На круглом от поэзии столе,
на благородном матовом стекле,
ножами перочинными в порезах,
лежала луна-рыба, чуть дыша,
а пятеро, концом карандаша
в бока ей тыча, обсуждали свежесть.
— Метафора судьбинной глубины!
— Оксюморон присвоенного света!
— А вы могли бы? — Да, могли бы мы,
хоть на трубе, хоть на простой салфетке.
Чай лился мимо. Блюдца, дребезжа,
сердито ездили по кругу. И тетради
тряслись в руках, которые держа
их тьмы. — А нас?! Регламент? Пересядем!
Постановили: безнадёжна. Развели
костёр. Предмет беседы разделили —
поджарили и съели. Символизм
решили обсудить на той неделе.
Луны кусочек унося в себе,
брели по тёмным улицам поэты.
Светились только двое — в серебре,
текли в ночи две круглые планеты,
от засухи страдая, чуть дыша,
как выброшенные на берег рыбы.
Язык, неповоротлив и шершав,
в потёках чёрного, как ночь, карандаша,
как шар, катал анафору — могли бы.