поэмка
1.
Назревает голос гнева…
А придворные зеркал
Под французские напевы
Собираются на бал:
Царь отрёкся от престола.
Императорский венец…
В нём был царь, а стал Микола.
И – монархии конец!
Генералы полевые –
Хором дружно, как один,
Лёгким выдохом впервые
Опрокинули графин.
Содержимое наследства
Уж давно Россию гнёт.
А тем часом по соседству
Страны ринулись вперёд.
Стынет мартовская вьюга,
Из неметчины гудок…
И, от Севера до юга
Под шинелью холодок.
Фронт
и драные суставы,
Нищета, безбожье, страх.
Флаг Андреев, герб двуглавый –
На грохочущих мостах!
Без Столыпина в России
Стало больше пересыльных,
Отпеваний в алтарях.
Назревает голос гнева
У гробов и на фронтах.
Иудейский добрый Сева
Помолился на крестах!
Слежки тайной Евро Азеф
Без царя, но в голове…
По Кронштадтской шёл траве,
От Европы по всей Азии.
И чем дальше, тем суровей,
Под козырьковый пуль свист,
Он картавил, хмуря брови,
Что семит не атеист.
На кровавую шли правду
Кто – за белую… в раю,
Кто – за красную – не вправе,
За чужую ли свою.
Перестроить мир не смогут,
Ни Царевна злых богов,
Ни удавка розыскного
За прощаньем в пару слов.
Человек не Богу равный,
Но подобием его
Мог бы (селяви),
и нравы
Придержать на сто годов.
Но притворные вельможи
И придворные зеркал
Словно, мышь, грызущей кожу,
И грозяще, подытожил
Жизнь таврический вассал.
Кучерявый добрый Сева
Успокоился, ел всласть.
Назревает голос гнева!
Но не слышит это власть.
На июльское поморье
Отправляются друзья,
И с заводов, и с подворья,
Говорят: «Так жить нельзя!»
Назревает голос в гневе.
Уж пожухла сон-трава.
В шалаше гнусавый Деверь
Топит финские дрова.
Вдоль Невы прострелов осень,
Ветер дует на Восток
И матрос солдата спросит,
Резолюции в чём толк.
Что потом нам скажет Сева,
Деверь скажет что потом?
Основание разрушить!
Назревало всё давно
Троцкий бьёт в кармане груши,
Пьёт бургундское вино.
Под французские напевы
Мыслит, как родильный дом:
Сделать штатами Европу.
И, возможно, свой Некрополь
Там построить не кнутом…
И не штампами идеи,
Мировым большим гвоздём,
Соразмерно, кто беднее –
Остановимся на нём.
Наш народ бузит, разгневан
С века прошлого, о том…
Что ни Лейба, то всё Сева,
Обездолен люд в простом,
Донести никак не может,
Что земли пустеет глаз.
А Таврический… он что же?..
«Запретить!..» читал указ.
Бурлаков не мало, болей –
Нищеты и голытьбы,
Хоть взреви волной, у Бога
Здесь не выпросишь судьбы.
Лейба – демон революций
Вспомнил тюрьмы, мадмуазель
И соратников-друзей,
Не познавших экзекуций.
Назревает голос гнева!
Нет сомнений ни у кого:
Обещания слов Севы,
Всё что пенный самогон.
Да и царский перевёртыш
Ждал плебеев балаган…
Уговор на явке твёрдый:
Трёхлинейка и наган.
И, шла тайная вече;ра,
Где решили – вопреки
Гласу Девера с Печоры:
Час восстания с руки.
Моськи, люд, иуды лица –
Перебежками и так:
Кто-то хочет веселиться
На подмостях, как верстак.
На трибуну кто-то хочет,
Взлез уже, в дуду поёт,
Дует столько, сколько мочи…
Сколько требует народ.
А народ не зная правил,
Сам забыл про свя;тый крест,
Поворачивал направо,
Разрушая всё окрест,
Кто налево – вовсе сгинул,
Пули страстные звенят.
Тот Россию не покинул,
Кто предательством богат.
И упёр рога, как вилы –
Время поднятой руки.
Питер – город люб и милый
Просит помощь у реки,
И Аврору просит Смольный:
«В краснощёких раз ударь!»
За Россию Бога молит
Бело-сдержанный бунтарь.
2
«Авроры» выстрел, только дымный,
А уж напряг свинец буржуй.
Царю он пел бы раньше гимны,
Но… якобинец Лебаржу
Столкнул его лоб в лоб.
Два фронта:
Любви Свободу не понять!..
Сто лет спустя и тем…, в Торонто.
Нам здесь Россию б отстоять.
Арена действий не простая…
Вот Лейба, Деверь – Севы все
В округе слухом обрастали,
Что это выпад фарисейств.
Народ ярился, где зарплата?
Заводы, фабрики и порт
Подняли флаг совсем не златый:
Не взять рабочих уж на понт!
Затвором щёлкнув в карабины,
Долой правительство, долой!
За ночь осеннюю на спины
Взвалили крестик гробовой.
Казалось, звёзды скрыли тучи.
Наоборот – Планеты весть:
Менялась ось вращеньем круче,
И завтра будет что поесть.
Матрос, солдат: «О Боже, отчий…»
Знал понаслышке «Отче наш...»
А духовенство, между прочим,
Легло под зоркий карандаш,
Кто присягнул здесь злу на верность,
Судьбы другой им не дано.
Жить невозможно так, наверно,
Как и смотреть на всё в окно…
А там стреляют в Зимний… пушки,
Бегут по улицам штыки
И с полок валятся игрушки
Министров – ручки из руки.
И Петропавловская крепость,
Как в крёстный ход, совсем другим
Открыла дверь, не вспомнив гимн
Для лицемеров цепких скрепок.
Как перед Богом все предстали –
Суду народному во тьме.
Ковал рабфак решётку стали;
Крестьянам – выжить бы к зиме.
Меж злюка-лазов пьют сантехники,
Прозрели к слову.
Чуть дыша.
Бьют синей лентой пиротехники,
О крест разбилась их душа;
Осталось под рубашкой верхнею
Горбатость чувств и пот труда,
И лишь дорогою шла верною
Пятиконечная звезда.
Но, жаль – нет слова Божьих Истин,
Распяли, видно, намедни
Законы, но – лишь ветру свисни,
Погаснут улицы огни.
А с ними сыпь на зыбком теле,
Рассеян страх да чёрный мак,
Как опиум Руси на деле,
Висел над церковью тесак.
Прошло сто лет, а всё не ясно,
Зачем для лжи держать приют
В страницах жёлтых буквой красной
От баррикадных дней и смут.
Туман осенний ветер гонит
По всей России, словно шар
Вдогонку сытости агоний –
С «Авроры» выпущенный пар.
По телеграфу сводка связи:
Часы триумфа так близки…
Жизнь красной нитью, тонкой вязью,
Переплетут большевики,
Перекуют октябрьской ночью
На трон железный, штормовой,
Террор объявят тут-же, срочно:
«Держать сухим век порох свой!»
… Взошли на трон, и малой кровью,
Большая бойня впереди,
Ведь пулемёт ещё на кровле
В дожди свинцовые – поди,
Но веский случай, не от пули,
Не от числа армейских дат,
Солдат из фронта Сабиулин
Трубил слепым ещё в набат.
Трубил он: «Фабрики рабочим!»,
«Земля крестьянам!»,
опосля –
Свернуть войну за край обочин,
Пусть принимает мир Земля!
А были вопли недоверья,
В улыбке льстивого перо,
Где генералы, чистя перья,
На смерть послали юнкеров.
И не последний штрих кровавый…
Ярилась Русь – на якорь встать,
Чтоб шрам на теле, не для славы,
Сиял, как доблестная стать.
Но распри слева, распри справа,
Да изнутри «Авроры» пар,
Огнём вгрызаясь генералам,
Гнал их в Екатеринодар.
И снова гнев, уже с размахом,
Смятенье душ, Европы гнев.
Не опиум, не сыпь из мака,
С капкана выпущенный лев.
3.
Ах, это тёмное сознанье
И полуграмотный народ,
Свершили хаос мирозданья,
Ну, разве ль только Аксельрод
Предвзято мог взглянуть, с тревогой:
Освобождение труда
Из жизни вывело убогой
Пятиконечная звезда.
Врач Ортодокс американский
Подумал – нерва сильный спазм,
А это Сева хулиганский
В объёмный шар
внёс красный пазл.
Картины сегмент не воспринят
По цвету, форме остальных…
И англосаксы, вспомнив Грина,
Прильнули лук, прочней стальных.
Вершина хаоса России,
Врагов ещё своих полно,
Но чем бедней, тем с большей силой
Кровь может брызнуть в полотно.
Случилось, жаль, и в страхе лютом,
Под саблей – головы у ног.
Где кони ржали, знали люди,
Катился по; зиме Махно.
За красной мастью лезут твари –
Врагов труда не перечесть.
И от Твери на Питер старый,
Как хмари, ринулась картечь.
Шёл брат на брата за идеи,
Рубахи рвали до крови,
А волонтёры-иудеи
Всё говорили о любви.
Кольцо сжималось уже, уже,
А у России шанс один:
Быть черепахой грязной лужи
Иль жить в труде, как господин.
Казачьи сабли притупились,
На убыль – смута, стыла кровь.
Вино французское допили…
Притух Деникин, хмуря бровь.
Так вождь грузинского акцента
Не был согласен стать добрей
И на условиях акцептных,
Не пил он с рога золотого,
Смерть Колчаку пришла быстрей
Спешила к морю колесница,
Куда Корнилов не успел…
И в Черноморском войске снится,
Тот час прощальный белой птицы,
Последний бой за флаг подённый,
И ворошиловский стрелок,
И на фронтах лихой Будённый,
Земли родимой узелок.
Ушла незваная Антанта,
Восток открыл для солнца луч,
Зажглись Кремлёвские куранты.
Характер русский так живуч!
Что разбуди мохнатый лапоть,
И стай крылатых птиц готов
Взлететь на юг, взлететь на запад
И вылить град земных богов.
Был Крым отбит у многих, кратно,
Непокорённая Сибирь.
Вот это лапоть – наши братья!
Их ратный подвиг, спасший мир
Ещё живуч под небом синим.
Гром не разбудит, как тогда
Врасплох – не лапотной России,
Могучей поступи года.