Рубиновый шлейф. Глава 6
#VladimirGreen #ЯнаПетрунина #РубиновыйШлейф
В экипаже
Да, весна 1906 года была, словно сладкая греза.
Если бы природа устраивала свой праздник круглогодично, то никуда и никогда бы не хотелось уезжать Марии Николаевне из родного города. Майский Киев был наполнен мягким и завораживающим флером, которому, попятившись, уступили бы место лучшие парфумы мира. Запах цветущей сирени, невесомые флюиды диких молодых трав и пламенные ожоги бело- розовых каштановых свечей наполняли воздух призрачной мечтой о чем-то недоступном и несбыточном. Да, воистину, Вена, Ницца, Мадрид и Париж не манили бы к себе так часто, если бы киевская весна продолжалась вечно.
Как только закончился обмен любезностями, Мария, взмахнув несколько раз веером, решила без промедления начать разговор со своим адвокатом:
- Я обеспокоена, Донат. Мы проиграли в суде, а теперь Вы не можете добиться моего развода. Между тем город настолько переполнен грязными слухами, что только гордость и мужество вынуждают меня относиться к этому всему снисходительно. Доходит до курьезов. Одна торговка при виде меня, проезжающей мимо, посчитала своим долгом грязно ухмыльнуться и сплюнуть в сторону. Дорогой Донат, я уже давно не изумляюсь по тому поводу, что и дамы из высшего общества, с хорошим воспитанием, мыслят на уровне лавочниц. Это оказалось вполне нормальным. Ибо уже несколько лет центр Киева похож на огромный публичный дом. Да, да. Например, квартиры на Прорезной снимаются исключительно дамами легкого поведения, предлагающими свои услуги. И легкомысленные мужья всех добропорядочных матрон, а также их сыновья, проводят там свой досуг. Ах, сие - чудовищно, уже трафарет поведения. Вы не поверите, недавно я застала одного высокопоставленного чиновника в магазине «Платья», где он, не стесняясь, засовывал купюры в лиф одной дамы. Вы бы слышали, какие слухи распространяет обо мне его жена при любом удобном случае. – Все это было сказано Манюней по дороге к экипажу. Тихо и весьма спокойно произнесено, немного томным и вязко-сладким голосом.
Не так давно отстроенное здание вокзала из темно-красного кирпича со строгими зубцами, уютными помещениями и с комнатой отдыха для императорской семьи, очаровывало своим неороманским стилем. Поэтому вместо того, чтобы при разговоре глядеть в глаза своему спутнику, Мария позволила себе смотреть по сторонам. Тем более что говорила она о неприятном и очень беспокоящем. Слегка прикрывая веки, Манюня представляла, что киевская железнодорожная станция находится где-нибудь в Шотландии. Мария Стюард не была казнена. Манюня О’Рурк правит страной по закону крови, потому что когда-то события пошли совершенно не так. Все эти мысли успокаивали и отвлекали Манюню от тех неприятных слов, которые приходилось говорить. Впрочем, воображение часто играло с Марией такие шутки. Где-нибудь в Мадриде она пыталась вдруг отыскать уголок любимого Киева, а на итальянском курорте ей иной раз мерещился Крым.
Молодой человек, стоявший возле входа в вокзал, привлек внимание девушки. Она нечетко, но весьма многозначительно, улыбнулась ему, прикрыв лицо веером. Неприятные слова, мысленная игра воображения и легкий флирт. Как это было характерно для Манюни! Забавный одновременный коктейль разнообразных и противоположных чувств на крыльях мотылька. Улыбка, предназначенная для молодого иностранца, случилась с Марией совершенно неосознанно. Кокетство было неотъемлемой частью ее натуры, как и слегка инфантильный кошачий артистизм.
Врожденная данность. Хотя, вполне вероятно, кокетство могло быть и приобретенным, но в таком случае в самые первые и невинные годы жизни, когда Мария, самая младшая в семье, была окружена вниманием родственников и старших братьев. Тогда-то к махонькой Машеньке навсегда и прильнуло ласкательное прозвище: Манюня.
- Мария Николаевна, то, о чем Вы мне говорите, это зависть. Обыкновенная зависть. Вы такая хорошенькая, а они – нет. Пожалейте же их, право слово. Кстати, Вы до сих пор на меня дуетесь? Я хочу отравиться, размышляя о своей ошибке.
- За что, Донат, я должна на Вас обижаться? О чем Вы? – Манюня, словно гибкий росток вьющегося растения повернулась к адвокату всем корпусом, удивленно взглянув в его глаза.
Тридцатипятилетний Прилуков, солидный отец семейства, никогда б не понравился Марии, если бы ее с ним не свели весьма трагические обстоятельства жизни. Донат пришел на помощь оперативно, и, казалось, с открытым сердцем, чем и завоевал доверие отчаявшейся графини. Глаза Прилукова, серо-прозрачные, тусклые, казались пустыми и никогда не выражали ровным счетом ничего. Поэтому Мария неизменно старалась не смотреть в них. В душе от этих глаз порой возникала волна какого-то бессознательного недоверия. Вот и сейчас, что-то прокатилось и застряло в этих, казалось, светопоглощающих нечутких глазах собеседника.
- Я не смог отправить Васюка за решетку, как этого хотелось Вам. – Ответил, наконец, на вопрос Прилуков, подавая Манюне руку и усаживая ее в экипаж.
- Мне? Хотелось? – произнесла Мария, уже после того, как в воздухе свистнул хлыст, и пара эффектных лошадей тронулась, везя пассажиров вгору, к центру. - Донат, как Вам не стыдно думать так. Васюк – отец моих двоих детей. Я долго страдала от его легкомыслия, его похождений с оперными дивами, от несносного количества бестолковых приемов в нашем доме, которые устраивались беспричинно и не по средствам, но я б никому не пожелала провести свои дни в остроге. Как Вы посмели так подумать, Донат? Право слово, это грустно. Господи, Боже мой, зачем только я Вас послушалась и попыталась вернуть внимание мужа ко мне тем роковым поцелуем с Боржевским прямо у него на глазах. Мне пришлось испытать позор суда и прославиться на весь город. И для чего сам Боржевский согласился подыграть? Все это стоило жизни бедному юноше.– Мария вздохнула, и на ее очаровательные глазки навернулись неподдельные слезы. Впрочем, только хорошо знающий ее человек мог поверить в их искренность. Девушка так умело играла чувства, что отличать настоящее от наигранного, мало кому удавалось. А сейчас это было просто невозможно. В своем ультрамодном водянисто-зеленом декольтированном платье из атласа, задрапированная в силуэт «амфоры» туникой, с бледным лицом и подведенными глазами Мария выглядела как образец «изящного недомогания», которому слезы были к лицу.
- Дорогая моя Мария Николаевна. На вашем месте я бы травил вашего Васюка ядом медлительного действия или заказал его убийство бандитам. После всех издевательств, которые Вы перенесли, после того, как он оставил Вас умирать в тифозном бреду, Вы еще собирались вернуть его любовь. Чем я Вам мог помочь? Надо было попытаться применить самый радикальный способ и вызвать его ревность. Кто ж знал, что Васюк будет иметь с собою револьвер? Никто.
Прилуков умолк, любуясь городом. Ему, приехавшему из Москвы, в которой только недавно сошел снег, весьма вольготно сегодня дышалось в киевской теплыни.
Дворы домов, мимо которых проезжал экипаж, были засажены огромными кустами цветущей сирени, а на ее фоне в тех же дворах стояли большие декоративные цветочные вазы. В них всякий уважающий себя хозяин, руками дворников, посадил то разнообразие растительного мира, на какое хватило фантазии. Тюльпаны, нарциссы, маленькие трогательные незабудки… мерещилось, что в городе цветочный карнавал и вот-вот начнут летать цветные воздушные шары.
- Донат, я прошу, разведите как можно скорее меня с этим человеком. Пусть хоть что-то хорошее сохранится в моей душе к мужу. Все же Васенька так несчастен. Он не смог стать оперным певцом, не смотря на то, что ему симпатизирует сам Шаляпин. А ведь это была детская мечта Васеньки: стать прославленным тенором. Если верить его словам, он даже рассказал в неполных десять лет о своем желании моему покойному дедушке-композитору. Как раз в тот день, когда несколько заносчивое семейство Тарновских после посещения театра попало к нам на прием. Да, Донат, мечты Василия Васильевича разбились в прах.
А Вы знаете, что такое разрушенные воздушные замки? Я прекрасно осведомлена об этом. Такое может сломать любого. Но я устала, я очень устала и я разлюбила. Я слишком долго пыталась быть достойной женой и из этого ровным счетом ничего не вышло. Я оказалась слишком слабой. – Настроение Манюни вовсе не соответствовало отличнейшему расположению адвоката и торжеству весны. И немудрено. Весна взрывалась сочностью молодой зелени, переливалась фейерверками цвета, а Прилуков удачно провернул грандиознейшее дело в Москве, сумел вовремя покинуть город и сейчас его душа ликовала. Он чувствовал в себе самом огромную силу, способную разрушить Карфаген.
- Вы не слабая, Мария Николаевна. Вы - сильная и прекрасная женщина. Роковая женщина. – Произнес Прилуков в тот момент, когда экипаж проезжал по бульвару, приближаясь к Думской площади. На улицах было людно. Дефилировали гимназистки в легеньких платьицах, прогуливались няни с детьми и дамы преклонного возраста под зонтиками. Некоторые скамейки были заняты читающими прессу господами или барышнями, решившими заняться рукоделием на свежем воздухе.
- Да, наверное, так. Роковая. Я отвезла раненного Василием Боржевского на курорт, самозабвенно ухаживала за ним, приглашала и оплачивала лучших врачей, а он умер. Как ужасающе и неожиданно было застать этого еще совсем молодого мужчину утром, на террасе, с застывшим взглядом, уже окоченевшего. Вы не представляете, как я тогда кричала! Сбежалось столько народа. Подумали, что меня убивают. Не знаю, почему я не потеряла сознание. Это было бы весьма кстати в тот момент. Мне иногда кажется, что я - злой рок для всех, кто свяжет со мною свою жизнь. А Вы? Вы не боитесь меня, Донат? – Мария грустно улыбнулась. Это выглядело просто очаровательно. Донат Прилуков расхохотался:
- Какие глупости, Мария Николаевна. Как я могу бояться Вас? Ну, умер Боржевский и умер, мало ли граждан Империи умирает каждый год. Это было нам на руку, но суд мы проиграли. Прискорбно и огорчительно. Но, Вы же не расстроены.
- А ведь Боржевский выздоравливал, - Продолжала Мария, будто не услышав слова Доната - Я Вам клянусь, он шел на поправку и его щеки уже горели вовсе не болезненным румянцем. Это был здоровый румянец выздоравливающего человека. И Вы даже не догадаетесь Донат, что после этого обо мне говорят. Сплетничают, что пока муж был под следствием, я развлекалась с любовником и довела его до смерти своим темпераментом. Я иногда ненавижу людей. Всем сердцем.
- Успокойтесь, Мария Николаевна. – Прилуков, словно стараясь успокоить Манюню, позволил себе бестактность и положил свою руку на ее левую коленку. Благо, что этого никто не заметил. Мария как бы невзначай отвела руку мужчины. - Жизнь не стоит таких переживаний. – Продолжил Прилуков, словно этого эпизода и не было. - Жизнь – прекрасна. Ну, милая моя, не надо, вспоминая о прошедших днях так волноваться. Да, кстати, Вам помогает лекарство, которое рекомендовал мой знакомый психотерапевт? Это очень хорошее средство. Сам старик Сигизмунд Шломо Фрейд часто прописывает его своим пациентам.
При последних словах адвоката девушка повеселела:
- О. Да! Это чудо. Только благодаря лекарству я и держусь еще. Я принимаю его утром. Просто потому, что оно прочищает голову и дает встряску. Во мне будто просыпаются все звуки. Ярко и сочно. Характерным и вмиг узнаваемым сочетанием мажорно - минорных аккордов. О! Это божественно. – Мария блаженно улыбнулась. - Мое созерцание раннего утра вмиг перемешивается с энергией движения. Настроение надолго остается безоблачным, как мелодия, описывающая рождение, расцвет, детство, начало и зори, понимаете, Донат? Нет, Вы не понимаете! У меня возникает ощущение вечности, у которой нет конца. Можно оборвать эту мелодию в любой момент, но её никогда нельзя закончить намеренно, можно только сделать паузу. Всегда вспоминается что-то сокровенное, глубоко погребенное в душе, и печаль отступает.
- Конечно, понимаю. Вот и сейчас Вы повеселели, а это славно.
Экипаж, миновал Думскую площадь и завернув с Крещатика, двинулся вверх по крутому склону. Взмыленные лошади сбавили скорость . Именно на этой улице с плотной застройкой извозчик притормозил у шикарного четырехэтажного корпуса «Континенталя», украшенного строгими и пропорциональными полуколоннами. Мария Николаевна ностальгически вспомнила, как они с Васенькой, Бог ты мой, как давно это было, навещали Федора Ивановича Шаляпиным в летнем саду этого отеля, близ светящегося фонтана. Помнится, Шаляпин советовался с ними, как с уважаемыми им людьми, как ему реагировать на полученную телеграмму от композитора Джиордано с просьбой принять участие в новой опере "Сибирь". Василий был горд честью, много смеялся и предложил Шаляпину не спешить с ответом. «Этакое ожидание публикой развязки, несомненно поднимет Ваш авторитет». И подумать только, Федор Иванович так и поступил в тот раз.
- Простите, Бога ради. Моя гостиница, Мария Николаевна. – Адвокат уже покидал экипаж. Пока вышколенная прислуга заносила саквояжи в холл, Прилуков наклонился к Марии и запечатлел по страстному поцелую на каждой из ее рук.
- Верьте мне, я все устрою к лучшему. Немного устал я в дороге, мне нужно отдохнуть и привести себя в порядок. Давайте встретимся вечером. Я подъеду за Вами часам к семи, и мы где-нибудь прогуляемся. В Мариинском парке, например. Договорились, Королева?
- Только не в Мариинском парке. Там вечерами прогуливаются гимназисты с девками под ручку. Подобного бесстыдства, отталкивающих безобразий и пошлости я ещё никогда не видывала.
- Ах, ну право слово! А я так хотел посмотреть на киевских велосипедистов. Власти же только в Мариинском парке удосужились выделить им дорожки для прогулок на этих чудных колесницах. Кстати, дам среди них еще нет?
- Вы что, Донат, нашим дамам такое не по силам.
- Может быть, станете первой?
- Не шутите так, мой милый друг, лишь такой напасти мне не хватало. Кстати, касаемо слухов. Мне уже умудрились приписать и смерть Петра Тарновского и самоубийство Владимира Шталя. Донат, Вы, возможно, не до конца понимаете, насколько все серьезно.
Прилуков опять рассмеялся:
- Я все понимаю. Я же сказал, Вы прекрасны, Мария Николаевна. Осмелюсь предположить, что и Петра и Владимира также записали в число Ваших, теперь просто бесчисленных любовников.
- Именно.
- Гордитесь же, и не стоит печалиться. Вы же сами знаете, что все совершенно не так. До вечера, моя дорогая нимфа.