Ночь. Деревня (гласит так легенда)
Всполох углей. Играют меха.
Освещенный багрянцем, Климентий
Стук услышал. Швырнув лемеха,
Грозно крикнул: - От дел отрываешь!
Что так поздно? Давай, проходи!
Обождёшь чуть.
- Вот так ты встречаешь
Гостью ночью? – Застыло в груди
Как от лютого холода сердца,
Пробежал вдруг озноб по спине.
В кузне жаркой не может согреться:
Тень фигуры с косой на стене.
Балахон грязно-серого цвета,
Капюшон всё скрывает лицо,
- Ты за мной? Дай дожить до рассвета! -
И жене написать письмецо…
Смех растрескался, хрипло и сухо:
- Ты живи. Не к тебе я пришла!
- Так чего тебе надо, старуха?
- Косу выправить. Сяду пока.
- Эх, дремучий! Меня ты… прости-ка!
Ну, такой, видно, я остолоп.
Знаем тоже мы гостеприимство:
Сядьте здесь. Тут удобнее. Вот!
Гостья села. Видать, прикорнула.
А Климентий, хоть братец Левши,
Сладить с простеньким делом не может:
Сил – полсилы, и как-то дрожит
Кулачище его, что, бывало,
Гнул подкову свою же не раз.
Это ль шутка… Вот это-то ново!
Провозился с косой битый час.
Всё подправил. Зазубрины. (Эх ма!
По кому ты, лихая, прошлась?!)
Все исправил в работе огрехи,
Фраза вдруг с языка сорвалась:
- Вот, примите, хозяйка, работу!
Будет легче… людей убивать.
То, что было потом, ещё долго
Будет ночью кузнец вспоминать.
- Ты! Ты думаешь – Я убиваю?!
Скольких? Много?Ты знаешь число?!
Вы, вы, люди, творите такое…
Убивать – не моё ремесло.
Сразу сникла, ссутулилась горько,
Оперлась на костлявую кисть.
С острых плеч покатилась котомка:
- Был мой облик и светел, и чист,
Я была раньше юная дева,
Что цветами встречала всех вас,
Ободрить и утешить старалась,
Свет улыбки дарить, нежность глаз.
Я покой, тишину излучала,
А сейчас! Посмотри на меня!
Резким взмахом сорвав покрывало,
Проскрипела: Да, да, это – Я!
Изможденная маска печали,
Скорбь застывшая, грустный оскал,
Вместо глаз – два колодца пустыни,
Бесконечных страданий провал.
- Это – Вы! След поступков безумных,
Что меня заставляли страдать!
Это – слёзы детей убиенных,
Это войны! Ещё продолжать?
Был наряд мой прекрасен и светел,
Кровью с грязью пропитан насквозь,
Стал он рубищем, стал неприметен,
Заскорузлым от высохших слёз.
Взгляд отчаянный я теперь прячу,
Боль терпеть - больше нет моих сил!
Да, страшна я! Но это лишь значит, -
Мир стал хуже. - Климентий спросил:
- Коль не ты, что же сталось с косою?
В чем же суть твоего ремесла?
Смерть ответила тихо, с тоскою:
- В рай тропинка совсем заросла.