Московский дождик, вкрадчивый, как вор,
двор помогает убирать приезжим
из азиатских солнечных республик
черноголовым хлопчикам. Асфальт
блестит, сродни дворцовому паркету.
А на газонах первые цветы -
багровые бухие мужичины -
цветут и пахнут. В помощь им помойка.
Другие хлопцы типа «гей, славяне!»
и дЫвчины веселым матерком
весну встречают, вытащив во двор
попсой блюющий радиоприёмник.
Проходит чинно пухлая мамаша
с коляской. Ковыляет старичок.
Несутся полоумные машины,
как пули, огибающие цель,
всего вышеизложенного мимо.
Стоят деревья. Как они стоят!
Стоят вот так же, как сидел под ними
в глубокой медитации Сиддхартха.
И я вот-вот достигну просветленья.
Хоть что попало ем и пью, и смрадно
курю на кухоньке, где тараканы
обозревают виды Петербурга:
гуляют вдоль Невы, вокруг ростральных
колонн, на купола Николы гадят, -
и всё это оправлено в багет
дешевенький.
С газетой на диване
балдеет муж, на нем кайфует кошка,
на ней - блоха. Смотрю на всех на них -
и я балдею, я кайфую тоже.
Ну как тут не достигнуть просветленья?