Жил-был дурак,
и не было дома у дурака.
Были дубовые кроны вместо высокого потолка,
вместо постели – дерюга кустов и паучий шёлк.
Вместо любви за спиной – заплечный пустой мешок.
Пил он кровь рек, собирал в ладонь кровь земли,
листьев летели за ним воздушные корабли.
Вместе с осиной дрожал дурак, вместе с кроной сосны молчал
на камышовой дудочке ночью играл сычам.
Было семь дырочек в дудочке, звуков – не сосчитать,
переплетались в ней треск огня, и холод, и теплота.
Переплетались плеск волн и заливистый звонкий смех.
Только на узкой дорожке дурак как-то встретил смерть.
Смерть подошла и сказала тихонько так:
сколько ты не беги, я тебя заберу, дурак.
Семь лет я шла за тобой сквозь крапиву и резеду.
Я без тебя, дурак, как хочешь, а не уйду.
Ну а дурак достал свою дудочку звонкого камыша.
Да и не начал играть, нет, скорей, дышал.
Сделал он шаг по осенней лесной траве,
выдохнул звук – и звук превратился в свет.
Так и пошёл он сквозь поле и тёмный лес,
с дудочкой этой глупой наперевес,
шёл он сквозь страны, шёл он сквозь города.
Свет оседал коркой инея на следах.
Свет запекался в звезду в небесах на ночном ветру.
Смерть не взяла дурака – выскользнул он из рук.
Словно бы вместо тела был свет и поток из нот.
Словно дурак стал звуком, летел вперёд.
И, там где шёл, зажигались огни в домах,
там, где ступал, уходили и боль, и тьма,
монстры сбегали из-под кроватей и пыльных пустых углов.
Шёл и играл дурак.
Иначе быть не могло.