И даже когда сердце растерзано в хлам, невидимая белошвейка соберёт его по кусочкам и сошьёт волшебными иглами, чтобы оно вновь могло любить... (с)
Она сшивала рваные сердца,
стуча ночами старенькой машинкой,
прабабушкин видавший виды Зингер,
наборы нитей, игл, зигзаг рубца...
Тоскливый день спешил трусливо в ночь,
захлопывая веками глазницы,
чтоб не смогло и в страшном сне присниться,
то, как бездарно он не смог помочь.
Теплом согреть безликую беду,
свивая две руки незримой нитью,
и, удочки вручив, послать ловить их
свою любовь в заброшенном порту.
Где порыжевшим брюхом корабли
прибоя пену лижут ржавой массой,
мечтая над пучиной возвышаться
громадиной, не списанной в утиль.
Где сеть причалов выщербила дно
с зубами якорей, с ковром из мидий,
где рыбки самых радостных событий
на криль удачи ловятся давно.
Но только день, как и другие дни,
плевать хотел на то, что эти двое
ночами на луну, как волки, воют,
как будто под луной они одни.
Что чаек крик несёт в себе печаль,
сердца кромсая в мелкие ошмётки,
и, что портнихе не найти иголки,
сшивая повреждённый инвентарь.
Дни, собираясь вместе в стаи дней,
закрыли небо беспросветной тучей,
бывает, что везёт, но этот случай -
особый... невезучестью своей.
Комков коснувшись в тине на песке,
слепой рыбак к губам приблизил палец,
от двух сердец растерзанных оставив
вкус крови на шершавом языке...
Она сшивала рваные сердца,
исклёванные птицами и болью,
накладывала пластыри с любовью
без выходных,
без края,
без конца...