МОЙ ОБОЖАЕМЫЙ ЗОЩЕНКО!
Михаила Михайловича я люблю давно и преданно. Сборник его произведений – моя настольная книга. Однажды я сильно заболела, даже пришлось в больницу лечь. Всю ночь, пока не могла дышать лежа, сидела в кресле и читала рассказы Зощенко. И дышала, потому что надо было смеяться. А утром меня отвезли в больницу, и после трех капельниц я пошла на поправку и сбежала домой, к детям, конечно. Потому что вредные медсестры не разрешали мне звонить.
Это был второй случай в моей жизни, когда практически в реанимацию я заявилась с книгой. А первый – вообще смешной. Тогда я приперлась в роддом с Львом Николаевичем Толстым, с его «Дневником христианина». Поскольку меня отправили в предродовую палату без схваток, то я (может быть, так выражается волнение у журналистов) читала на ходу, не выпуская этот томик из рук. Уж не знаю, что меня тогда там так заинтересовало, но акушерке, которая настойчиво тянула книгу у меня из рук, я ее никак не отдавала, хотя она уже почти кричала : «В предродовую с книгами нельзя!» Помните, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите» в трамвае кричала злая кондукторша: «С котами в трамвай нельзя!»
Старшая медсестра, увидев нашу борьбу с акушеркой, махнула рукой, бросила в руки мне прозрачный пакет - упаковку от чего-то страшного (бр-р-р!) и сказала: «Вот, пусть завернет и идет!» Я завернула и пошла на указанную мне койку. Схваток не было, но воды отошли, а вставать мне не разрешали. Я лежала, словно на волнах теплого моря, и читала «Дневник христианина», поглядывая на соседку, совсем юную девочку, которая, на мой взгляд, уже «отходила» в мир иной, не мигая широко открытыми побелевшими глазами. Она лежала в позе эмбриона, повернувшись к врачу спиной, и не реагировала на ее монотонные вопросы: «Сколько вам лет, где вы живете…» Она молчала, конечно, собравшись умереть, а врач повторяла снова и снова: «Сколько вам лет, где вы живете…»
«Так вот она какая, пыточная камера»,- обреченно подумала я и вдруг заорала – у меня начались схватки. Я орала так, что врач встала и пошла закрывать окно – был теплый летний день, и окна были распахнуты.
По пути она болезненно сморщила лицо и сказала, точнее, простонала: «Женщина, что же вы так кричите, у нас все-таки не сумасшедший дом!» Эта странная фраза на миг меня отрезвила, но только на миг. Я продолжала орать безумно, и меня, насильно стащив с кровати, с которой я отказывалась вставать, уверяя, что как-нибудь рожу и тут, повели в операционную. Санитарка, державшая меня под руку, смеялась, показывая практикантам, с интересом разглядывавшим несчастное, еле ковыляющее существо с оттопыренной ногой, поскольку головка младенца уже «показалась», какая я смешная. Потом распахнулись двери ада… Через несколько минут я благополучно, почти без боли, родила своего мальчика. Практиканты стояли вокруг меня плотной толпой, как архангелы, спустившиеся с неба, чтобы перенести меня в рай – то есть, в послеродовую палату. Странно, но в этой суете «Дневник христианина» не затерялся и через пять дней благополучно прибыл с нами домой. С тех пор я его больше никогда не читала. В отличие от рассказов Зощенко, с которыми не расстаюсь.
Однажды мой коллега из газеты, где я работала в Москве на Правде-24 (место, где когда-то располагались все главные газеты страны, «органы» ЦК КПСС, если кто не знает) рассказал, как встретил Михаила Михайловича не то в нашем «правдинском» знаменитом буфете, не то в Доме журналистов, не то в Доме литераторов. Он вспоминал, что тот ходил с палкой, прихрамывая и постоянно был сердит. А как ему, затравленному и нищему, было не сердиться, когда выяснилось, что он и на пенсию-то себе не заработал, не то что на горьковский особняк или хотя бы плохонькую писательскую дачку в Переделкино. И он ходил к чиновникам и умолял их дать ему хотя бы самую маленькую пенсию, а друзьям говорил, что если бы дали, он жил бы барином и был бы счастлив… Но они не дали. После смерти в его крошечной комнатушке на жалкой узкой кровати остался старенький галстук, а под ней – изношенные стоптанные летние ботинки. Ужас!
Я все время вспоминаю эти ботинки и думаю: как же, наверное, радовались и зажравшиеся чиновники в собесах, и жирные коты в ЦК этой беде одного из лучших писательских талантов огромной страны. Справедливой и доброй… Ну да, зажравшись, они, конечно, напрочь забыли, что на паперти нищим подают. И черти ее все-таки «побрали»!
В лихие и голодные девяностые, когда я пришла работать уже в свободные от власти ЦК СМИ, в нашем замечательном буфете на Правде -24 ничего не поменялось. Там очень хорошо кормили, и всегда можно было купить деликатесы. Я, конечно, пользовалась. Для родственников закупала целыми пакетами очень вкусненькие котлетки. Еще пирожные… Много чего – зарплата у меня и в то время была очень даже не плохая. Ну вот такие «тайны нашего двора».
И мои родственники ели эти котлетки и пирожные, запивая их хорошим кофе, но эта вкусная еда почему-то вызывала в них нелюбовь ко мне. И такую большую нелюбовь, которая осталась и по сей день и не дает им покоя. Теперь появилась возможность жалить меня в Сети – все сегодня сидят Вконтакте и ведут прицельную стрельбу оттуда. На днях вижу на страничке одной такой родственницы видео короткометражек Ирины Вилковой «Бар на грудь». Отличное кино, очень смешное и даже на рассказы Зощенко местами похоже, что радует. Но там есть кадр, где с чудной женщины-неудачницы собутыльник стаскивает шапку, а голова у нее лысая! Та в это время спрашивает у барменши, нет ли у нее ликера, и рассказывает, как они с ее бабушкой такой ликер пили-пили, пили-пили, пили –пили (ну прямо опять же, как у Булгакова – котов душили, душили, душили, душили…) пока он не кончился.
Ну что же, с этой родственницей, тоже уже где-то бабушкой, и мы пили-пили, пили-пили – только не ликер, а итальянский вермут – пока не кончился. Тогда она вспомнила, что не так давно мы в Крыму с ней за неделю семь литров местного вина выпили, и я засомневалась – не осудят ли нас другие родственники за такое излишество? На что она, слегка подумав, ответила: «Подумаешь, по литру в день – не по два же!» Я согласилась, что это нас вполне оправдывает. Так вот, видимо, вспомнив этот сюжет, бабушка решила перебраться поближе к крымским винам, тем более, что здесь, в Центре России, итальянский вермут начинают выдавать даже за очень большие деньги только после двух часов пополудни. А в Коктебеле, положим, художникам и писателям вина выдают, возможно, и раньше. И вот она уехала, кинула свои старые кости на горячий песочек, расслабилась и решила отплатить мне и за итальянский вермут, и за «правдинские» котлетки , и за многое-многое другое хорошее и очень хорошее.
Сначала досталось моему «гоголевскому» парику, потом и самой лысой голове. Да, мы пили итальянский вермут, когда у меня была лысая голова – ну и что же? Я всегда стригусь налысо, когда меня какая-нибудь муха укусит. Но в этот раз бабуля сильно промахнулась – я уже месяца три-четыре как не лысая, а с красивой стрижкой из густых-густых волос. Получилось так, что я по какой-то причине замешкалась и три дня не стриглась. Тут они и выросли, не спросясь. Потому что и им на волю хочется. Пришлось уступить. Ох уж эти волосы. Так они меня достали! А старушка-то в Крыму ничего об этом не знает, или не хочет знать, потому что в котлетках и итальянском вермуте более не нуждается и со мною не связывается ни по какой связи. Ну а я, чтобы память не расстраивать, теперь кое-как пивком перебиваюсь.
Но вообще-то, конечно, обидно – за что она меня истязает, бабуля-то эта? И вот так обида меня достала, что по ночам что-то по мне стало тюкать. Ровно в двенадцать часов – как по графику, или в три, что еще хуже – тюк да тюк, тюк да тюк. И решила я тогда взять себе отпуск и отоспаться в другом месте, где не тюкают. Приехала в хороший отель в лесу. Воздух там – прекрасный, и спалось бы, наверное, хорошо. Да и там опять – тюк да тюк. А тут еще я узнаю, что именно здесь жила в конце девятнадцатого века хозяйкой потомок самой Салтыковой Дарьи Николаевны - пресловутой Салтычихи – садистки и серийной убийцы. А я хоть и не согласна с этой формулировкой и много сил приложила, чтобы следователей ее уесть, но все-таки как-то не по себе стало от такого, прямо скажем, мистического совпадения. И тюки продолжаются… Пошла я на ресепшен, говорю милой девушке: «Вызовите мне, пожалуйста, такси, я хочу уехать, что-то со здоровьем не ладится…» Она вызвала мне машину, и я уехала. Подальше от тюков и от потомка Салтычихи. Да ну их…
И тут читаю в новостях – еще одну затюкали. Журналистку, из МГУ, как и я, да еще и историка.Видно, это прямо корпорация тюкальщиков какая-то,каменщиков, конечно. По графику работают, без перерыва. Она от этих тюков из дома сбежала, в какую-то щель забралась, конечно, чтобы отоспаться. Два дня спала, но ее нашли и за ноги вытащили и увезли в психушку. Вот уж и поспать на воздухе нельзя! Но мало того, те каменщики, кто затюкали, в Сети сейчас стихи романтические ей пишут и при этом для успокоения показывают лысую голову (ну ясень пень, что обрили бедолагу), но только мужскую и очень-очень красивую.
И тут меня печаль взяла: почему ей показывают мужскую красивую голову, а мне – женскую и некрасивую? Несправедливо как-то. И примите во внимание, что коллеги об этой девушке говорят: она очень добрая была, всем помогать готовая. Наверное, даже и тем, кто ее затюкал. Похожи мы с нею, однако! А ведь тех, кто нас затюкал, самих тоже когда-нибудь затюкают. Может быть даже эти каменщики их в стену замуруют. Они же мастера концы в воду прятать! Большинство людей, увы, от природы неблагодарные, недобрые и корыстные. А мы, лысые, для них – инопланетяне. С котлетками и пирожными на блюдечках с голубой каемочкой…