Это было в декабре 94-го, ночью.
мы стояли в прихожей нашей квартиры на четвёртом этаже,
в куртках и шапках:
мои родители, двое моих братьев и я.
В небе летали самолеты и бомбили город.
От ярких вспышек в окна проникал свет -
и мы могли видеть лица друг друга.
Свет внутри не включали,
потому что считалось,
что он привлекает внимание тех,
в чьих обоймах находились семена смерти.
На короткие мгновения между взрывами
окрестность погружалась в тишайший мрак.
Затем низко над крышей пролетал очередной самолёт,
дом начинало трясти, и раздавался резкий грохот.
Младшему брату было три года.
Он не любил, когда мама называла его маленьким
и каждый раз поправлял её,
говоря,
что он больше не маленький,
что он большой.
В ту ночь он много плакал. Мама присела на колени перед ним,
- у неё был круглый живот,
- и сказала, утирая ему слезы:
не плачь, ты ведь большой!
Он отвечал: я не большой, я маленький.
И мы все смеялись.
Я вспоминал это вслух, на балконе,
смотря новогодний салют,
рядом - пожилая немка, у которой я снимал комнату,
когда поступил в местный университет.
Я видел эти праздничные огни в небе как будто сквозь раму окон той ночи.
У неё тоже была память.
В сороковые она была приблизительно того же возраста, что и я в девяностые.
И вот мы оба - дети с разницей в полвека,
стояли на балконе, глядя на вспышки в небе,
и пестрые краски меняли тон наших лиц,
а наши глаза отражали огни фейерверка.