Мама пела-напевала, ловко прятала затяжки.
На верблюжьем одеяле шила старшему рубашку.
Сколько нитей – столько ночек.
– Всё наладится когда-то…
Ты расти, расти сыночек.
К листопаду станешь братом.
Ничего, что безотцовским,
Ведь любовь – такая приглубь…
И, серебряным напёрстком вскользь подталкивая иглы,
Лучик маминого света оставляла в лённой нитке.
Високосным было лето…
Грустно скрипнула калитка через десять пришлых вёсен.
Так бывает, что у близких нет ответов на вопросы.
Пассажиром безбилетным в доме всхлипывало эхо…
Утром мама незаметно обронила:
– Всё. Уехал.
И, словечком никудышным вспоминая муху-бляху,
Вдруг добавила чуть слышно:
– Ты донашивай рубаху…
Пусть немножечко на вырост, всё наладится когда-то.
Станем жить, как прежде, с миром…
Он вернулся. Виновато мама скрещивала пальцы
(От годов восьмидесятых до странички эмиграций),
Замечала: Что-то колет там, где сердце – может, иглы?
Вспоминала поневоле, что любовь – такая приглубь.
И вздыхала: – Что ж ты, младший…
Почему вам не живётся?
Помнишь первые ромашки?
А луну на дне колодца?
Были песни перед снами да одни и те же сказки.
Только что-то между вами получилось не по-братски…
*
В пору ранних листопадов жизнь – игра, а время – пуля.
Там на самом деле рядом старший брат и дед с бабулей.
Мама моет раму мылом,
В доме окна нараспашку…
Может быть, не надо было
Мне донашивать рубашку?..