Стал слеповат... воочию, физически...,
но вижу хорошо, как жил, да и живу,
смотрю на жизнь по-свойски, но критически,
пропавшее, когда-то..., нахожу.
Но все находки плесенью покрылись,
от времени поблёкли, потекли...,
по форме, по структуре изменились,
их, по-другому..., люди нарекли.
И чувства притупились, заржавели,
а возгласы на шёпот перешли,
колючки фраз в уме... остервенели,
а с языка, по-тихому, сошли.
Исчезли лоск и вычурность костюмов,
и не сверкают искрами глаза,
они застыли на лице угрюмом,
и я, какой-то, весь на тормозах.
Жизнь, до предела, стала откровенной,
я, точно, знаю то, чего смогу...,
и, если, ноша оказалась непомерной,
то, с удовольствием, отдам её врагу.
А, счастье, до которого стремился,
поднялось вверх и облаком кружит,
мне говорит, что я всего добился,
и, мол, оно, всем этим, дорожит.
Я не ропщу, пусть, облако витает,
мне на него, за счастье..., посмотреть,
тень облака со мною обитает,
как хорошо в тени его присесть.
Одел очки, чтоб искренность увидеть...,
но, та, ушла под мелкий, мелкий шрифт,
не стал читать..., боюсь её обидеть,
ведь, с ней и дальше..., надо будет жить.