Я обнимаю женщину, с которой
знаком сто лет (ну, хорошо… лет сорок).
Нас приютил воскресный санаторий –
три корпуса, столовая и лес.
Здесь учатся искусству променада
в масштабе коллективного подряда.
А нам плевать на общий распорядок –
у нас "вторая молодость" и секс.
Какие страсти были в нашем прошлом!
О нынешних, сейчас, – подумать тошно.
Такое ощущение – пороша
прикрыла многоцветие любви.
В калейдоскопе чувственности тела
стекло с годами жутко потускнело.
Я так тогда хотел! Она хотела.
(Но мы признаться в этом не смогли.)
Мы были внешне-скромными. Со страха?
Стыдились похотливого размаха
зажатых чувств? Не знаю. Но – я плакал
и в стенку кулаком своим лупил.
Да и она призналась, что страдала,
себя, бывало, удовлетворяла
(как я, стыдясь… укрывшись одеялом…
потом под ним блаженствуя без сил).
Но что о прошлом? То, что было – сплыло.
Пришла другая и сказала: "Милый!".
Да и читать вам, думаю, постыло,
всё то, что я успел понаписать.
А в настоящем – женщина в истоме.
Ласкающие губы и ладони.
Известная щекотка. Влага в лоне.
И возраст, чёрт возьми, за пятьдесят.
И в том "за пятьдесят", в скольженье нежном, –
рождается безмерная надежда,
что вскоре всё вернётся, станет прежним.
Что фраза, всем известная, не ложь
("Всё в мире не случайно. Значит – вечно.").
И что закономерна наша встреча.
И что она, пусть поздняя, – предтечна
безумству чувств и таянью порош.
И всё бы так... но подло и жестоко
мелькает мысль (и прячется глубоко):
весь мой лиризм – прикрытие порока,
а наша близость – талая вода.
Что я сейчас банально ставлю крестик
в длиннющем списке тех, с кем был я вместе…
И что пора подумать об отъезде…
И что не быть мне прежним. Никогда.