Есть у каждого поэта своя мелодия, свои объемы, формы, цвета и запахи, геометрия…
Например, геометрия поэзии Юрия Кузнецова для меня – вертикали и горизонтали. Пронзительная звезда с неоднородными лучами (и кажется, что живыми, мерцающими сейчас). Один из лучей звезды мчится по бесконечной и печальной русской равнине под «небом высоким», другой упирается в «последнюю искру солнца», третий – в «бессмысленную бездну пустоты» космоса, четвёртый – в глубины земли, вызывая оттуда мистические рати погибших на войне… Нет границ, нет сформировавшегося объёма. Всё разновекторно, многообразно по дуге измерения…
Поэзия Осипа Мандельштама – невиданной красоты природный алмаз, совершенный в своей «неправильности», ещё необработанный поражающий своей структурой. Мандельштам – мерцание гранул, зёрен драгоценных камней, их не поддающаяся логике музыка. То есть неземной драгоценный камень на широкой ладони изумлённого читателя. Каждый крен его в сторону, каждый луч, его обжигающий, меняет что-то. Я бы наложил на его стихотворения некоторые вещи А. Шнитке, с их рваной, но всё-таки гармоничной структурой, всхлипами, языческой разноголосицей, очаровательным разбалтыванием из стороны в сторону музыкального вещества…
Геометрическая фигура поэзии Сергея Пагына – шар. Сфера, где заключено всё дорогое для поэта: дом, сельский мир, люди, природа, слово, искусство. Он любит закруглённое пространство («в слезе закругляется свет»). Даже ТОТ мир и мир живущих он закольцовывает («от воздушных пространств проходных – //этих комнат, идущих кольцом»). Кто-то или что-то почти всегда спасают у него искривления пространства, нарушения гармонии между землёй и небом. Девочка, сидящая у неба, смиряет «глаз хищного пространства», «доски света» держат свод небес, земной сад укореняется « в сердечных небесах», между небом и землёй – «знак непреложного равенства». Часто границы небесного и земного в поэзии Сергея Пагына стираются, и можно свободно шагать в небеса или вновь и вновь обращаться в земную глину. Как не почувствовать этот тёплый объем в прохожих, которые в морозный денёк – все стеклодувы, в небе, приобретающем образ «Божьей рукавицы», теплой тоже и доброй, в которой мы все когда-то уместимся. То есть, поэзия Пагына не любит «трещин и углов» в уютной сфере очерченного поэтом бытия. Конечно, она совсем не лишена печалей, щемящего, но вся «смертная… мгла» в пределах обжитого, узнаваемого: ничто не уходит выше небес и ниже земной глины.
И текут в его волшебной сфере, плывут фонари, шары, плоды, мячи, пчёлы, семена, тучи, молнии – как «веточки света»… И всё перетекает друг в друга, и небо становится «чернозёмным», и пространство звучит музыкальной шкатулкой, и как десятина земли дорога поэту и «небесная десятина», и в небесах же «облачное дерево летит, // на перья распадаясь и на волны», и постоянно стираются и стираются «границы меж небом и твердью земной»…