Он умеет.
"Ну давай уже, быстрее, веселее".
Ужин без вина и, значит, без загадок.
Каждый знает ритуал и весь порядок.
Пусть он сам. Куда-то время полетело.
Он срывает, чтобы сразу ближе к телу:
темнотой давно подсказаны объятья.
Первым - платье.
Вот оно - желаньем лёгким на кровати,
всё без шика и без всякой фурнитуры,
но красиво, как подобие фигуры,
так таинственно, изысканно простое.
Но без нежности - совсем как нежилое,
почему-то сразу к коже прирастало.
И устал он.
Раздвоился: и сегодня не достался
никому. И всё не так: парфюм рубашки,
с нитки пуговка повисла на кармашке,
я пришить сама бы вовсе не посмела,
не моей - чужою жизнью пропотела,
не мои следы помады были раньше.
Рвать? А дальше?
Я же вижу, он со мной без всякой фальши.
Вдруг порывом он прижался крепко-крепко,
что-то нас соединило вроде скрепой.
Пусть не целый он, а только половиной,
но так честно, не раздеться - нет причины.
Платье тает в обнажении духовном.
Томно-томно.
Всё как раньше. И совсем уже нескромно:
чтоб надолго этой пуговкой повиснуть
и его, одетым, крепко-крепко стиснуть.
Но ему своя рубашка ближе к телу.
Я обычна - как прозрачное, надела.
Может, лучше сразу с мясом отодрать бы?
Тут, в кровати?
Платье нежное порвёт и не заплатит.
Виновато так поластится и к сроку
милый зверь бежит опять в свою берлогу.
Там она, тепло, рубашки, утром каши.
Интересно, ей совсем сейчас не страшно?
Не шатаются неверные хоромы?
Он не дома!
Что мешало мне - свалила грязным комом.
В воду прошлое - порадуюсь обновам.
Чтобы дальше жить без запаха родного.
Не висеть же мне, как пуговице, грешной.
Рву её. Я жгу мосты. Горю, конечно.
Платье старое сомнениями тлеет.
Я сумею.
Ну давай уже смелее, веселее...