В ожидании кайфа и судороги узнавания,
Перед зеркалом сожалений, сомнений, проёбов,
В отражении самомнений
Я пишу – Да, да, да.
В конвульсиях и в оранжевой униформе
Двадцать первый век, охуевая, пятится.
Окошко в опарышах звёзд съёжилось, сжалось и почернело.
Маята идеала,
Жертвоприношение чрева, ****ы,
Совести,
Справедливости и всего остального.
Смерть в рыжем парике восторгается
Обыском милосердия,
Кухонной гордостью
И скулит , и скулит, и скулит.
Сыск подозрительного Бога в синих чулках и в зелёной майке «Just do it»
В сторис у реперов,
блогеров
и попов,
В совести равнодушных
И в гениталиях праведных.
Или
Головомойка логики,
Или сакральная повестка,
Или чёрная радуга,
А также – любовь
В женских телах и предметах.
Праздник свободомыслия,
Гипноз жирных сисек и атеизма.
Тухлятина просвещения
И сос – тра – да - ния – на – крови
Воняют!
Петроградка рассвет надела,
Я увидел её изнутри,
Как интимные части тела,
Вымазанные белилами зари,
Что торчат у всех на виду.
Однажды, повторяясь всё время,
Приготовилось исчезнуть.
Литература сгнила!
Глина, справедливость и гондоны,
Керосин, мокрицы, проповеди – повсюду.
С голой жопой Бог сидит одесную на стрёмном облаке,
Раком пятятся время, очевидность и прочие прихожане.
Из ямы общественного осуждения лезет что-то
И ссыт вам в глаза.
Залитый жёлтым гноем алтарь танцует тверк
На трупе поэзии
Вместе с гипнозом видимости и дерьмом сострадания,
Вместе с Гитлером –совестью и толстой жопой моей любви!
Там, где все идеалы в говне,
И вечность таращится,
Там , где ровно ничего не произойдёт,
Там, где Петроградка и террор заурядного
Сверкают в грязи –
Я поднимаюсь на эшафот
Из мутного и охуевшего вконец.
Так дотрагиваясь до больного,
Чувствуешь липкую хватку жили-были.
Как и того,
о чём говорить
не принято,
Поскольку идущие на смерть приветствуют тебя
И прочая поебень.