Так горит Карфаген, и в огне его тают оливы и храмов колонны.
Римский пурпур повсюду – закрыть бы глаза, не глядеть.
Отчего я тогда под упавшей лепниной с балкона
Не нашла свою смерть?
Так горит Карфаген – небо пеплом удушливым стерто от взора,
И под меткими стрелами солнца лавровая роща черна.
Мои сестры мертвы – нет им плена, цепей и позора,
Я осталась одна.
Тяжко смотрит трибун на мои обнаженные смуглые плечи.
И молчит, и молчит, будто что-то в молчании, за речью
Есть такое, что много важнее пожаров кругом.
Я гляжу на него. В складках грязного тонкого платья
Прижимаю к бедру я вишневую гладь рукояти,
И в груди моей больше не больно и странно легко…
Убивать – это навык. Наука, мужское искусство, что с детства привито.
Кто я, с тонким кинжалом пред этим трибуном суровым?
Не убила, не ранила, да и сама не убита…
Усмехнулся, доспех под плащом укрывая багровым.
Карфагену не встать с колен. Перед Римом и мне не подняться.
Пляшет рыжий огонь свои страшные дикие танцы.
Я смотрю, как сгорает все то, что любила и знала.
И от римских плащей и от крови все кажется алым…
Много лет спустя, когда волос мой будет сед и тусклы глаза
Подойдет ко мне римлянка юная, чтоб сказать,
Что выходит замуж, а няне ее – на память, за доброту
Пурпурное покрывало в подарок ткут…
И ведь знала, знала кто стоит перед ней.
Подарить карфагенянке красный – куда больней?
Верно некуда. Кланяюсь. Участь моя – горька.
Верно, даже подарок сумею носить. Но как?
8 ноября 2019 г.