Тёмные тяжёлые тучи набежали на ясный день непредсказуемо и вдруг, ведь только что светило солнце, скрывшееся теперь за хмарью небес. Стало темно, как при затмении. Хорошо, хоть зонтик со мной, а то когда ещё придёт нужный трамвай. Я непроизвольно поёжилась. Затмение… знамение… Такая резкая смена света и тьмы издревле несёт в себе мистический момент, предвещая собой некие значимые события. Хотя кто об этом в наши-то времена всерьёз будет размышлять.
Когда подошёл утлый трамвайчик, громыхая и сверкая искрами по раскалённым от жары рельсам, в загустевшем воздухе уже тоже пахло электричеством. Путь мой лежал недалёкий. Более-менее удобно устроившись в неудобном кресле, я посматривала на трамвайных попутчиков. Люблю рассматривать людей в транспорте.
В толпе пытаюсь найти человека, кто чем-то выделятся из основной массы. Какой-нибудь необычной (или, наоборот, уместной) деталью одежды, либо целым своим образом, подачей себя, а, может, каким- либо жестом, какой-то интересной мыслью, промелькнувшей в выражении лица…Всё больше безликих и серых. Очень мало тех, в ком определённо чувствуется энергия, сила. Откуда она? Наверное, эта энергетика в человеке идёт от знания о себе чего-то тайного, глубоко скрытого. Это не превосходство, но какая-то особость. Неважно, в чём именно. Причём, свой своего всегда увидит.
Я обратила на неё внимание сразу же, как только она вошла в трамвайный вагон. Старая женщина, затруднительно сказать, сколько уже намотал её счётчик. Заметно было, что критичность по отношению к своему внешнему виду её уже подводит, есть некоторая странность в сочетаемости одежды. Да и упавшая планка самокритичности, позволяющая небрежность в своем внешнем виде, - всегда ли это начало деменции? Или мудрое от времени стремление не придавать большого внимания мелочам, а это, безусловно, мелочи перед приближающейся вечностью. Пожилые люди часто одеваются странно и неряшливо. Вот и тут строгая чёрная гипюровая блузка с высоким горлом, куда так и просилась овальная камея в оправе из червлёного серебра, дополнялась поношенными джинсами, явно внучкой презентованными, выглядела, не то, чтобы странно, а, скорее, была обоснована пенсионерской обыденностью: мало ли что подвернулось под руку, в магазин или аптеку выскочить.
Не данной деталью зацепила моё внимание эта женщина, мысль выбрала именно это слово - ни в коем случае не старуха. Она вошла в вагон, и как будто светлее стало, взгляда от неё не оторвать. Даже видавший виды трамвайчик, казалось, побежал шустрее, вдохнув флюидов необычной пассажирки. Мне тоже был очевиден окутывающий незнакомку незримый шёлк ауры и силы настоящей женщины. В ней была какая-то загадка, для меня, по крайней мере. Мне виделся тянувшийся шлейф любовных историй, страсти, разбитых сердец, взаимных безумств, не однажды сказанных слов любви. Такой на старости вполне могла бы быть княгиня Вера Николаевна Шеина. Именно этот купринский образ из «Гранатового браслета» (спасибо недавнему современному сериалу) заставил меня вспомнить встреченную год назад «старую графиню» - так я тогда её для себя окрестила, и вернуться к написанию этой зарисовки.
Тогда в трамвае я, не стесняясь, во все глаза рассматривала незнакомку. Улыбаясь, я думала о том, что эту «старую графиню» можно принять за путешественницу во времени, и именно отсюда этот фьюжн, эта неправильность в подборе современной одежды, когда слышен звон да не знаешь где он. Гладко забранные в низкий пучок-улитку тёмно-русые волосы, кстати, без краски и такой уж явной седины. Да, строгость чёрного кружева не гармонировала с денимом, зато подчёркивала изящность фигуры. Отсутствие суеты в спокойных глазах. Она не была невозможной красавицей, наверное, никогда. Самая обычная внешность, несмотря на правильность и даже аристократичность черт лица. Она точно знала о себе всё, и мой неожиданный вопрос её врасплох не застал.
Она уже приготовилась выходить на ближайшей остановке. Мне тоже предстояло выйти. Я наклонилась к ней и без предисловий спросила: «Сколько вам лет?» Она не удивилась, мы понимающе посмотрели друг на друга, только отвечать она не захотела, боясь испугать меня цифрой. «Ой, много…», - только и выдохнула, улыбнувшись.
Мы обе вышли на одной остановке. Именно в этот момент набрякшее небо, наконец, разрядилось огненными зигзагами, оглушающим железным гулом громовых раскатов и обильными потоками долгожданной влаги. Копившееся напряжение атмосферы было выброшено на землю. Может быть, это не молнии Зевса-громовержца, а стрелы Амура вдруг наградой кому-то посланы были как дар настоящей Любви. Почему именно Вера Николаевна пришла мне на ум в связи со «старой графиней»? Почему эта простая, но холодная, приветливая, но слегка высокомерная, спокойно-царственная, но тонкочувствующая женщина смертельно пленила Желткова великой любовью? Почему же не её сестра Анна, знавшая тайну Вечной женственности? В Анне есть жизнь, в Вере увядание. Дело в авторе-демиурге – он дал судьбу и жизнь своим героям.
В Москве я каждый раз с приближением вечера, несмотря на тотальную занятость и как следствие - отсутствие возможности даже думать о личном и анализировать, строго в одно и то же время вечерами вдруг начинала чувствовать жесточайшую тоску по дому, накатывало, с потоками слёз, жесть просто, что было. И вот однажды в такой момент я МОЛЧА прокричала кому-то неведомому: «Немедленно прекрати меня мучить!!!! Слышишь?!» И что бы вы думали? Как отрезало, с тех пор эти муки прекратились. Докричалась до своего демиурга, наверное. Писатель, блин. Сколько людей – столько и историй.