Сапог топтал священные хлеба,
В обугленных чертогах гасли крики
О том, что Троя пала как раба
К ногам неукротимого владыки.
И отдалась. Всецело. До конца.
И навсегда свои покинув стены
Бранила, нет, не сына и отца,
А гений все предвидевшей царевны.
Не ей ли в судный час да промолчать,
А приняв дар, не строить недотрогу
И, если ждешь погибель от меча,
Взывать не к брату младшему, а к богу?
Все ведал Лучезарный Аполлон:
Не знать тебе спасенья от Аякса,
Изорваны и пеплос, и хитон,
Повержены и девственность и царство.
И ширится молва, что твой народ
Пророчеством навек рассеян ложным,
Что новый господин утехи ждет,
И мстительный клинок покинул ножны.
И бронзой смертоносной пышет рать,
И гнев на перекошенные лица.
Тебе ли, горделивая, не знать
Как мстительны бывают олимпийцы?
Опасна небожителей любовь.
Аэды воспевали многократно
О том, как закипает в жилах кровь,
Как дар их превращается в проклятье...
Скорбел ли Аполлон о темных днях?
Под мраморным челом сокрыты мысли.
Лишь остов злополучного коня
У врат полуразрушенных дымился.
И ты, презрев поверженных тела,
Едва прикрывшись грязным покрывалом,
По щебню в трюм невольничий брела.
И, видимо, об это тоже знала…