Дед был зычный статный рубака-матрос: «Что ж, долго носили ноги, поносим хвост. Молодым в полынье тонул, в зыбучих песках и в передрягах амурных, считай, что четырёхстах. Обнимал покрепче, в бою собирал аншлаг, а однажды заплыл за буй, зарёй подышать. Видно, время моё пришло, да ушло ни с чем, только нынче я неживой пониже колен.»
Дед пригнулся ко мне, приподнял рассвет: «Расскажу тебе, милая, правду, которой нет. Каждый день заведён на точный обратный отсчёт, я свободней не стал, под грудью теперь печёт. Из года в год сбивает в комья, сбивает с ног и держит крепко тугую сбрую от всех дорог. Я вброд ходил, петлял и ездил по круговым. И вот остался окаменелым, но хоть живым."
Дед сыпет, клекочет бесшумной речью: «Чушь собачья, что время кого-то лечит. Оно лишь немых наделяет нездешней силой, а я из говорливых. Видишь – и обессилел. Оно затекает в борозды на ладонях, в щели. Я видел, как дети рождались и тут же седели. Непутёвые, храним время, как кощеи в яйце иголку. Говорю тебе, в этой жизни от времени мало толку.
Говорю тебе, милая, от времени быть беде. Я братался с ним на крови, на живой воде, я ходил на него туда, где ни зги, ни вечной души. Время гутаперчивое, как плакучая ива, не задушить, маслянистое, как мазут, чтобы виден след." Тут на деда падает заблудившийся лунный свет, осторожно его вытягивает в полный рост.
Дедова тень отражает озеро и рыбий хвост.
Декабрь 2019