Голодный язык, до чужого романа,
Оближет строку, по чернилам.
И горькой поставит на стол полстакана,
А ночью пойдёт по могилам.
Вернётся на новое, свежее утро,
Побитый в крови старожилом.
Замажет лицо перламутровой пудрой,
И упадёт под светилом.
А ждать он намерен - друга с косой,
Блестящей на солнце идеей.
Такой интересный он антигерой,
С порезанной от петли шеей.
Вернётся домой, но не в тот и не там,
Проститься в нём даже и не с кем
Ронять только капли, подобно слезам,
Из ржавого крана, до треска.
Обманет её, в двух строках на столе,
Напишет гниющей рукой:
"Подбитый мой ангел, на моно крыле
Забитый довольной толпой,
Летел, переписывал, строки в письме
Отправленным только одной,
Поддался он горю - опасной чуме
И продал тетради долой.
Забыл после этого и адреса,
И спутал пути, как немилый,
Настала у ангела - смерть полоса,
Остался с болезнью он хилый"
Пишу отвоеванным горем пером,
Но смешанны с кровью чернила.
Написанным в памяти, давно тайком.
Но смешанным с чистой текилой:
"Каждый день - страдал и маялся,
И другой я не смог сыскать
А теперь весь в письме раскаялся,
И не смею его выпускать."