавыми следами застилая,
Серебряное небо, как будто бы мечи,
Изрезали от края и до края.
И подуставшая река журчит.
Опушку озаривший в миг костром,
Весенний луч чарующего дня
Несёт по облакам лилейным и бездомным
Прохладный ветер, голову клоня
И окропляя речки серебром.
II
Лукавых мыслей человек всегда
Лишь будет узником сего позора,
Сжигающего душу убогую дотла.
Он не сбежит от судящего взора,
Извечным будучи жильцом котла.
Ни лживый мрак, ни праведный рассвет
Не окрестят скотину человеком,
Воздав живой душой за хищный силуэт.
Все прецеденты в эпилоге метком –
У повелителей на то сомнений нет.
Слепой слепого приведёт в овраг.
Те, правды кто не знает, будут верить,
Что хищный силуэт – герой моих бумаг,
Но приоткрою потайные двери –
Герой сей – я, мой злейший враг.
Писать о высшем мы горазды, правда,
О сердце петь горящем, о любви,
Но, коли стал я жертвой дурного маскарада,
Заметить должен – сколько не живи,
Ошибочно считаешь, что других душить нам надо,
Хотя враги мы главные свои.
В окно отбросив взор небрежно,
Я начал размышлять о старике,
О том, как в смрадный гроб он ляжет неизбежно,
О том, что в этом страшном тупике
Нас не спасёт луч солнца нежный.
Бездушный лес тех гиблых мест
Покорно тёмным пледом накрывался.
Виднелся вдалеке угрюмый переезд.
Закатный свет чрез небосвод прорвался,
Украсив на церквушке затхлой крест.
Старик Берхард, конечно, рассказал,
Что сын имелся в их семье.
«Я сына очень долго и очень больно ждал.
Когда ребёнка захотелось мне,
С женой нас врач предупреждал,
Что риск велик – ребёнок мёртвым будет.
Не слушали мы, глупые, его,
И люди говорили нам, чтоб думали о чуде.
Родили дочку, и страшней всего,
Что оказались те неправы люди.
Не билось сердце в этом хрупком теле,
Глаза закрыты были навсегда.
Хотя ребёнка мы сильней всего хотели,
Боялись, что произойдёт беда
И будет сей исход опять смертелен.
Но вот, по веянью весенних тех ветров
Жена сказала, что у нас ребёнок.
С молитвами дождливых и мрачных вечеров
Я помню, как узнал спросонок,
Что сын у нас и будет он здоров.
Врачи сказали, что такое
Случается раз в сотню лет.
Доселе я не знаю – вдруг чудо колдовское,
А может, чуда никакого нет.
Настолько счастье с нами там большое
Дышало рядом, на одной кровати,
А как хорош он был тогда –
Здоров, как бык, красив, как образ благодати,
Глаза горели, как в ночи звезда,
А сил – на восьмерых так хватит,
Но был он, в то же время, хмурым,
С такими взглядами, порой глухими.
Он, словно сборник всех прекраснейших натур.
Хотя мы долго выбирали имя,
Прозвали наконец его Артуром.
Любили так, что сил уж нет сказать.
Всегда всё лучшее, что было, отдавали.
Порою не могли мы даже наказать,
Пред ним любые двери открывали
И все узлы готовы были развязать.
Среди тех страшных школ заросших
В провинции один лишь был у нас
Действительно престижный, действительно хороший
Сей институт, что ярок как алмаз.
Ради учёбы там продали нашу лошадь.
Артур учился, рос и музыкантом стал.
Конечно, кто его тут будет слушать?
Что делать здесь ему? О городе мечтал –
Там чище, современней, лучше.
На поезд я билет ему достал.
Уехал десять лет назад,
Чрез года три стал популярным».
Старик Берхард решил письмо мне показать,
Где сын его играет в самом главном
Оркестре города, что страшно мне назвать.
Тут я спросил про жизнь Берхардов,
Как жили здесь, в дыре, они.
«Мы стали жертвой властных и бессердечных гадов.
Настали страшные и пагубные дни –
Проблемы повалились сильным градом.
Мы стали жертвой страшного закона –
Мне рыбу запретили здесь ловить.
Нам не помог никто – ни колокольный звон
Не смог закона букву вразумить,
Ни искры свеч, ни шествия икон.
Весь наш доход ведь лишь от рыбы был,
Увы, но нам с женой закрыли эту дверь,
И дом тогда наш сильно и жалобно уныл,
И жить нам стало не на что теперь,
Но про Артура я, конечно, не забыл.
Ему писали письма очень долго.
Он был известен всем. Он был богат.
Всё б было хорошо, но той любви мы только
Не получили от него назад –
Ни денег, ни внимания толком.
Так жили пару лет с женой
В несчастьи, в жутком ожиданьи.
Под тёплым светом солнца, под мертвенной луной
Мечтали мы с женой о пропитаньи,
Но вот, теперь мечтаю сам с собой.
Её сломил тот голод, что с успехом
Пытается покончить и со мной.
На похороны мамы Артур и не приехал.
Сейчас она лежит в глуши лесной,
Где скоро и моё исчезнет эхо».
Конечно, ужаснувшийся рассказом,
Сидел я неподвижно, не дыша.
Не слышал я такого бездушия ни разу,
Чтоб так испортилась его душа
И превратилась в ветошь сразу.
Стволы косых деревьев в цвете тёмном
Клонились под листвой, накрытой тем
Стеклянным одеялом, пугая шумным стоном
Простых людей, заложников проблем,
Безжалостно маня в сей лес бездонный.
Опушку озаривший в миг костром,
Весенний луч чарующего дня
Несёт по облакам лилейным и бездомным
Прохладный ветер, голову клоня
И окропляя речки серебром.
III
Когда больное и глухое сердце
Пускает в тело ледяную кровь,
В тот чёрный-чёрный дом Бог не откроет дверцы,
А будет только вновь и вновь
Карать бездушного его владельца.
Все, кто имеют острые рога
И шерсть мохнатую, облезлую, кривую,
Все те, кому сама любовь не дорога,
Кто душу режет добрую живую,
Тому не выиграть страшного врага.
На гиблую опушку вновь спускалась ночь,
Река уставшая игралась с лунным светом,
Мрак непроглядный гнал большое солнце прочь
Назло всем людям, к счастью, смертным
И избавлял сей день от всяких порч.
Коварный ветр опять завыл как волк,
Сухие листья помахали нежно,
Вдруг гул гремящий тихо смолк,
Потом взлетел, подобно буре снежной.
Мы в доме прятались, но есть ли в этом толк?
Со стариком Берхардом чай мы пили,
Играли в карты. Выиграл его сразу.
А за окном холодным всё небеса вопили
И ждал я продолжения рассказа.
Хотя попытки старика и были,
Трясущейся рукой закрыл он лик.
Не понял я сначала, не увидел,
Что за руками дряхлыми несчастный сей старик
Сокрыл те слёзы горестной обиды –
Поток тоски Берхарда вдруг настиг.
Спросил, конечно, сразу я тревожно,
Что вызвало те слёзы старика.
«Уж слишком иронично звучит это, возможно,
Но новость мне пришла издалека,
Которую осмыслить было сложно.
Давно мне очень не писал мой сын.
Конечно, это не беда совсем,
Но вот, из глубины раскидистых осин
Пришёл разносчик вдруг с посланьем тем
Без видимых на то, сперва, причин.
В письме же было страшное названье.
Позвольте, покажу я Вам его».
Старик достал то странное, ужасное посланье
Там текста не было помимо самого
На верхней строчке наименованья:
«БЕРХАРД БЮЛОВ, АРТУР, ВАШ СЫН, СКОНЧАЛСЯ».
Старик опять закрыл лицо руками,
Поплакал пять минут, на стуле покачался.
«Артур убит был злыми языками.
Чёрт его знает, где он там уж шлялся,
Завидовали счастию его.
Он обнищал, сказали мне потом.
А, впрочем, что я плачу, ведь больше здесь всего
Вина Артура – в сердце в том пустом
Всё было уж давным-давно мертво.
Хотя, конечно, виноват он сам,
Мне сына очень жалко, это правда.
Я был и благодарен, и верен небесам,
Но не сменил б я его нрава –
Он не внимал предобрым голосам».
Со стариком так долго мы сидели,
Что за окном уж ночь к нам постучалась.
«С женой мы, помню, часто с моей гитарой пели.
Давай споём с тобой что ль малость».
Он за гитарой встал и еле-еле
Пошёл по лестнице в подвал.
Сидел я долго за столом в уединеньи
И вдруг на печке белой старинной увидал,
Помимо грязных тряпок и поленьев,
Разбросанные листья, которым я значенья не придал.
Я подошёл, там много писем было,
Везде пометка: «ОТ АРТУРА, СЫНА»
И просьбы от него, где стонет он уныло,
Что вдруг попал в огромную трясину,
Где нищета безжалостно душила.
Тогда я ужаснулся: негодяй какой –
Бездушно обращаясь с ними,
Теперь он просит, барин городской,
Его чтоб поведенье все забыли
И наградили чтоб монетой золотой.
А рядом с письмами лежали
Какие-то большущие расчёты.
Хотя в руках моих все чеки те дрожали,
Я понял – под отцовским гнётом
Обиды старика ничтожны стали.
Он раз в неделю долго отправлял
Артуру деньги, не пойми откуда,
Но, видимо, неплохо безбожный сын гулял,
Раз и отца прощенье, чудо,
Его вернуться в дом не заставляло.
Я сел, в руке держа те письма,
Взял чашку чая и запил
Такое возмущенье, что над душой нависло.
Как страшно зол тогда я был,
На чеках видя те большие числа!
Внезапно двери дома распахнулись
И на пороге вырос господин
С бумагами в руках и в бежевом костюме.
Затем я понял – был он не один.
Вошли в избу и даже не разулись.
Свирепым взглядом режа весь мой стан,
Спросил он:
«Здесь Берхард Бюлов живёт?
Ты кто? Ты не Бюлов? А ну ка быстро встань!»
Со стула я взлетел, потом вперёд
Пошёл к нему навстречу. На диван
Присел он дерзко и продолжил:
«Я именем закона под арест сажаю
Гнилого старика, который будет должен
Продать свой дом и часть сарая.
Тогда, возможно, выйти сможет!»
Тут появился позади Берхард.
Воскликнул я:
«За что, старик?! За что же?!»
«Мой юный друг, ну вот, пришёл и мой закат.
Но должен рассказать тебе, похоже,
Что где-то пару лет назад
Пришло вдруг мне ужасное письмо
От сына, от Артура, где в слезах
Кричал он, что есть сил, что жутко изнемог,
Что страшно он упал в своих глазах
И что давно его покинул Бог.
Он говорил, что нищета его сгубила,
Чтоб я ему послал хотя б гроши.
Хотя его я ненавидел, он – сын мой, я его любил.
И вот, по воле трепетной души
Все деньги отправлять ему решил.
Откуда деньги брал? Помог кредит.
Тогда открыл своей я смерти двери.
Конечно, понимал – закон мне запретит,
Но снова, глупый, в чудо верил.
Теперь сижу, как воровской бандит».
Его забрали трое мужиков,
Из дома вывели, в машину посадили.
Их главный взял мой чай и после трёх глотков
Сердито посмотрел в своём же стиле,
И показалась кровь с его клыков.
Машина быстро укатилась вдаль,
Остался только дым в глухом рассвете.
И с запахом бензина щемящую печаль
Разнёс по гиблой речке ветер,
Вонзив в былую ночь кинжал.
Там, где-то далеко на небе
Всходило солнце, звёзды осветив.
Воистину рассвет был чуден и волшебен,
И облака, как будто в небе риф.
Я думал, что попал в больную небыль.
Опушку озаривший в миг костром,
Весенний луч чарующего дня
Несёт по облакам лилейным и бездомным
Прохладный ветер, голову клоня
И окропляя речки серебром.
ЭПИЛОГ
Когда для речки речка – океан,
Иссушится она до истощенья,
И превратится в брег, провалится в туман,
Для океана став живым спасеньем.
Таков был у Берхарда план.
Навеки дом его теперь пустой.
Иной раз вижу вечером дождливым,
Как под гитару в нём поёт старик с женой,
А рядом два ребёнка милых,
И сразу ветер жгучий, ледяной.
Нальются вены снова стылой кровью,
Начнёт стучаться чудище внутри,
Но где-то глубоко под этой вязкой тьмою
Живёт, светящий в поиске зари,
Неяркий лучик, прозванный любовью.
Старик Берхард давно уж умер,
Но ходят вдоль сей речки его тени.
Когда я устаю в бессмертном громком шуме,
Иду я прочь из пагубной деревни,
Чтоб у реки предаться тесной думе.
Нам очень важно в этом мире странном
Остерегаться страшных тех осечек –
Рассудок может наш окутан быть туманом,
Ведь для других мы лишь глухие речки,
Для одного – большие океаны…