Помнишь...? Постой-постой! Слово – не то. Пожалуй,
заново: видишь тот вечер в палатке? Племя
многоголосых птиц, славный народ в пижамах,
дымку, что застит лес в Хальбе в конце апреля.
Ливень прошёл, грачи вьют по соседству гнёзда.
«Герман, включи фонарь». Вещи лежат на брёвнах.
«Ливень прошёл, друзья!» Свежий вечерний воздух
бродит в ноздрях. Вода ползёт по прозрачной плёнке.
Видишь себя, душа, в новой разрухе, в груде
полуовалов лиц, конусов капюшонов,
в круглых бифштексах на пластиковой посуде.
Туристы пьют пиво и поют под гитару жёнам.
Помнишь, душа – вокруг не умолкали стрельбы,
сучья клонились ниц, ноги горели в берцах,
помнишь, из вялых рук «Маузер» упал на землю,
помнишь, кольнуло грудь, с краю, в районе сердца.
Вот подо мной кусты смялись и лезут в ухо,
в ноздри, в раскрытый рот, между зубов, под кожу,
в лимфу, в сосуды, внутрь, в каждую кость, в желудок,
даже в тебя, пока это ещё возможно.
Помнишь родную грудь, помнишь, над ней склонился
обершарфюрер, сбив на бок очки и каску,
видишь – его рука ныряет под влажный китель,
видишь – его рука по локоть вся в чёрной краске.
Видишь, чернеет всё – гильзы, ремни, подсумки,
сучья, кусты, грачи, тучи в небесной глади,
черен мой рот, ещё силящийся на звуки,
здесь даже ты, душа – в чёрном, как будто, платье.
Господи, никого, кто бы узрел, расслышал,
Господи, ни души, кроме тебя, пропащей.
Господи, «Герман, глянь, как он, живой?» «Не дышит».
Господи, «Бросьте здесь». «Думаешь?» «Не дотащим».
Вижу тебя, душа, ставшую здесь, в сторонке.
Видишь ли ты меня? Вот он, лежу, бездвижен.
Ливневая вода скользит по прозрачной плёнке.
Господи, я кричу и ничего не слышу.
Видишь, слепой зрачок застит собой пространство,
слух бередят кусты звоном набухших сучьев,
точно рвани снаряд тотчас, и ты, погаснув,
ринешься через звук, через пространство к тучам.
Нет! Это ты кричишь! Ты! Ты стращаешь местность!
Здесь только ты крушишь, крошишь свои скорлупы,
в платьице чёрном взмыв к небу, ввысь. Поднебесье
платьица твоего чёрного застит купол.
Господи, ты летишь, Господи, ты повсюду –
в гильзах, в ремнях, во всём – в брёвнах, в одежде, в плёнке,
Господи, как мне быть? Гос-по-ди! Как я буду?
Господи, я привык, приник к тебе, как к девчонке.
Так, окружи меня станом своим незримым!
Так, обнажи плеча, наводчица-хулиганка!
Так, возлети вовек над невозможным миром!
Точно нам тотчас вновь шлёпать по русским танкам.
О, возлети, душа, птица, к незримой стае!
О, возлети, давай будем считать, ты – почта,
ты – дирижабль, ты – луч, свет его, тень, ты – танец!
О, возлети туда, к одерским тучам, точно
нет ни пространств, ни нас, их с кондачка создавших,
памяти нет, душа, воздуха, ливня, мрака,
есть только боль твоя, адская боль.
Оставь же
немощного меня здесь, на краю оврага.
Господи всех лесов, всех очертаний здешних,
как ты бедна, душа, девочка, ты нагая.
Я за тебя молюсь, Господи, безутешно.
Я заикаюсь. Как, к-как же я з-заикаюсь!
Г-господи всех в-времён, д-даруй ей свои п-просторы,
Г-господи всех з-знамён, т-только к тебе взываю –
д-дай ей всё искупить в час п-предсмертной истомы,
Г-господи всех в-взводов, н-низших солдатских званий,
Г-господи всех р-речей о героизме п-павших,
Г-господи всех н-ночей, всех п-проходящих ливней,
Г-господи всех п-побед и п-поражений наших,
Г-господи всех с-смертей, Г-господи новых жизней!
Господи, я не зрел Господа, провожая
взглядом твои черты – как, озарившись светом,
ты устремлялась вдаль вышней тропой. Душа, я
благословил тебя на то, о чём сам не ведал.
Видишь, осталась, есть, так… небольшая просьба –
каплю ещё побудь возле меня, немого.
Горло моё теперь, право, бессильно, просто б
вымолвить «Г-гос-по-ди», и – на коленки к Богу.
Глупости, всё мертво. Глупости, нет пространства,
певчих людей и птиц, время не вяжет лыка.
Здесь только ты, душа, претерпеваешь страсти,
здесь только ты одна давишься адским криком.
Глупости, нет её в памяти, прежней жизни,
глупости, наших душ отроду не узреть нам,
глупости, кто кричит, тот ничего не слышит,
глупости, я – солдат, я безответно смертен.
Брёвна, посуда, ночь, ливень застыл на плёнке,
замер походный гимн, туристы лежат в сорочках,
в мокром гнезде замолк, мёрзнет слепой грачонок.
«Герман, закинь фонарь в сумку». «Спокойной ночи».
Я приютил тебя крошечным человеком,
я отпустил тебя, уколотый в грудь снарядом.
Ты же пришла ко мне снова, спустя полвека,
в тысяча девятьсот девяносто пятом.
Seele, так вот он, наш Хальбе в конце апреля,
видишь – его тона, те же, что в прежней Leben,
ибо запомнить Tod нам не дано. На землях
Бранденбурга весна, снова die Seele fliegt. Ей
Raum заменит лес, Zeit раскурочит небо,
песни затмят Geb;sch звоном набухших веток.
Wem geh;rt dieser Sieg? Дело вообще не в этом.
В палатке погас фонарь. Regenguss hat geendet.
2017