Эта история произошла в слесарной мастерской нашей школы в конце далёких 60-тых годов. Школа располагалась в старом четырёхэтажном кирпичном здании, возведённом в 1938 году. Во время отечественной войны 1941-1945 годов здесь располагался эвакогоспиталь. Просторные классы, высокие трёхстворчатые окна, бетонные лестницы, дощатые крашеные полы. В городе таких добротных зданий под школами было несколько. Мы иногда бывали в некоторых из них, но наша школа казалась нам самой красивой и уютной.
Все ребята любили уроки труда. Столярную и слесарную мастерские. Нам нравилось работать с деревом и металлом. Мы делали молотки, гвозьди, черенки для лопат, тяпки, лопаты для уборки снега, мётла, швабры и другие полезные вещи. Приятно видеть результаты своего труда, идущие в ход в школьном хозяйстве, на пришкольном огороде, на сельскохозяйственных работах.
В слесарной мастерской вдоль стен располагались станки, окрашенные в военный зелёный цвет. Станки достались школе от шефов-заводчан. Они были не новыми, но исправными, безотказными. А самое главное, что на этих станках в годы войны рабочие завода делали детали для военной техники, комплектующие для
боеприпасов, подсобные материалы военного назначения. Мы знали это, и ордились тем, что работаем на такой исторически легендарной технике. Берегли её, содержали в чистоте, смазывали, обращались аккуратно, относились к ней с большим пиететом.
На сегодняшнем уроке трудовик поставил нам задачу научиться делать качественно отрерстия разного диаметра в трёхмиллиметровых алюминиевых пластинах. Учитель начал с того, что рассказал нам об устройстве сверлильного станка. Показал, как закреплять сверло и заготовку. Объяснил, где стоять, как
включать мотор, с каким усилием прижимать сверло к пластинам. Затем он проделал всё это на наших глазах, поясняя каждую операцию. Рассказал о технике безопасности.
На этом уроке нас было пять человек. Мы окружили учителя, внимательно слушая и наблюдая за его уверенными ловкими движениями. Потом учитель передал бразды правления одному из нас, наиболее умелому и диссциплинированному ученику. При этом учитель стоял рядом с ним, контролируя его действия.
Мы, как заворожённые наблюдали за магией преображения металла, не отрывая глаз от происходящего, ожидая своей очереди.
И вдруг! Что это? Сверло остановилось. Станок загудел, как зверь. Учитель и мы смотрели на застывшее сверло. Вдруг мы заметили, что один из нас принял какую-то неестественную позу. Поднялся на цыпочки, и его руки при этом находились вверху под защитным кожухом ремённой передачи, закрывавшим ремень
не полностью.
Всё это произошло так быстро. Мы и не поняли, что случилось. Казалось, что и учитель в первые секунды не понял, что произошло. Но потом, он быстро опомнился, и выключил мотор станка.
Оказалось, что ученик Сергей смотрел не столько на сверло и процес сверления, как все остальные, сколько на бьющийся под кожухом и несущийся с огромной скоростью ремень. И в какой-то момент, как он рассказывал нам уже потом, ему, заворожённому этим движением, захотелось потрогать ремень. И ремень, как пасть дикого хищного зверя, затянул наивно протянутую руку Сергея под колесо шкива. Движение прекратилось. И всё замерло.
После остановки двигателя Учитель осторожно провернул шпиндель назад, помог доверчивому Сергею аккуратно извлечь руку, зажатую между ремнём и фрикционным колесом шкива шпинднеля. То, что мы увидели, повергло нас в ужас. Кожа вместе с тканями на указательном и среднем пальцах правой руки была разорвана по всей окружности, смещена и раздвинута таким образом, что из под неё проглядывали белые кости оголённых фаланг.
При виде этого кто-то из нас закричал, кто-то закрыл глаза, кто-то отвернулся. Но больше всего нас удивило поведение самой жертвы этой ужасной безумной оплошности. Сергей не издал ни звука. Ни тогда, когда руку затянуло под ремень, ни потом, когда руку освободили.
Всё это происходило быстро. В считанные мгновения. Раны на наших глазах начали заплняться кровью. Мы, глядя на это, оцепенели. И только учитель-фронтовик бросился к аптечке, и быстро качественно забинтовал руку. Сергей и в эти мгновения, как нам казалось, был невозмутим. Первыми его словами, когда достали руку, и он увидел, во что она превратилась, была спокойная фраза, сказанная, как нам тогда показалось, даже с некоторой улыбкой: "Вот беда!".
К счастью, наша школа соседствовала с городской больницей. Мы по команде учителя взяли на руки своего товарища, и понесли его в больницу в отделение травматологии. Некоторым из нас стало дурно, кое-кто побледнел, кого-то стошнило. Но Сергей, возмутитель спокойствия, так и оставался невозмутимым. Потом нам уже объяснили, что причиной такого его поведения был болевой шок. Но тогда, в момент этого происшествия мы об этом не знали и не думали, и были поражены его хлоднокровием не меньше, чем его безрассудной и опасной выходкой.
Но ещё больше нас удивило поведение и слова учителя. И тогда, когда он оперативно организовывал помощь Сергею, и тогда, когда мы доставляли его в больницу, он не скатился на ругань. Ни разу. Ни слова. И на нас это произвело впечатление. Мы понимали, что он, не раз испытавший на фронтах ещё и не такое, знал, когда и как нужно действовать, когда нужна оперативная быстрая помощь, а не слова, не обвинения.
И когда мы несли Сергея, учитель шёл рядом. И мы на всю жизнь запомнили его фразу, которую он повторял спокойным, но твёрдым голосом: "Ничего, ничего, потерпи, браток!"