2
Перрон дрожал.
Перрон взлетал и падал.
Вдруг стал какой-то крохотный перрончик -
Он съежился под фонариным взглядом,
Чуть высунув щенячий носа кончик
Тряс головой косматою фонарь.
Тряс в исступленье рыжей шевелюрой.
И замирал. И взглядывал понуро
Костлявый, длинный, словно схимник-голодарь.
Казалось, говорил мудрец суровый:
"Перрона — нет! Есть эшафот и плац.
Где ожиданием разлуки сердце скованное
Бьют неизбежностью, прощанием казнят.
Казнят. И стрелки часовые — гильотинами
Занесены, чтоб близость отрубить,
А рельсы цепкой тиной-паутиною
Готовы обхватить ее и скрыть..."
Фонарь, ты прав.
На эшафот в тот вечер.
Поднялся я. И я был обречен.
Пусть поезд возгласами радостными встречен,
Но для меня он оказался — палачом.
Вокруг летел,
С мертвящим ломким звоном
Врезался снег асфальт, как крик в тиши ночной.
Так гибнет ваза, с резким тонким стоном,
Так колокол в несчастье рвет покой...
Со мной ушла она случайно,-
Видно, скуку двоим гораздо легче разбивать.
Ей - все равно.
А мне, совсем нечаянно,
Пришлось тогда на эшафот ступать.
Вот гильотина вскинута — прощай!
Она в вагон вошла — я наклонился к плахе.
Последний жест, как нищему на чай, -
Через стекло окна, в свободном взмахе...
И все.