Данный рассказ является художественным вымыслом. Все совпадения - случайны.
Матвеевна отбросила ставшее вдруг тяжёлым лоскутное одеяло. Сон куда-то ушёл. Она не видела в темноте часы с кукушкой, висевшие в горнице, но ощущала, что по времени было около пяти часов утра. Так и есть. Несмело, с хрипотцой, вроде как, пробуя голос, прокричал петух у соседей. Немного погодя, ему откликнулся другой, затем еле слышно прокукарекал третий. Вставать не хотелось, но и просто лежать, ничего не делая, тоже надоело. Спешить Матвеевне было некуда, скотину она не держала, проживала одна: детей Бог не дал, а мужа схоронила давно, годков уж пятьдесят назад. Точно, полвека прошло. Летит время. Не успеешь оглянуться, как самой пора будет отправляться. Только, вот, куда? В небытие? Или же всё-таки есть она, загробная жизнь? Если есть, тоже не шибко-то радостно. Грехов слишком уж много накопила за всю свою жизнь. И не поймёшь, что гнёт её к земле – тяжесть прожитых лет или же грехи эти самые, будь они неладны.
Матвеевна невесело усмехнулась. О грехах вспомнила. А ведь фактически всю свою сознательную жизнь прожила без веры в Бога. Тяжело, опираясь рукой, приподнялась на кровати, опустила босые ноги на пол, нащупала ими тёплые меховые тапочки, которые носила по дому круглый год, и уже окончательно прогнав сон, встала. Благо, на дворе стояло лето, в доме было тепло, печь топить не надо. Матвеевна, с трудом разминая отёкшие больные ноги, прошла на кухню и включила свет. Вспыхнула лампочка, свисавшая на скрученном двужильном проводе, без всякого абажура, прямо над кухонным столом.
Зачерпнув ковшиком воду из деревянной кадушки («Не забыть попросить соседского Ваську, чтоб ведра два принёс, воды-то осталось на донышке»), Матвеевна вылила её в старенький рукомойник, прибитый в углу, за таким же стареньким, рассохшимся от времени буфетом. Умывшись и почистив зубы (они у неё на удивление и зависть сельчан сохранились почти все), не спеша налила в металлический чайник воды, поставила его на трёхногую керамическую плитку, в пазах которой, свернувшись змейкой, лежала спираль и включила провод в розетку. «Проснулся» холодильник. Затрясся всем корпусом, мерно загудел. Матвеевна открыла дверку, критически оглядела содержимое. Припасов было явно маловато: немного масла в потускневшей пластмассовой маслёнке, два куриных яйца, пучок зелёного, слегка пожухлого лука, грамм двести сырой конской колбасы. В углу нижней полки сиротливо стояла стеклянная бутылка с молоком. Да и его в ней оставалось только на то, чтобы раза два забелить чай. Не густо.
«Ничего, - утешила себя Матвеевна – скоро пенсия. Какое, однако, сегодня число? – Он взглянула на настенный перекидной календарь. – Уже второе, ну, значит, не сегодня-завтра Дуська-почтальонша должна принести деньги. Вот тогда и схожу в сельпо. Побалую себя».
Тоненько засвистел чайник, выбивая из закрученного металлического носика тугую струйку пара. Матвеевна выдернула шнур из розетки, подошла к буфету, раскрыла дверки и достала с полки широкую вместительную кружку. Она любила попить чаю и поэтому предпочитала именно такие кружки, в которые за один раз входило не меньше 300 грамм бодрящего напитка. Сквозь щели ставень, закрывавших окна, уже начинали пробиваться первые светлые лучики. «Пойти, что ли, ставни открыть, пусть чай немного остынет»,- Матвеевна, откинув крючок на входной двери, вышла в тёмные прохладные сени, отодвинула деревянную щеколду с внешних дверей дома и вышла на крыльцо. Занимался рассвет. Солнце ещё не встало, но на улице было уже светло.
«Однако, свежо сегодня, - поёжилась Матвеевна – как бы дождя не было». Дождь, как и зиму, Матвеевна не любила. В ненастье у неё начинали ныть кости, настроение портилось, всё валилось из рук. Осторожно переставляя ноги, спустилась по ступенькам крыльца, отворила калитку и вышла за ворота, такие же ветхие, как и она сама. Вдоль улицы хлопали калитки, открывались ворота, на дорогу не спеша, вперевалку выходили коровы, которых хозяйки, окончив утреннюю дойку, выгоняли на пастбище.
«Правду говорят, старость – не радость», - проворчала Матвеевна, с натугой вытягивая болт, уходивший в стену дома от металлической полосы, скреплявшей на ночь створки ставень.
- Доброе утро! – поздоровался с ней пастух Борька, проходивший по улице к месту сбора стада.
- Здравствуй, Боря! – ответила Матвеевна, - Что-то ты раненько сегодня.
- Так, по холодку-то сподручнее – улыбнулся Борька и звонко, с протягом, щёлкнул кнутом. Соседская корова Зорька, испуганно вздёрнула мосластым задом и задрав хвост, роняя на ходу тяжёлые лепёшки, поспешила по обочине дороги.
Борьке было 50 лет. На войне он потерял одну ногу и сейчас ковылял, опираясь на деревянный протез. Протез был грубым, представлял из себя обычную закруглённую деревяшку с резиновым чёрным набалдашником снизу и крепился ремнями к верхней части бедра, но Борька привык к нему и не обращал внимания на его непритязательный внешний вид. В колхозе он не состоял, поэтому пас частных коров, хозяева которых платили ему вскладчину и помимо денег, давали ещё и продукты: хлеб, молоко, яйца. Борька жил бобылем и ему этого хватало. Да к тому же он, как инвалид ВОВ, получал ещё и пенсию. Проводив Борьку глазами, Матвеевна вздохнула и вошла в ограду. Пить чай ей почему-то расхотелось, и она присела на верхней ступеньке крыльца. Почему-то вспомнилось, как в далёком детстве она любила вот точно также сидеть на крылечке и наблюдать, как по двору, неторопливо бродят куры, разрывая землю своими костистыми ногами, квохчут, найдя зёрнышко или червячка, торопливо клюют, одновременно кося глазом по сторонам - как бы не набежали вечно прожорливые товарки. На цепи, у ворот, возле деревянной будки сидел дворовый пёс Индус, чёрный, лохматый и внимательно наблюдал за курами. Стоило одной из них неосторожно приблизиться к нему, как Индус, клацнув зубами, бросался на неё и та, громко хлопая крыльями, ошалевшая от испуга, бежала прочь, поднимая пыль. Довольный произведённым эффектом, Индус возвращался на место и снова пристально начинал следить за неприкосновенностью своей, как он считал, территории.
Матвеевна не заметила, как воспоминания унесли её в далёкое детство.
Родилась она в 1898 году. Отец её, Жуков Матвей Егорович, служил фельдшером, а мать, Ольга Николаевна – учительницей. Дочку назвали Дарьей. Других детей у отца с матерью не было, и Даша росла хоть и не избалованной (отец в деле воспитания был очень строгим), но и не обделённым вниманием ребёнком.
Проживали они в г.Верхососенске, Воронежской губернии. Городок был небольшой, но древний. Запомнилось, как в один из вечеров, отец, сидя за столом, тускло освещавшимся керосиновой лампой, читал вслух:
- В 1637 году посланы из Москвы Фёдор Сухотин, да подъячий Евсевий Юрьев, для осмотра мест по Калмиюской и Изюмской сакме и Муравскому шляху и для составления росписи и чертежей, где поставить новые города, жилые и стоялые остроги и другие укрепления, вследствии чего состоялось постановление об устроении линии укреплений, состоящей из двух городов, одного на Сосне у Тернового леса, а другого при устье Усерда, и двух стоялых острогов, двух острожков, валов и пр…». Слышь, Дашутка! – оторвался он от чтения и взглянул поверх очков на притихшую девочку: «…одного на Сосне у Тернового леса…» - это ведь про наш город, вот отколь он ведётся, с каких времён, а?
- Господи, да что она может понимать-то, – устало возражает ему мать, которая стоит у печи и помешивает в чугунке что-то очень вкусно пахнущее – ребёнку пять лет…
- Понимаю, понимаю! – кричит Даша, соскакивает с лавки и кидается к отцу. Залезает к нему на колени и прижимается щекой к колючей бороде.
- Читай дальше, тятенька! – просит она.
А вот отец в какой-то незнакомой, серой одежде стоит у ворот, а мама держит Дашу на руках и громко, навзрыд плачет. И вокруг много разных людей, кто-то плачет, кто-то играет на гармони и громко поёт. Крики, шум, ругань. «Война»! – долетает до Дашиного слуха незнакомое, короткое и пугающее слово.
Им повезло. Отец вернулся домой с русско-японской войны живым и здоровым. А вот соседи Жуковых своего хозяина не дождались. Даша помнит, как выла соседка, как ревел её младший сын – на год младше самой Даши, когда им пришло извещение, что их муж и отец «пал за Веру, Царя и Отечество…».
Ей было уже 16 лет, в невестах ходила, когда грянула Первая Мировая война. Отца снова забрали на фронт. Вновь повторилась та же картина, которую Даша помнила из детства: плач, крики, песни и пьяная ругань.
Отец вернулся через год, жёлтый, худой, кашляющий кровью. Отравился газами. Но они с матерью были рады и тому, что он всё-таки вернулся. На многих их знакомых уже пришли официальные извещения-похоронки. По улицам ходили женщины в чёрном одеянии, понурые, с согнутыми от горя спинами.
Но молодость брала своё и молодёжь тёплыми летними вечерами собиралась у крайней избы на их улице, играли на гармошке, лузгали семечки, танцевали. За Дашей начал ухаживать парень с соседней улицы, высокий, статный, с сильными руками мастерового. Звали его Фёдор. Даше он тоже нравился. Прежде всего, тем, что не был охальником, хотя и позволял себе потискать её в укромном уголке, когда никто не видит. Всех других парней, которые пытались ухаживать за Дашей, Фёдор быстро отшил. Драться-то он умел, ничего не скажешь. И хоть однажды ему тоже крепко досталось, но сумел он таки отстоять своё право на Дашу. Парни от неё отступились. Кому охота тумаки да шишки получать, когда девок свободных хоть пруд пруди! Да и самой Даше никто не нужен был, кроме Фёдора. Он казался ей таким надёжным, готовым защитить её от любой опасности. Хорошо ей было с ним, спокойно. Однажды, когда молодёжь веселилась в один из вечеров, небо вдруг резко потемнело, громыхнул гром, сверкнула молния и ливанул дождь. Всё это случилось буквально в одно мгновенье, никто и опомниться не успел. Девки завизжали и кинулись кто - куда. Парни за ними. Даша и Фёдор сами не заметили, как оказались под чьим-то зародом сена. Фёдор разворошил снизу слежавшиеся пласты, сделал лаз и они забрались туда, спасаясь от сплошной дождевой завесы. Лаз был узким и Даша с Фёдором оказались тесно прижатыми друг к другу. Колючая сенная труха сыпалась им на голову, за ворот, но они не обращали на это никакого внимания. У обоих сердца стучали так, словно вот-вот должны были выскочить из грудной клетки. Рука Фёдора обнимала Дашу за плечи. Она невольно прижималась к нему всё теснее и теснее. И Фёдор не выдержал. Он внезапно повернулся к Даше всем телом и крепко охватив руками, стал осыпать поцелуями её лицо. Даша слабо отвечала, зажмурив глаза. Рука Фёдора опустилась ниже, на грудь, затем скользнула к бёдрам. Она не сопротивлялась…
Потом, когда дождь закончился, Даша, оправляя юбку, как-то буднично спросила:
- И что теперь делать будем? Тятенька узнает – прибьёт!
- Не прибьёт! – уверенно заявил Фёдор – Сватов к тебе зашлю.
- Ой, ли? – Даша вопросительно взглянула на Фёдора.
- Люба моя! – воскликнул Фёдор. Он вылез из-под зарода, помог выбраться Даше и вновь принялся целовать её. Даша упёрлась руками ему в грудь:
- Подожди, Федя, успеешь ещё. Ты правду сказал, про сватов-то?
- Конечно, - подтвердил Фёдор – моя ты теперь. Считай, уже женой стала.
- Ой, грех-то какой – смутилась девушка. – Это же надо, до свадьбы ещё!
- Нет тут никакого греха! По любви всё – возразил Фёдор. – А коли по любви всё случилось, то грех этот и не грех вовсе. В общем, жди сватов и ничего не бойся!
Он проводил Дашу до ворот её дома, оглянулся (не видит ли кто), притянул к себе и крепко поцеловал. Даша вырвалась, оттолкнула его и кинулась в дом.
Через три дня Дашу сосватали. Родители были не против. Может, в тайне, они и хотели дочери лучшей доли, жениха побогаче, да война шла и такие парни, как Фёдор были на вес золота.
Через две недели после сватовства сыграли свадьбу. Готовя новобрачным постель, мать всплакнула. Когда Даша с Фёдором, отделавшись, наконец- то от пьяных гостей, устав от их пожеланий и криков «Горько!», заперлись в своей горнице, приготовленной им для первой брачной ночи, Даша, смущённо улыбаясь, откинула покрывало и указала Фёдору на белую простыню:
- Что делать-то будем, Федя?
Фёдор задумался. Вроде пустяк, но в те времена утрата девичьей чести до свадьбы считалась позором для всей семьи, как со стороны невесты, так и жениха. Нужно было срочно что-то предпринимать. Даша с затаённой надеждой смотрела на него. Фёдор хлопнул себя по голове и сказав: «жди меня, я сейчас», выскочил из горницы. Вскоре он вернулся, довольно улыбаясь. Достал из-за пазухи небольшой бутылёк, наполненный какой- то жидкостью.
- Откудахталась! – заговорщицки подмигнул Фёдор – Будет, чем старух наших порадовать! – он засмеялся. Даша облегчённо выдохнула и тоже засмеялась.
Наутро обе сватьи торжественно предъявили гостям простыню с алым пятном. Честь Даши не пострадала…
- Матвеевна! – прервал её воспоминания чей-то звонкий голос. Женщина с трудом очнулась от своих дум. Перед ней стояла Дуська-почтальонша.
- Смотрю на тебя, а ты, вроде, как неживая, - весело говорила девушка, копаясь в своей большой, кожаной сумке черного цвета. – О чём задумалась, баушка?
- Да так, - Матвеевна слабо улыбнулась – вспомнила кое-что…
- Пенсию тебе принесла, вот, распишись здесь. – Дуська вытянула какую- то бумажку и ткнула в неё пальцем. – Сможешь, без очков-то или в дом пойдём?
- Да смогу, смогу – Матвеевна подслеповато вглядывалась в листочек. - Сколько там? Не повысили, часом?
- Да кто же её повысит? – удивилась Дуська – Сколько заработала, тёть Даш, столько и получишь. Вот, держи, тридцать два рубля, сорок копеек. У меня как в банке – без обману, - прихвастнула она.
- Ну, спасибо тебе, дочка. – Матвеевна тщательно пересчитала деньги, положила их в карман выцветшего ситцевого халата и с трудом поднялась с крыльца:
- Засиделась я чего-то, который час-то?
- Да уж 9-й пошёл! – весело ответила Дуська, взглянув на часы – Я к тебе сегодня к первой заглянула, теперь дальше пойду, других старичков радовать.
Матвеевна только покачала головой, глядя ей вслед – надо же, почти 3 часа просидела на крылечке и даже не заметила, как время пролетело! Ну и ну!
Осознание того, что она теперь может позволить себе купить продукты, приятно согревало душу. Войдя в дом, Матвеевна выплеснула остывший чай в тазик под рукомойником, поставила пустую кружку на стол. Внезапно она почувствовала какую-то слабость в ногах, голова закружилась, сердце ухнуло и провалилось куда-то в живот. Матвеевна ухватилась за край стола и глубоко вздохнула. Сердце потихоньку вернулось на своё место, но толчки его стали какими-то редкими. Голова продолжала кружиться.
- Что это со мной? – пробормотала Матвеевна, осторожно продвигаясь к кровати и держась по ходу движения то за стол, то за печку, то за стену. Добралась до койки и обессилено рухнула на неё. Перед глазами плавали разноцветные круги. «Да я же ничего с утра не ела - догадалась Матвеевна, - наверное, от голода замутило». Раньше, однако, такого с ней не было.
«Ничего, отлежусь и всё пройдёт» - решила она и закрыла глаза. Снова нахлынули воспоминания…
Вскоре после начала семейной жизни, Фёдор предложил переехать в соседнюю губернию – в Белгород. У него умерла там какая-то тётка и от неё остался небольшой домик с садом. Этот домик в своё время бездетная тётка завещала после своей смерти Фёдору. Даша без промедления согласилась. Одно дело жить в доме свёкра и свекрови, быть вечной работницей, и совсем другое – стать самостоятельной хозяйкой. Немного страшило то, что мать с отцом остаются здесь, но с другой стороны и расстояние-то не такое уж большое, всегда можно, по необходимости, приехать друг к другу. Да и работать Фёдору было где. Он неплохо управлялся с топором, а плотники были всегда востребованы. Так что бояться за кусок хлеба им не приходилось.
Вопреки ожиданиям, спокойной жизни в Белгороде не получилось. Только-только стали обустраиваться на новом месте, приводить в порядок домик, доставшийся в наследство, как грянула февральская революция!
Известие о ней и свержении царя пришло в Белгород по железнодорожному телеграфу 28 февраля 1917 года. Отношение к петроградским событиям было разным. Одни свержение царя приняли со страхом, другие, наоборот, ожидали больших перемен, и прежде всего, окончания войны.
Даша радовалась переменам. До этого её всё же одолевал страх, что Фёдора призовут на войну. Теперь ею почему-то овладела уверенность, что война должна обязательно закончиться и расставание с мужем ей не грозит.
Между тем, в Белгороде был создан новый орган власти – временный исполнительный комитет. Была ликвидирована полиция. Многие полицейские чины были арестованы. Вместо полиции для охраны общественного порядка была создана милиция. В городе часто шли митинги и собрания. Даша, ради интереса, как-то сходила на один из митингов, послушала, о чём там до хрипоты спорят, ничего не поняла и решила больше не тратить времени зря. Хватало дел и без митингов. Фёдор тоже неодобрительно о них отзывался: «Пустомели. Языком только чешут». Он днями пропадал с плотничьей артелью. Несмотря на революцию, люди продолжали строиться. Не всегда платили деньгами, иногда Фёдор приносил домой продукты. Даша не расстраивалась. Даже, наоборот: на деньги всё труднее становилось что-либо купить. А продукты – есть продукты.
Подошёл октябрь 1917 года. Как-то, в конце октября, возвратившись с работы, Фёдор принёс известие о новой революции. Даша эту новость восприняла равнодушно. Никаких изменений для себя лично она ни в одной из революций не видела. Занималась домашним хозяйством, по вечерам поджидала мужа, да иногда забегала к соседям – перехватить кое-чего, недостающего, да заодно новости послушать, коими соседка, пожилая хохлушка, всегда располагала. Но, в основном, обо всём, что творилось в городе, Даша узнавала от Фёдора. Так, впервые прозвучала фамилия «Озембловский», которая в дальнейшем стала олицетворением какого-то ужаса.
Озембловский был председателем уездного исполкома. Циркуляры и приказы к населению за его подписью не успевали сменять друг друга. И все они заканчивались угрозами расстрела. Каралось всё: нарушение законов новой власти об обмене, купле, продаже; пьянство, сборища на улицах города, крёстные ходы, хождение по городу после 9 часов вечера… Фёдор приносил страшные вести о расстрелах, которые происходили в массовом порядке. Даша после этого старалась лишний раз не выходить из дома и со страхом ждала возвращения мужа.
- Вот так новая власть! – как-то раз ожесточённо сказал Фёдор, возвратившись домой раньше обычного.
- Что случилось? – с испугом спросила Даша, выставляя на стол нехитрую снедь: постные щи, солёное сало, хлеб из ржаной муки.
То, что рассказал Фёдор, повергло её в ужас. Плотничья артель, в которой он работал, восстанавливала сгоревший пакгауз на станции Белгород- Сумская. Там же располагался полевой штаб балтийских матросов под командованием некоего Павлуновского.
Ближе к обеду, к старшему артели подошли пятеро матросов и коротко переговорив с ним, забрали обрезки досок, чурбаков. Затем вернулись и натужно кряхтя, уволокли несколько шпал, пропитанных креозотом.
- Игнатьевич, что случилось? – спросил кто-то у старшего.
- Неладное, что-то, робята – с тревогой ответил старшой, - ну-ка, Фёдор, ты самый молодой, сбегай, разузнай потихоньку…
Фёдор воткнул топор в чурбак и быстрым шагом ушёл вслед за матросами. Завернув за здание кочегарки, он резко остановился. Недалеко от него, на открытой площадке разгорался большой костёр из старых шпал. В него же полетели и обрезки досок, которые матросы взяли у плотников. Как только костёр разгорелся, из здания вокзала вывели двух связанных офицеров. Судя по пропитанным кровью повязкам – оба были ранены.
- Корниловцы – сплюнув, сказал, обернувшись к Фёдору ближайший матрос. – Под Томаровкой взяли. Ну, сейчас, братва им покажет, как супротив революции идти!
От него сильно разило водочным перегаром.
Между тем, матросы, матерясь и подталкивая прикладами винтовок офицеров, приблизились к костру.
- Ну, что, контры! – весело крикнул кто-то из матросов – Погреться не хотите?
Офицеры теснее прижались плечами друг к другу. Ни один не проронил ни слова. Матросы, толкаясь и мешая друг другу, схватили их и раскачав, бросили в середину бушевавшего костра. Два ужасных крика вырвались из пламени и тут же замолкли.
Фёдор оцепенел. На его глазах живьём сожгли двух человек. Матросы, погомонив, толпой направились в здание вокзала.
- Чего стоишь столбом? Топай, давай! – хлопнул его по плечу давешний матрос. – Или контриков жалко? – он с подозрением уставился на Фёдора. Тот молча, не в состоянии ответить, покачал головой.
- Ну, то-то - успокоился матрос. – А этих, - он кивнул на полыхающий костёр, - жалеть не надо, они столько нашей братвы положили!...
Плотники, потрясённые рассказом Фёдора, закончили работу и быстро собравшись, покинули территорию станции.
Даша, выслушав мужа, тоже была в прострации.
- Как же так можно: живых людей – в костёр? – с ужасом повторяла она. Фёдор молчал.
В начале марта 1918 года пришло известие о заключении мира с Германией. Даша, поначалу обрадовалась, но взглянув на хмурое лицо Фёдора, испуганно притихла.
Повсюду не стихали разговоры о приближении немцев и о присоединении к Украине, уже занятой германскими войсками. Говорили также, что по сёлам южной части Обоянского уезда (нынешние Ивнянский и Яковлевский районы) идут митинги и даже собираются подписи: за Украину или за Совет.
Во второй половине марта в Белгород стали прибывать эшелоны с
чехословаками. Последние, отступая на восток, вели бои с германско- украинскими частями, тем самым задерживая их наступление. Следом за чехословаками, появились эшелоны, в которых располагались эвакуированные ревкомы из городов Украины. По городу шарахались вооружённые люди, называвшие себя «красногвардейцами» и грабили всех подряд. На улицу было страшно выходить. Да зачастую не спасали и стены домов, в которые врывались то ли бандиты под видом красногвардейцев, то ли, действительно, деморализованные и разложившиеся солдаты. Тем не менее, в начале апреля, когда к городу подошли германские войска, им оказали вооружённое сопротивление. Попытка немцев с ходу войти в Белгород была отражена отрядом под командованием военного комиссара и коменданта г.Белгорода – Трунова. Но вскоре, немцы, усилившись подкреплением и артиллерией, возобновили наступление и 10 апреля вступили в город.
Надежды большей части населения на «новый порядок» не оправдались. Город запестрел приказами немецкого командования, которые также, как и при большевиках, заканчивались угрозами расстрела. На сохранившихся и восстановленных предприятиях вводился принудительный труд. В сельских районах земля и имущество, ранее конфискованное у помещиков - отбиралось. Вообще, немцами отбиралось у населения всё: мука, сахар, масло, сало. Отобранное вывозилось в Германию. Тех, кто оказывал неповиновение или сопротивлялся – расстреливали. В городе появились виселицы.
Фёдор и Даша, посовещавшись, решили тайком покинуть город и выехать в Верхососенск, к родным. Фронта, как такового, не было. Переход населения, как с одной стороны, так и с другой, совершался без каких-либо проблем. Фёдор достал у знакомых лошадь, расплатившись за неё частью деньгами, частью продуктами и в начале июня они с Дашей, уложив в телегу свой нехитрый скарб, выехали по направлению в Верхососенск.
Остановиться решили у родителей Даши. Всё-таки, дом был большой и кроме отца с матерью в нём больше никто не проживал. А у родителей Фёдора, кроме него, было ещё двое братьев, 10 и 13 лет и бабушка – мать отца, вечно болеющая старуха.
Добрались без приключений. Мать от радости всплакнула, отец молча обнял дочь, поздоровался за руку с зятем. Даша с жалостью смотрела на отца. Он совсем высох, сгорбился, ходил, опираясь на палочку. Война и последующие за ней революционные потрясения вконец подорвали его здоровье. Да и мать, из когда-то цветущей женщины, которой её помнила Даша, за два года превратилась в морщинистую, местами поседевшую старушку. А ведь ей было всего-то сорок пять!
Родители суетились по мере сил, накрывая на стол. Даша помогала Фёдору перетаскивать узлы из телеги в дом. Позже, уже за столом, выпив за встречу тёплого, мутного самогона, закусив домашними разносолами, обменялись рассказами о своём житье-бытье. Мать только охала и всплёскивала руками, слушая рассказы дочери с зятем. Им с отцом, всё- таки жилось куда спокойнее.
- Всё, баста! – хлопнул Матвей Егорович ладонью по столу – Никуда больше не поедете! Здесь будете жить, места хватит. Мне уж недолго осталось, хозяйство на тебя оставлю – он взглянул на зятя.
- Ты чего болтаешь, живи пока! – с укором сказала мать. На глазах у неё заблестели слёзы.
- Да ладно, - уже спокойнее ответил отец – сами всё прекрасно видите. И я тоже знаю – недолго мне ковылять. Газы, будь они неладны, всё нутро сожгли. Дышу-то, уже через раз. Ладно-ладно, мать, нечего рассупониваться, будет ещё время поплакать. А сейчас пока живу ещё.
Он разлил самогон по стаканам.
- Ну, хватит о грустном, давайте ещё раз за приезд, за то, чтобы поскорее закончилась заваруха эта. Хотя, чует моё сердце – всё только начинается.
Тогда Даша и не подозревала – как же прав был отец!
Они с Фёдором стали обживаться на новом месте. Даша помогала родителям по дому, Фёдор подряжался на работы по частным хозяевам. По мере возможностей старались не забывать и родных Фёдора, помогая где деньжатами, где продуктами. В работе и хлопотах незаметно пролетели лето, осень. Наступила зима. В конце декабря стало известно, что Красная Армия освободила Белгород. К этому времени и Верхососенск утратил статус города и стал обыкновенным селом. Фёдор решил съездить в Белгород, осмотреться и по возможности продать домик, в котором они жили, если, он, конечно, ещё сохранился. О возвращении назад разговоров не было. Слишком живы были воспоминания о пережитом кошмаре. Фёдор уехал. Потянулись томительные дни ожидания. Даша чего-то постоянно боялась. Но вот в начале февраля Фёдор вернулся. Дом, к счастью, сохранился, и его даже удалось продать, правда, за полцены. Не находилось покупателей на тот период. Боялись люди. Ещё свежи были в памяти расстрелы за совершение подобных сделок. Но и тому, что удалось выручить, они были несказанно рады. Даша даже больше радовалась не деньгам, а тому, что Фёдор благополучно вернулся. Привёз он и известие о том, что с юга на Москву движется белая армия. О том, что в России идёт гражданская война ни для кого не являлось секретом. Но их семью это пока обходило стороной. Наступила весна. Здоровье отца сильно ухудшилось. Он кашлял кровью, часто лежал, поднимаясь только к столу, когда наступало время обеда или ужина. Ольга Николаевна не работала - некого было учить. Да и негде. Школы позакрывались. Иногда мать подходила к платяному шкафу, открывала его, задумчиво перебирала свои платья, хранившиеся у неё ещё с девичьих времён. Сделав свой выбор, она доставала платье, жакет или кофточку и шла с этим на блошиный рынок, где с трудом продавала или выменивала на скудные продукты. Так и жили. В основном выручал Фёдор, который за свою работу получал деньгами или продуктами. Но бывало и так, что приходилось голодать по нескольку дней.
В июне через их село прошли пропылённые, усталые отряды Красной Армии. Стало известно, что Белгород заняли Марковский и Корниловский полки 1-й Пехотной дивизии Вооружённых Сил Юга России. Скоро и в Верхососенск вошли части Белой Армии. С их приходом в жизни Жуковых-Калиниченко (фамилия Даши по мужу) ничего не изменилось. Также не хватало самого необходимого. Положение ухудшилось, когда наступила осень. Похолодало. Дров было катастрофически мало. Вся семья с тревогой думала о том, как будут зимовать. Вокруг уже открыто говорили, что белые отступают под напором Красной Армии. Началась массовая мобилизация. Деникинцы рыскали по деревням, вылавливали мужиков, способных держать оружие и насильно угоняли с собой. Тех, кто пытался сопротивляться – пороли, вешали и расстреливали на месте.
Однажды, в начале ноября в калитку ворот Жуковых резко, требовательно застучали. Фёдор, он в этот день находился дома, накинув на плечи пиджак, пошёл открывать. Во двор ввалились пять человек в форме. Среди них был молодой, подтянутый офицер с погонами поручика на суконной шинели. Над верхней губой у него змеились тонкие усики.
-Тэ-э-эк, - протянул офицер, всматриваясь в Фёдора. – Кто такой? Почему не в армии?
-Кто я такой? Хозяин – ответил Фёдор. – Не в армии, потому что не служу. Я мастеровой. Моё дело – дома строить, церкви, мосты.
- Не служишь, значит, - офицер нехорошо прищурился – а по твоему, кто должен вас от большевиков защищать? Мы? А ты в это время будешь с бабой на печке прохлаждаться? Диденко! – окликнул он одного из солдат.
- Слушаю, Ваше благородие! – вытянулся тот.
- Взять его! – офицер ткнул пальцем в грудь Фёдора.
- Ребята, берём! – гаркнул Диденко, подскочив к Фёдору и хватая его за рукав.
- Погоди, не лапай! – Фёдор ударил солдата по руке.
Тот ощерился. И практически без замаха ударил Фёдора в живот. Фёдор задохнулся от боли, перехватившей дыхание. Пиджак соскользнул с плеч и упал в грязь. Диденко взял его за ворот рубашки и пытался подтолкнуть в сторону ворот. Но Фёдор вдруг резко выпрямился и со всего маха врезал солдату по скуле. Диденко упал на спину. Серая солдатская папаха свалилась с его головы. Трое других солдат кинулись на Фёдора. Он успел пнуть одного под колено и замахнулся кулаком на второго, как вдруг раздался выстрел и Фёдор, неловко подогнув колени, уткнулся лицом в осеннюю стылую грязь. Услышав выстрел, на крыльцо выскочила Даша. Увидев лежащего Фёдора, закричала и кинулась к нему. Перевернула. На груди Федора расплывалось большое кровавое пятно. Глаза его, не успевшие осознать смерть, безжизненно смотрели в серое небо. Правая щека была в грязи.
Офицер вложил револьвер в кобуру, приказал солдатам:
- Осмотреть дом!
Сам подошёл к Даше. Двумя пальцами приподнял её лицо за подбородок. На него смотрели налитые слезами зелёные глаза молодой женщины. Ямочки на щеках, светлые русые волосы.
- Диденко! – негромко позвал офицер, не отводя взгляда от Даши.
- Слушаю, Ваше благородие! – солдат уже поднялся с земли, подобрал папаху и сейчас отряхивал с неё грязь.
- В дом её! – офицер отпустил Дашин подбородок и зашагал к крыльцу. Диденко легко подхватил Дашу под руки. Она не сопротивлялась. Смерть Фёдора настолько потрясла её, что она ничего уже не осознавала.
В доме вовсю хозяйничали солдаты. Ольга Николаевна стояла возле печи, испуганно глядя на них. Руки её нервно теребили концы платка, наброшенного на плечи.
Поручик неторопливо прошёлся по дому. Возле кровати Матвея Егоровича задержался, брезгливо приподнял край одеяла.
- Кто это? – обратился он к Ольге Николаевне.
- Муж мой - торопливо ответила она.
-Что с ним?
-Хворает он. Газами отравленный. Ещё с Империалистической. Лежит, уж который день, подняться не может – Ольга Николаевна подошла к мужу, заботливо поправила на нём одеяло.
- Кто ещё укрывается от мобилизации? – резко спросил офицер.
- Никого у нас нет – испуганно отвечала женщина.
В это время Диденко, поддерживая Дашу, находящуюся в полубессознательном состоянии, вошёл в дом.
Ольга Николаевна, увидев дочь, кинулась к ней. Она обняла Дашу и помогла дойти ей в её комнату. Там Даша обессилено рухнула в постель и забилась в беззвучных рыданиях.
Поручик что-то негромко сказал. Диденко подскочил к Ольге Николаевне и взяв её за плечи, приподнял с кровати:
- Ну-ка, мамаша, пройдём отсюда. Открывай свои кладовки, сараи. Показывай, кто у тебя там прячется.
Растерянно оглядываясь, Ольга Николаевна пошла следом за ним.
Офицер тем временем вошёл в комнату к Даше, осмотрелся и задёрнул за собой ситцевую занавеску. Расстегнул шинель, сбросил её на стоявший рядом с комодом стул. Присел на краешек кровати, погладил Дашу по плечу. Та лежала ничком, тело её вздрагивало от рыданий.
- Ну, будет, будет – поручик резко перевернул Дашу на спину. Она уставилась на него невидящим взглядом. Он провёл тыльной стороной руки по её лицу, вытирая слёзы. Затем, как бы невзначай, положил свою руку на её вздымающуюся грудь.
- Ишь, какая ты крепкая – пробормотал он и внезапно, схватившись двумя руками, разорвал блузку, оголив её до пояса. Даша слабо всхлипнула.
- Тихо! Молчи! – офицер навалился на неё всем телом. Даша упёрлась руками в его грудь, пытаясь столкнуть с себя, но распалённый поручик резко хлестнул её по щеке. Даша вскрикнула. На неё словно опустился туман. Она не понимала, что с ней делают, ощущала только тяжесть во всём теле и единственное, что видела перед собой – тоненькие холёные усики.
- Что же ты делаешь, Ваше благородие! – раздался вдруг слабый голос. Офицер невольно оглянулся. В проеме комнаты, держась рукой за перегородку, с трудом стоял Матвей Егорович.
- Что ж ты делаешь, подлец! – повторил он и шагнул вперёд, пытаясь ухватить поручика за ворот. Тот, взбешённый тем, что ему помешали, приподнялся с Даши, с силой оттолкнул его руку и дрожащими пальцами расстегнул кобуру. Прозвучал ещё один выстрел. Матвей Егорович осел, и беззвучно открывая рот, упал на пол возле кровати. В комнату заглянул один из солдат. Он удивлённо уставился на убитого.
- Всё нормально, – офицер уже держал в руках шинель – пошли отсюда. Диденко! – окликнул он, выходя на крыльцо.
- Здесь я, Ваше благородие – отозвался солдат, выходя из амбара.
- Где старуха? – спросил поручик. Солдат виновато развёл руками. Офицер сплюнул.
- Уходим! – он осторожно, стараясь не испачкать сапоги, переступил через тело Фёдора, лежащее у крыльца и вышел из ворот. Солдаты, теснясь и оглядываясь, последовали за ним.
Даша медленно приходила в себя. Сначала спала пелена тумана, затем возвратилось понимание того – кто она и где находится. Медленно приподнявшись на кровати, придерживая одной рукой разорванную блузку, Даша опустила ноги на пол и ощутила под ними чьё-то тело. Она взглянула и у неё перехватило дыхание. На полу лежал отец. На его измождённом лице застыла гримаса боли. Под головой расплывалась большая лужа крови. Даша судорожно сдавила пальцами ворот разорванной блузки, сдерживая рвущийся из горла крик, осторожно переступила через тело отца. Вышла в комнату, затем прошла на кухню. Матери нигде не было. Даша толкнула дверь и вышла на улицу. Перед крыльцом лежал Фёдор. Словно во сне, Даша обошла мужа и сразу направилась к раскрытой двери амбара. Сердце её не обмануло. Мать лежала возле ларя с мукой. Голова её была неестественно повёрнута на бок. Правая рука небрежно покоилась на деревянном полу. Даша присела, бережно подняла руку и сразу заметила отсутствие золотого обручального кольца на безымянном пальце. Кольцо это было единственным украшением, которое оставалось у матери. Остальные она давно сменяла в тяжёлые голодные дни на продукты.
- Мамочка, милая, - шептала Даша, глотая слёзы, прижимая к себе недвижную руку матери – за что? За что, Господи?!..
Матвеевна ощутила, как по её щекам текут невольные слёзы. Надо же! Сколько лет прошло, казалось, все слёзы давно уже выплаканы, а вот, поди ж ты…
Она приподняла голову с подушки. Вроде, не кружится. Уже хорошо. Однако слабость в теле ещё ощущается. «Ну, это от голода» - вновь подумала Матвеевна. – «С утра ведь ни крошки во рту не было». Она взглянула на ходики. Те показывали 12.40. Матвеевна мысленно охнула:
«Время-то обеденное, вставать надо». Осторожно, стараясь не делать лишних движений, поднялась. Потихоньку, придерживаясь за стенку, прошла на кухню и вновь включила плитку.
«Сейчас чайку попью, да кликну Ваську, пусть сбегает в сельпо, хлеба купит, колбаски ливерной, молочка там, сметаны… Да, насчёт водички бы не забыть, напомнить ему».
Дождавшись, когда закипит чайник, Матвеевна выключила плитку, вновь достала свою кружку и щедро налила в неё кипятку. Из маленького, пузатого фарфорового чайничка добавила заварки и присела за стол. Попив чаю, Матвеевна ощутила себя намного лучше.
«Чегой-то воспоминания нахлынули. Не к добру, однако. Заболею, наверное. А может, и пора наступила, подзадержалась я на этом свете. Фёдор-то, уж, поди, заждался. Только вот, примет ли меня, такую? Он-то, наверняка в Раю, как невинно убиенный, а меня в Рай-то, Господь, вряд ли примет».
Она грустно усмехнулась.
«Эх, Федя, Федя. Не дождёшься ты свою Дашу. Непутёвая она у тебя, не ту жизнь прожила, как хотелось. Да, ты, наверное, сверху-то и сам всё видел. Осуждаешь, поди…».
Матвеевна тяжело подняласьсо стула и отсчитавтри рубля из полученной пенсии, положила их на стол. Затем подошла к платяному шкафу, открыла дверки, из-под стопки постельного белья достала плоский, бумажный свёрток. Развернула. В нём лежали деньги – «гробовые», как называла их Матвеевна. Добавила к ним полученные сегодня от Дуськи, вновь свернула пакет и положила его на прежнее место. Закрыла шкаф и хотела, было, идти покликать Ваську, как вновь почувствовала сильную слабость во всём теле. Только-только успела добраться до постели, как марево охватило её голову и Матвеевна вновь увидела себя в далёкой молодости…
Соседи и родные Фёдора помогли похоронить убитых родителей и мужа. Через месяц после похорон, отлежавшись и придя в себя после трагедии, кое-как заколотив крест накрест досками окна и двери дома, Даша на перекладных добралась до Белгорода. Он был только-только освобождён Красной Армией от деникинцев. Зачем она сюда поехала, Даша и сама себе не смогла бы объяснить. Перед глазами её неотрывно стояли узенькие холёные усики. Ни лица офицера, изнасиловавшего её и убившего её родителей и мужа, ни других его примет она не помнила. Только усики.
Стоял декабрь, но снега ещё не было. Изредка, конечно, припорашивало, но настоящей зимы пока ещё не наступило. Вечерело. Даша шла по улице, ловя себя на том, что машинально выделяет взглядом из встречных прохожих людей с усами. Она понимала, что её мучителя здесь нет и быть не может, да даже если бы и был – что бы она могла с ним сделать? Но, тем не менее, что-то двигало ей, заставляя обходить улицу за улицей.
- Барышня! – внезапно услышала она и невольно обернулась. На крылечке небольшого деревянного дома стоял человек в чёрной кожаной куртке, фуражке со звездой и улыбался.
- Я к вам обращаюсь, барышня! – сказал он и шагнул с крыльца. Даша остановилась и недоумённо уставилась на незнакомца.
- Вы меня? – на всякий случай переспросила она.
- Вас, вас – не переставая улыбаться, подошёл к ней мужчина.
- Я вас слушаю – Даша выжидательно посмотрела на него.
- Извиняюсь великодушно, а могу я узнать, как вас зовут? – спросил мужчина.
- Дарья Матвеевна – сухо отвечала Даша.
- Ну, зачем же так официально? – продолжал улыбаться незнакомец – Такая красивая девушка не может быть просто Дарьей Матвеевной. Вот Дашей вам больше подойдёт.
- Вы что-то хотели? – перебила его Даша. Мужчина посерьёзнел.
- Я смотрю, вы уже продрогли, - сказал он уже без тени улыбки – давайте, пройдём в дом, я вас угощу горячим чаем. У меня и сухари есть. Белые! – заговорщицки подмигнул он.
При упоминании о чае и сухарях, Даша почувствовала, как у неё противно заныло в животе от голода и как окоченели её ноги в тонких сапожках. Пока она нерешительно раздумывала, мужчина взял её под локоток и повёл в дом. Даша молча подчинилась. Страха, как такового, она не испытывала. Казалось, после перенесённого, её уже ничем нельзя было напугать. В доме, куда они вошли, было тепло, жарко потрескивали дрова в печке. На столе ярко горела керосиновая лампа. Мужчина помог Даше снять пальто и пригласил к столу. Сам же, не дожидаясь, пока она присядет, подошёл к печке, снял с неё пыхтевший чайник и налил из него кипяток в стоявшие на столе стаканы. Затем из металлической коробочки, также стоящей на столе, достал щепотку чая (настоящего!) и закинул в кружку. Откуда-то появились сухари (действительно, из белой муки), куски сахара-рафинада.
- Угощайтесь! – мужчина подвинул всё это богатство ближе к Даше. Сам тоже взял стакан, откусил кусочек сахара и шумно отхлебнул.
Даша не стала стесняться – слишком уж велик был соблазн, да и голод давал о себе знать. Она не помнила когда и что она в последний раз ела. Мужчина внимательно смотрел на неё.
- Я забыл представиться, - сказал он, когда Даша моментально оприходовала стакан с чаем и догрызала уже второй сухарь. – Фамилия моя Березовский. Зовут Михаил Ефимович. Я помощник начальника уездной ЧК - произнеся последнюю фразу, он быстро взглянул на Дашу, следя за её реакцией. Но эти его слова не произвели на неё никакого впечатления. Она продолжала спокойно грызть сухарь. Березовский встал и налил Даше ещё один стакан.
- Вы, наверное, удивлены, зачем я вас пригласил? Даша молча кивнула.
- Да так, случайно, знаете ли. Проходил по улице – вижу, идёт девушка. Голова опущена, вся поникшая. Ну, идёт и идёт. Мало ли, какие у неё дела. Потом смотрю, вновь она – уже по другой улице идёт, причём в обратную сторону. Значит что? Или ищет кого-то или не знает, куда идти. Я прав? – Березовский вопросительно посмотрел на Дашу. Та вновь кивнула. Тело её согрелось, от горячего чая с сухарями охватила истома. Идти уже никуда не хотелось. Было одно только желание – упасть куда-нибудь, хоть на пол, лишь бы в тепле и – спать. Мужчина это, видимо, тоже понял.
- Могу вам помочь, Даша, если вы мне расскажете, кого или что вы ищете в городе. Да и вообще – откуда вы, чем занимаетесь? А может – вы шпионка белых? – вдруг резко спросил он.
Даша побледнела. У неё перехватило горло. Пыталась что-то возразить, но голос не слушался. Вместо слов из горла вырвался какой-то сип и Даша, внезапно для себя, разрыдалась.
- Ну-ну, успокойся, я пошутил. – Мужчина встал и похлопал Дашу по спине – Всё, перестань плакать и давай, рассказывай, что с тобой приключилось.
Наверное, Даше, действительно необходимо было выговориться, скинуть с души тот неподъёмный груз, что она носила в себе с момента убийства родных.
Она всё, без утайки рассказала практически незнакомому человеку, начиная с момента переезда их с Фёдором в Верхососенск и до сегодняшнего дня.
Березовский слушал молча, не перебивая. И только когда Даша закончила свой рассказ, встал из-за стола, достал из кармана портсигар, вынул из него папиросу, закурил и принялся ходить из угла в угол. Даша сидела за столом, уронив голову на руки. Выговорившись, она ощутила, как исчезла тяжесть, давившая на сердце.
- Ты грамотная? – Михаил Ефимович остановился возле Даши и выпустил струйку папиросного дыма.
Даша подняла заплаканное лицо:
- Конечно. У меня же мама – учительница… Была – она вновь всхлипнула.
- Я вот к чему спросил. Как я понимаю – родных у тебя здесь нет, остановиться негде. Жить тоже не на что. Предлагаю тебе работу в ЧК. Будешь у меня машинисткой. Найдём тебе жильё, жалованье платить будем. Согласна?
Даша машинально кивнула.
- Ну, вот и договорились! – Березовский подошёл к двери, надел свою кожаную куртку, нахлобучил на голову фуражку и повернулся к Даше:
- Я по делам, вернусь только утром. Располагайся, там, за печкой кровать, полушубок – укроешься. Отдыхай. Я тебя снаружи закрою на замок, чтоб никто не тревожил. Утром приду, открою.
Он вышел на улицу. Даша слышала, как на дверь накинули щеколду, загремел замок. Но ей было уже всё равно. Невыносимо хотелось спать. Глаза уже слипались. Она прошла за печь, там действительно стояла металлическая кровать. Застелена она была серым суконным одеялом, сверху лежал большой овчинный полушубок. Даша сняла сапожки, и не раздеваясь, прилегла сверху покрывала. Накинула на себя полушубок. Матрац был тонким, очевидно, набитым слежавшимся сеном или соломой, но Даша не обращала на это внимания. Накопившаяся усталость дала себя знать, и она моментально уснула. Словно провалилась в какую-то бездонную темноту.
Проснулась от того, что кто-то осторожно потряс её за плечо. Вскинулась, ничего ещё не соображая после сна. Возле неё стоял Березовский.
- Доброе утро! – улыбнулся он – Ну, ты, мать и спать же горазда! Я уже и печь истопил, и чай приготовил, а ты всё подушку давишь. Намаялась?
Смущённая Даша, откинула полушубок, села на кровати и нагнулась за сапожками. Их нигде не было. Березовский заметил её растерянность:
- Там они, на припечке стоят. Сушить я их поставил. Ну, ты давай, вставай, умывайся, да будем садиться за стол. Почаёвничаем.
Даша встала, умылась из кувшина, подвешенного на верёвочке возле печки над деревянной лоханью, кое-как привела в порядок свои волосы и прошла к столу, за которым уже сидел хозяин дома.
- Ну, что, Даша, - сказал Березовский, когда она выпила горячего чая и перекусила всё теми же белыми сухарями – проверил я то, что ты мне рассказывала, всё верно, подтвердили мне товарищи из Верхососенска. Ты уж не обижайся, но работа у меня такая. Доверяй, но проверяй, как говорится.
Даша неопределённо пожала плечами. Она ведь и не собиралась ничего скрывать.
- Я сейчас часика два посплю, потом сходим с тобой к моему начальнику, я о тебе ему говорил. Возьмём к себе на работу. Вместе будем контру выявлять, глядишь и знакомца твоего, офицерика этого, встретим. Если, конечно, уже не шлёпнули его.
Так Даша стала работать в уездной ЧК. Печатала различные документы, протоколы допросов. Березовский не обманул, ей действительно нашли комнату в одном из старых домов, расположенных недалеко от центра города. Хозяйкой дома была небольшая, сухонькая старушка, которая с самого начала благосклонно отнеслась к Даше, а узнав её историю и вовсе стала относиться к ней как к дочери. Своих детей у Пелагеи Ивановны (так звали хозяйку) не было. «Не дал Бог» - сокрушённо ответила она на Дашин вопрос. Муж у Пелагеи Ивановны погиб в русско-японскую. «Хороший мужик был - охотно рассказывала хозяйка, - бил, правда, когда выпьет, ну, да как же без этого! Спокон веку мужики жён своих бивали». Даша хотела возразить, что её отец мать никогда и пальцем не трогал, но промолчала. Не хотелось тревожить себя лишний раз воспоминаниями.
Однажды Березовский предложил ей поучаствовать в допросе одного из белых офицеров, захваченных в плен. Даша согласилась. Ей было интересно посмотреть, как работают чекисты. Спустились в подвал здания, в котором располагалась ЧК. Помещение, в которое они вошли, было мрачным, тянуло сыростью. Ещё там стоял запах. Настолько тяжёлый, что Даша с непривычки чуть не упала, так ей стало дурно. Березовский заметил это, заботливо поддержал её под локоток.
- Чем это так пахнет? – недоумённо спросила Даша.
- Кровью – сурово ответил Михаил Ефимович. – Кровью, Даша. Революции без крови не делаются. Привыкай. – Он помог ей сесть на
деревянный стул, стоящий возле массивного, тоже деревянного стола.
- Будешь протокол допроса вести. Заодно посмотришь – не твоего ли знакомца мы поймали. Павленко! – крикнул он, обращаясь к кому-то в глубине подвала – Веди этого гада!
Немолодой боец в красноармейской шинели вытолкнул на середину комнаты человека со связанными позади руками. Был он босиком, в офицерских бриджах и белой рубахе, заляпанной кровью и грязью. Голова у него была в крови, один глаз заплыл. Над верхней губой были усики – тоненькие, щеголеватые.
Даша со страхом смотрела на пленного. Один вид этих усиков сразу напомнил ей тот трагический день, когда она потеряла всех своих самых родных и близких людей. Она не могла с уверенностью сказать, что это был именно тот офицер, она не помнила его лицо, но хорошо помнила усики – точно такие же…
Внезапно Даша ощутила, что страх из неё куда-то ушёл. Вместо него появилась ненависть. Она медленно, словно во сне, поднялась из-за стола и подошла к офицеру. Ничего и никого в мире для неё больше не существовало. Были только она и эти усики. Медленно подняла руку и коснулась их. Березовский с интересом наблюдал за ней.
- Ты? – с трудом выдавила из себя Даша – Это ты?
- Я – ответил офицер, с недоумением смотревший на девушку. Он явно не понял вопроса. Да и саму вопрошавшую видел впервые.
-Ты-ы-ы!!!– Дашу захлестнула волна ненависти – Гад! – Она вцепиласьему в лицо. Что было дальше – не помнила. Пришла в себя, когда Березовский резко встряхнул её. Пелена, охватившая Дашу, спала. Она увидела себя как бы со стороны: офицер, лежащий на полу, красноармеец, удивлённо смотревший на неё, Березовский, охвативший её за плечи. Даша взглянула на свои руки. Пальцы сжимали маленькие волоски, на кончиках которых темнели пятна. Даша подняла их к глазам и с отвращением отбросила. Это были вырванные усики.
- Павленко! Уведи! – Березовский кивнул на лежащего офицера. Красноармеец помог тому подняться и увёл в глубь подвала. Проскрежетал замок. Очевидно, подвал был оснащён камерами.
- Ну, ты даёшь! – восхищённо сказал Березовский, усаживая Дашу на стул. – Ловко ты его! Узнала, что-ли?
Даша молча покачала головой. Она до сих пор ещё не пришла в себя.
- Ладно, допрос на сегодня отменяется.- Михаил Ефимович встал, помог Даше подняться и они вышли из подвала. Даша вдохнула свежий воздух и ей стало значительно легче.
- Что это со мной было? – она недоумённо посмотрела на Березовского.
- Не знаю, - отозвался тот – я думал - обидчика своего опознала. Лихо ты его, за усы-то! – он весело засмеялся.
Уже дома, в комнате, Даша прилегла на кровать и снова, раз за разом пыталась вызвать в своей памяти те ощущения, которые она испытала, оторвав усы офицеру. Внезапно она поняла, что кроме чувства мести, она получила и доселе ещё не испытанное удовлетворение. Ей вдруг нестерпимо, до зуда в руках захотелось, чтобы эти ощущения повторились. Даша даже испугалась. «Что это со мной»? – со страхом подумала она. Однако эти сладострастные покалывания пальцев рук, которыми она вырвала ненавистные усы, не проходили. И Даша с удивлением поняла, что ей не страшно, что она вполне готова повторить то же самое, представься ей только случай.
Утром, придя на службу, на вопрос Березовского – как она себя чувствует, Даша спокойно ответила:
- А что такого могло случиться, чтобы я плохо себя чувствовала? Тот только хмыкнул.
С этого времени, Даша спокойно, без содрогания смотрела, как истязают на допросах захваченных в плен офицеров, арестованных «контриков» из числа гражданского населения. Вид и запах крови уже не вызывали в ней спазматических схваток.
Однажды Березовский допрашивал одного из задержанных, подозреваемых в нелояльности к Советской власти. Допрос происходил, естественно, с применением физической силы и различных приспособлений, помогающих развязать язык. Однако, несмотря ни на что, задержанный - здоровенный парень, лет 30, ни в чём не хотел признаваться и твердил, что на нём нет никакой вины. Березовский устал уже его бить и присел к столу. Парень, невзирая на то, что руки у него были стянуты за спиной, поднялся с заплёванного, забрызганного кровью бетонного пола, обвёл всех мутным взглядом и вдруг кинулся на своего истязателя. Ударом ноги сбил Березовского с табурета и когда тот упал, всем телом навалился на него, пытаясь зубами добраться до горла. Красноармеец, который приводил-уводил арестованных, как назло, в это время отлучился по нужде. Даша, не помня себя, выскочила из-за стола и схватив валявшийся табурет, со всего маху опустила его парню на голову. Что-то противно хрустнуло, тот обмяк и Березовскому удалось скинуть его с себя. Он возбуждённо поднялся, разминая рукой горло и удивлённо глядя на Дашу.
- Молодец, Дашуха, - наконец, выдохнул он – спасла меня. Ах ты, гад!- внезапно переключился он на неподвижно лежавшего здоровяка. Подскочил и со всего маху пнул того ногой в промежность. Лежавший не пошевелился. Березовский присел возле него, осмотрел голову, зачем-то потыкал в неё пальцем и весело присвистнул:
- Да, ты его уконтрапупила, никак!
Даша молча посмотрела на человека, которого она только что убила, брезгливо вытерла ладони о свою юбку и вышла на свежий воздух. Березовский вышел следом за ней. Повернул её за плечи, взглянул в глаза и спросил:
- Всё нормально?
Даша спокойно посмотрела на него и попросила:
- Дайте закурить.
- Ты же, вроде, не куришь? – удивился Березовский, но видно, тут же всё понял и кивнул – Сейчас.
Он достал из кармана гимнастёрки металлический портсигар, раскрыл его и протянул Даше. Та неумело взяла папироску, повертела в руках. Березовский чиркнул спичкой. Даша прикурила. Затянулась и тут же подавилась дымом, закашлялась. На глазах выступили слёзы. Березовский вынул у неё из пальцев папиросу, сунул себе в рот, глубоко затянулся и выдохнув дым, сказал:
- Это ничего, это с непривычки у всех бывает.
- Что бывает? – продолжая кашлять, спросила Даша.
- Когда первую затяжку делаешь – дымом давишься. А когда привыкнешь - жить без этого не можешь.
- А-а-а. А я подумала…- начала Даша, но не договорила.
Понемногу она втянулась в допросы и даже иногда советовала Березовскому, что сделать, чтобы «развязать язык» допрашиваемому. Постепенно от советов она перешла к практике. Даша не могла себе объяснить – почему она получала удовольствие, пытая арестованных. Ощущение ли это безграничной власти над беззащитными людьми, опьянение от вседозволенности или что иное, Даша и сама не знала. Но каждый раз, когда в её руках оказывался действующий или бывший офицер (к ним она имела особое пристрастие), Даша преображалась. И двойное горе из них было тому – кто носил усы, неважно какие: маленькие ухоженные или большие и вислые. Внутри Даши постепенно поднималась тяжёлая волна ненависти, она заполняла её всю до основания и только тогда Даша давала ей выход. Она не ведала абсолютно никакой жалости. Вырывание усов руками или выдёргивание их раскалёнными щипцами было её излюбленным делом. Хотя, это были цветочки, по сравнению с теми мучениями, которыми подвергались допрашиваемые. В ходу у чекистов были такие методы, как: разбивание молотком суставов пальцев, отрезание ушей, носов, у женщин надрезали грудь и нередко затем её вылущивали. Пробивали головы, ломали рёбра, калечили гениталии. Простой расстрел казался сказочной мечтой.
Нет, Даша не была одинокой - многие женщины-палачи в ЧК покрыли себя зловещей славой: в Одессе – Ремовер, Землячка-Залкинд – в Крыму, «Товарищ Роза» - в Киеве и много других по всей России.
Можно сказать, что на фоне их злодеяний Даша просто была невинной девочкой. Тем не менее, руки её, действительно, были «по локоть в крови».
«Усердие» Даши было отмечено руководством. Её перевели из разряда служащих в младшие сотрудники. Она уже не только участвовала в допросах, но и выезжала на обыски, задержания всех, кто подозревался в сочувствии к белым, кто неодобрительно высказывался о новой власти и т.д. Однажды, когда среди сотрудников зашёл спор о том, как надёжнее всего определить – контра перед тобой или нет, Даша безаппеляционно заявила: «Чтобы выявить классового врага – не нужны его допросы или опросы. Лично мне достаточно пройти на его кухню и заглянуть в горшок. Если в нём есть мясо, всё – это контра, к стенке его»! С этим высказыванием согласились практически все.
Скрипнула дверь.
- Матвеевна, ты дома? – послышался осторожный вопрос.
Матвеевна открыла глаза. В проёме комнаты стояла встревоженная соседка, женщина лет сорока.
- Здравствуй, Нина! – Матвеевна удивилась: голос был слабый, не прозвучал, а прошелестел.
Услышав тихое приветствие, Нина успокоено шагнула в тёмную комнату и нащупав выключатель – включила свет. Глазам её предстала Матвеевна, лежащая в халате на убранной постели.
- Ты, никак, заболела? А я то смотрю с улицы – свет у тебя на кухне горит, а ставни не заложены. Дай, думаю, зайду, узнаю, не случилось ли чего? – тараторила Нина.
- Сама не пойму – Матвеевна сделала попытку подняться. Нина подхватила её под руку, помогла сесть.
- Чтой-то темно так? Который час-то уже? – Матвеевна завертела головой.
- Так одиннадцать скоро, ночь на дворе. Я же говорю – свет горит, а ставни не заложены. Тебе плохо? Может, за фельдшером сбегать?
- Нет, Нина, спасибо. Не заболела я. Просто какая-то слабость навалилась. Ничего, отлежусь потихоньку. Ты мне помоги, пожалуйста, ставни притвори. А то что-то ноги у меня ослабли. Боюсь, упаду с крыльца.
- Конечно, конечно. - успокоила её Нина – Тебе точно врача не надо? А то смотри, я быстро обернусь.
- Нет, нет, Ниночка, не надо.
- Ну, смотри, я утром забегу ещё, попроведаю - Нина ушла.
Через минуту окна были прикрыты ставнями, в пазы дома вползли металлические болты. Матвеевна воткнула в них специальные штырьки, во избежание того, если какой недобрый человек захочет их (болты) вытащить.
- Это что же выходит, я целый день в кровати пролежала. Ну и дела – подивилась она. Удивительно, но чувство голода Матвеевна не ощущала. Голова была лёгкой, не кружилась. Если бы не дрожащие ноги – совсем было бы хорошо.
Прошла к кадушке, зачерпнула воды. «Так и не сказала Ваське…» - выпила. Подошла к двери, накинула на неё крючок. Усмехнулась. «Да кому я нужна…И поживиться у меня тоже нечем. А вот, если прихватит, то и не войдёт никто». Вздохнув, вновь откинула крючок и неловко переставляя ноги, двинулась к кровати. «Бока все уже отлежала, и снова спать» - ворчливо подумала про себя. «Ну, да ладно. Утро вечера мудренее, глядишь, утром всё образуется».
Расстелила постель, взбила подушку. Сняла с себя халат, оставшись в старенькой, поношенной ночнушке. Присела на кровать, растёрла рукой отёкшие ноги с безобразно выступающими узловатыми венами. Сложила руки на коленях и долго молча смотрела в одну точку. Постепенно, из тьмы стали выплывать чьи-то лица. Расплывчатые поначалу, они немного погодя стали принимать отчётливые очертания. Матвеевна пристально вглядывалась в них. Все они были незнакомые, но она почему-то была уверена, что когда-то встречалась с этими людьми. Лица проплывали перед ней молчаливой вереницей. Матвеевна смотрела, но никого не узнавала. И только когда перед ней возникло лицо мальчика, лет 14, она судорожно сцепила пальцы рук. Вспомнила! Ну, конечно – всё это были лица тех, кого она допрашивала, работая в ЧК. И которых после её допросов затем уносили и сбрасывали в заранее подготовленные ямы. Мальчик тоже был один из «тех». Она оживила в памяти ясную картину того самого дня, когда в кабинет, где она работала, ввели женщину с ребёнком. Это была жена полковника деникинской армии. Арестовали её вместе с сыном, когда она пробиралась в Одессу, где вместе с остатками белогвардейских войск ещё оборонялся её муж. Женщине было 33 года, сыну – 14. В отличие от испуганной матери, он выглядел спокойно и даже уверенно. Но Даше и без допроса была очевидна их судьба – к стенке и всё тут! Но порядок есть порядок. Заполнив чисто формально бланк допроса, Даша уже хотела распорядиться, чтобы задержанных увели, но тут вдруг женщина кинулась ей в ноги, охватила их и исступлённо целуя, стала горячечно умолять, чтобы их отпустили.
Мальчик пытался поднять свою мать.
- Не надо, мама! – просил он – Ты же жена офицера! Не унижайся перед этой… - он презрительно мотнул головой в сторону Даши.
Женщина, казалось, его не слышала:
- Я знаю, вы меня поймёте, вы тоже женщина, мать, у вас, наверное, тоже есть дети!
Лучше бы она этого не говорила! Даша вспыхнула. Осознание того, что у неё могли быть дети от Фёдора, может быть, такой же сын или дочь, могла бы быть полноценная семья, но всего этого её лишили, и лишил такой же офицер, каковым являлся муж этой женщины, привело её в бешенство.
- Женщина?! Мать?! – крикнула она срывающимся голосом. И схватив женщину за волосы, принялась неистово хлестать её по щекам. – Да, я могла ей стать! Но вы – ты и твой муж убили их, моих детей! Убили ещё не рождённых!
Она сама не понимала, что кричит, но в этом крике была вся её невыстраданная боль, вся невозможность возврата к былой жизни. И она продолжала бить женщину – по лицу, по голове, пинала её в живот.
- Не смей! – прозвучал чей-то голос. И тут же Даша ощутила сильный удар в грудь. Она от неожиданности выпустила волосы женщины.
- Не смей бить мою маму! – перед ней, возбуждённо сжимая кулаки, загораживая телом женщину, стоял мальчик. Злость вновь захлестнула Дашу: если бы у неё был сын, он тоже не дал бы её в обиду. Но его не было. А перед ней стоял тот, кого родила эта женщина, валяющаяся сейчас у её ног. И он был сыном офицера. Такого же офицера, какой лишил её радости материнства. Даша медленно взяла мальчишку за подбородок. Он не убрал её руку. Смотрел ей в глаза. Смело, вызывающе. И она не выдержала этого взгляда. Схватила со стола остро отточенный карандаш, которым писала, заполняя бланки допросов, и с маху воткнула его в глаз мальчишки. Тот вскрикнул и закрыл лицо руками. Между пальцев у него показалась кровь. Увидев торчащий из глаза сына карандаш, его мать потеряла сознание. А Даша, озверев от вида крови, подпитанной ненавистью к офицерству и всему, что связано с этим словом, вырвала карандаш из глаза мальчика и стала бить им по его ладоням, закрывавшим лицо, по голове, одновременно пиная по всему телу, куда придётся. Парень упал и опьянённая от своего зверства, Даша со всего маха ударила его ногой в живот. Мальчишка корчился от ударов, стонал, но Дашу это не останавливало. Она пыталась оторвать его пальцы от лица, но это ей не удавалось. Тогда Даша схватила со стола нож, которым затачивала карандаш и резанула им по пальцам. Мальчишка закричал и убрал руки от лица. Следующий удар ножа Даша направила в его уцелевший глаз. Мальчик громко вскрикнул и затих. И только тело его продолжало конвульсивно дёргаться. А Даша с каким- то непонятным упорством всё била и била его ножом. Дико закричала обезумевшая мать, которая пришла в сознание, и увидев ужасную картину, пыталась своим телом прикрыть сына. Удары уже доставались ей. Но вот и она затихла, распластанная на своём ребёнке. Даша очнулась. Огляделась. Всё её тело было забрызгано кровью. Кровь была повсюду – на ней, на полу, на столе.
- Ну и накрошила ты мяса! – раздался удивлённый голос.
Она обернулась. В открытом проёме дверей её кабинета стоял Березовский. Он шагнул к Даше, осторожно вынул окровавленный нож из её руки и положил на стол. Затем обернулся к двери и позвал:
- Чебаков!
- Здесь! – в дверях появился красноармеец.
- Возьми ещё троих, приберите здесь – распорядился Березовский. Сам приобнял Дашу за плечи и вывел её в коридор. Завёл к себе в кабинет, усадил в кресло, реквизированное где-то по случаю у буржуев, налил в металлическую кружку мутного самогона (тоже реквизированного).
- Пей! – подвинул кружку Даше. Она взяла её всей ладонью, зажмурилась и одним махом вылила в себя содержимое. Нельзя сказать, что она не пила раньше. Нет, конечно. Но были всегда небольшие дозы и под хорошую закуску. Сейчас же она за один раз опрокинула здоровенную кружку мутной, дурно пахнущей жидкости. Думала – сейчас вылетит всё обратно. Но нет. Не вылетело. Наоборот, спустя какое-то время, по телу прокатилась тёплая волна, снимая охватившее её напряжение. Дашу «отпустило».
Березовский подвинул ей тарелку, на которой лежал порезанный хлеб, половинка луковицы.
- Закусывай. А о контриках не думай. Туда им и дорога. Мало они над нами измывались?
Даша молчала. Березовский мог бы это и не говорить. Она не нуждалась в успокоении. Она была даже очень спокойна. И ни о чём не сожалела.
В эту ночь она впервые после Фёдора легла в постель с другим мужчиной. Березовский не ласкал – насиловал. Он мял и тискал Дашу, словно это была одна из тех несчастных, арестованных и томящихся в подвале
«чрезвычайки». Для Даши не было секретом, что практически все из них, до отправки в расход – насиловались сотрудниками, либо бойцами- красноармейцами, их охранявшими.
Она лежала молча, стиснув зубы, стараясь не думать о его потных ладонях, шаривших по её телу, терпела его слюнявые губы, которыми он неумело, время от времени тыкался то в ухо, то в шею, то в губы самой Даши. Но вот он, наконец, успокоился и отвалившись к стене, тут же захрапел.
Даша также пыталась уснуть, но сон всё никак не шёл. Перед глазами почему-то стоял Фёдор. Ей казалось, что он осуждающе смотрит на неё своими серыми глазами, и от этого взгляда Даше хотелось зарыться куда- нибудь глубоко-глубоко. «Федя, милый, прости меня»! – шептала она сухими горячими губами. «Не осуждай меня, я слабая, я плохая, я не могу так больше. Зачем ты ушёл! Забери меня к себе»! Фёдор исчез, а на его месте появилось лицо матери.
«Мамочка, милая и ты прости меня! Вы все ушли, мне тяжело, мне плохо здесь одной»! – по щекам Даши текли слёзы.
«Что же ты делаешь, доченька? – вдруг услышала она тихий, печальный голос матери – Разве этому я тебя учила? Где та, моя ласковая, добрая девочка? Что случилось с тобой? Откуда эта жестокость? Неужели тебе самой не страшно? Разве может твоё сердце это выдержать»?
«Было страшно, мама. Первое время, по ночам мучилась сильно. Да товарищ научил выпить стакан крови. Выпила – сердце как каменное стало…»
Лицо матери стало расплываться.
«Молись, заблудшая душа» - донеслось невнятно до Даши.
«Так ведь Бога нет, мама! – хотела крикнуть Даша – Да если бы он был, разве допустил бы такое!..»
Видение исчезло. Даша вытерла слёзы. В комнате было темно. Храпел Березовский. Она ещё долго лежала, пытаясь вызвать образ матери, но у неё ничего не получалось.
С этой ночи мать больше не являлась к ней, даже во сне…
Когда закончилась гражданская война, Даша вернулась в Верхососенск, поселилась в родительском доме, устроилась работать учительницей во вновь открывшейся начальной школе. Решила продолжить дело матери, учить ребятишек. Хотелось ей, чтобы они, эти щуплые девчонки и мальчишки, испытавшие на себе все «прелести» гражданской войны, разрухи, выросли счастливыми, не изведали того, что пришлосьвынести ей. Когда началась Отечественная война, она эвакуировалась вместе с другими на Урал. В 1944 году вернулась обратно, да так и прожила остаток жизни на одном месте. Замуж тоже не вышла. Раньше, пока позволяло здоровье, ходила на кладбище, подолгу сидела у могилки родителей и мужа. Они лежали все вместе – не было тогда возможности для каждого отдельную могилку вырыть. Просила прощения. Не молилась – не умела. И сейчас, Матвеевна, лёжа в кровати, как-то отрешённо подумала: «Давненько я на погосте не была. Заросла, поди, могилка. Некому ухаживать за ними. А вот я уйду, и совсем про них забудут. Время пройдёт, холмик могильный осядет, рассыплется в прах под дождём, да ветром и никто знать не будет - кто здесь лежал». Она вдруг отчётливо увидела, как ночная темень в комнате вдруг стала прозрачной и в появившемся свете перед ней возникли строгие и такие родные лица: отца, матери и Фёдора. Давно они так не являлись, с той самой ночи, что впервые провела с Березовским. Сейчас они смотрели на неё и Матвеевна ощутила себя не больной и старой, каковой являлась на самом деле, а той, молодой, жизнерадостной Дашей, какой она была тогда, при их жизни. И Даша видела, как светлеют их лица, разглаживаются хмурые складки, как добреют их строгие глаза.
- Вы простили меня? – чуть шевельнулись её губы.
Лица родных растаяли, а вместо них появился лик человека, которого Даша не видела в своей жизни, но точно – знала. Пока она силилась вспомнить – кто это, лик рос, заполняя собой всё пространство комнаты. От него исходило сияние и Даша внезапно увидела в этом сиянии за одно мгновение всю свою жизнь – от самого момента рождения, до сегодняшней ночи. Пришло озарение.
- Бог есть! – прохрипела Матвеевна, тело её выгнулось, рот приоткрылся, сознание стало стремительно превращаться в маленькую чёрную точку, уносившуюся куда-то вдаль…
Утром, Нина, пришедшая проведать соседку, обнаружила её лежащей на кровати, уже холодную.