РОМАН-ХРОНИКА
Автор Анатолий Гордиенко
Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).
Продолжение 6
Продолжение 5 http://www.stihi.ru/2019/12/17/4969
«Товарищ Сталин будет радоваться вашей победе...»
30 ноября 1939 года.
«Утро туманное, утро седое». Оттепель. Пять утра, а все уже на ногах. Наскоро проглотив хлеб с колбасой, запив горячим чаем, толкаемся у штаба. Через час Куприянов, Кондрашов, Разумов, мы, корреспонденты всех мастей, едем на границу к разведчикам и танкистам.
На дороге уже заторы. Лезут друг на друга танки, машины, армейские повозки. В свете наших фар всё кажется огромным и зловещим.
Перед горушкой, перед холмом – остановка. Тут застыли тяжёлые громады танков, отмечаю – башни покрашены в белый цвет. Во тьму уходит Разумов с адъютантом и вскоре появляется с начальником разведки дивизии капитаном Васильевым, который приветствует Куприянова, докладывает, что граница рядом; за горушкой – финская деревня Кясняселькя. Через полчаса около нас собираются танкисты в чёрных ребристых шлемах, разведчики в белых балахонах, надетых на шинели через голову.
Начинается митинг. Куприянова просят говорить потише.
– Земляки! Братцы! Храбрые бойцы Красной Армии! Я приехал сюда к вам, в родную 18-ю Краснознамённую, можно сказать карельскую, дивизию, чтобы передать горячий привет от ваших матерей и отцов, жён и невест, от всех жителей Карелии и пожелать вам с честью выполнить ваш воинский долг!
Вам только что прочитали боевой приказ. Через час вы пойдёте в бой. Идите смело вперёд под Красным знаменем Ленина – Сталина!
Сегодня я всюду слышал справедливые слова бойцов и командиров о том, что нашему терпению пришёл конец. Так оно и есть. Пора проучить наглых зачинщиков войны, цепных собак Маннергейма. Не жалейте патронов! Отомстите за своих боевых товарищей, подло убитых белофиннами на Карельском перешейке!
Мне доложили, что и здесь, со стороны деревни Кясняселькя, стреляли в нашу сторону, что имело место проникновение к нам вражеских лазутчиков. Бейте в хвост и в гриву шюцкоровских бандитов, но не забывайте в пылу сражений, что мы несём свободу трудовому народу Финляндии.
Жители Карелии, ваши родные и близкие с гордостью глядят на вас и желают вам скорой победы. По планам командования враг будет разбит к концу года. Это будет достойный подарок к юбилею нашего вождя и учителя товарища Сталина. Завтра я позвоню по телефону товарищу Сталину в Кремль и расскажу о нашем митинге, о вас, мои дорогие земляки, замечательные воины славной 18-й дивизии. Я скажу, что вы меня заверили в скорой победе, заверили, что будете воевать по-большевистски, умело и с огоньком. Уверен, что после этого товарищ Сталин будет следить за вами. Он будет радоваться каждой вашей победе, вашим успехам и помогать в трудную минуту. Два дня назад мне позвонил товарищ Жданов – член Военного Совета Ленинградского военного округа. Он сказал, что товарищ Сталин шлёт пламенный привет бойцам и командирам, идущим в бой за нашу Советскую Родину! Вперёд, друзья! Вперёд до полной победы! На четырёхгранных штыках ваших винтовок – величие и слава Страны Советов!
Мы. корреспонденты, сгрудились у зажжённых фар «эмки» и записывали, записывали. Какой я молодец, что не ленился на практикуме по стенографии! Выступают – капитан Васильев, разведчик Михаил Амозов, родом из Петрозаводска. Мысль одна – скорее в бой, приказ наркома Ворошилова будет выполнен. Амозов добавил, что разведчики его батальона, все бойцы дивизии рады встрече с товарищем Куприяновым и, как избиратели, выдвигают его кандидатуру в депутаты Петрозаводского городского Совета. Куприянов горячо расцеловал разведчика.
Последним выступает Кондрашов. Говорит напористо, кратко, ясно. Дважды повторил приказ разведчикам: не зарываться, не уходить далеко вперёд, действовать осмотрительно и обязательно взять пленных. Гаснут фары. Глаза долго привыкают к темноте. Проходят бойцы, колышутся на фоне серого неба иглы штыков, чавкают сапоги по раскисшему снегу. Снова тишина. Мы залезаем в «эмку» и молчим. Приумолк даже говорливый Геннадий Фиш.
У меня вдруг начинается лёгкий озноб, то ли от влажных портянок (забыл просушить ночью), то ли от промозглой сырости, которая лезет под шинель, холодит спину. Все то и дело зажигают спички, поглядывают на часы. Ещё полчаса. Ещё пятнадцать минут. Ещё десять минут. Мы выходим из «эмки», находим Кондрашова, он у штабной машины, тут же – Куприянов, ещё кто-то. Геннадий Николаевич закуривает, протягивает мне картонную коробку. Я долго раскуриваю папиросу, чмокаю, тупо вдыхая дым душистого «Казбека».
Кондрашов машет рукой, подбегает телефонист с армейским аппаратом на ремне. Комдив светит фонариком на циферблат. На часах – без пяти восемь.
– 12-й, 12-й, слушай мою команду! – голос Кондрашова срывается на крик. – Три артналёта по три минуты каждый. Огонь!
Тишина. Почему они молчат? И вдруг сзади полыхнуло красно-жёлтое зарево, раскатился гром, и в тот же миг с воем и стоном, кажется, прямо над головой, полетели на юг снаряды. Взревели моторы, и танки, клюнув пушкой почти до самой земли, рванулись при полных фарах по дороге вверх. Нам не разрешили двигаться с места, и мы напряжённо вслушивались. Вот выстрелили танки, один выстрел, другой, третий. Слабенько застучал ручной пулемёт, и вдруг – глухой взрыв, похожий на вздох:
– Уу-хх!
Позже выяснилось: это финны взорвали мост. От него до деревни – рукой подать. Но сапёры этого ждали, у них были заготовлены длинные и короткие брёвна, тёсаные шпалы. На телегах они повезли всё это туда, где был мост.
Кондрашов исчез, и все мы ватагой во главе с Куприяновым пошли на горушку, потом спустились к реке. В Кяснясельке горели несколько домов, полыхала финская погранзастава, которую три дня назад я долго разглядывал в бинокль. Сапёры сгружали брёвна и шпалы, таскали их вниз к тёмной реке, кое-где перепоясанной снежными заносами. Бойцы всё делали бегом, спешили, понимая, что сейчас они – главные рабочие войны. От них сейчас зависело восстановление деревянного моста, по которому покатят пушки, автомашины, а главное, танки. В селе раздавались одиночные винтовочные выстрелы, но вскоре они замолкли. Паша Гультяй, Тойво Ранта – наш переводчик из политотдела, старший лейтенант Смирнов и я решили идти в село. Короткое, суетливое прощание с Куприяновым, он суёт мне в карман початую коробку «Казбека». По широкому дощатому настилу, справа от осевшего моста, перешли речушку.
Светает. По селу от дома к дому бегают наши разведчики. Два Т-26 стоят на окраине и два – у пылающей погранзаставы. Как они переправились? Идём по селу, останавливаем разведчиков, те разводят руками: в селе никого нет. Хотя их обстреляли, когда они шли к первым домам. Полыхает добротная изба. Горящая балка скатывается к моим ногам, а я гляжу в окно, где бушует огонь, и мне кажется, что там, внутри, кто-то есть и смотрит на меня.
Небольшая казарма пограничников не загорелась, хотя её пытались поджечь. Рядом валяется канистра, остро пахнет бензином. На двухъярусных нарах – скомканные байковые одеяла. На столе – горящая керосиновая лампа, разбросаны игральные карты, глянцевые журналы с белокурыми «тютте»*. В углу стоят забытые валенки с галошами. Запах чужого мыла, душистых сладковатых сигарет.
Tytto – девушка (финск.)
За окном бежали наши бойцы, неуклюже переваливаясь в мешках- балахонах, уже шибко грязных внизу. Оказывается, на мине за селом подорвался наш танк. Экипаж погиб. Через полчаса я был там. Все трое танкистов лежали на обочине дороги, лица их были изуродованы огнём. Чёрные на белом снегу. Но почему нет крови?
В селе оказалось всего две семьи. В основном это были пожилые, больные люди, и почти все говорили по-русски. Их рассказ приблизительно такой.
Мы карелы. Живём тут издавна. Хорошо помним ту старую жизнь под Россией. Здесь могилы отцов и дедов. Военные начали выселять всех ещё месяц назад. Угоняли скот, заставляли резать гусей и кур. Верим, что русские нас не убьют. А за что нас, немощных, убивать? Один старичок повёл наших разведчиков к своему дому и показал, где финны поставили мины: под окном избы, у сарая и на дороге.
Войска запрудили всё село; я видел, как бойцы шныряли по домам, заглядывали в просторные сараи, сложенные из дикого камня.
Пришла ещё одна печальная новость: мина разорвала ездового, убила лошадь, разметала телегу, на которой лежали катушки с телефонным кабелем. На окраине села бойцы копали широкую могилу. Движение машин, танков, тягачей с пушками к полудню остановилось. Вся дорога была забита техникой, стоял крик, гам, ругань, но ругались весело, беззлобно.
Вперёд ушли сапёры и разведчики. К вечеру они разобрали два завала и сняли около десятка мин. Эти финские мины я увидел на следующий день: неказистые, похожие на школьные пеналы деревянные ящички – противопехотные, большие дощатые ящики – противотанковые. Жалоба сапёров: нет миноискателей, всё делают вручную, щупом, тыкая в землю, в снег толстой проволокой на палке. Где учёные, где техническая мысль?
Первые неудобства – ночёвка и еда. Мы, командиры, ночевали в брошенных домах Кяснясельки, бойцы – в сараях, конюшнях, палатках.
Пообедать удалось только к вечеру, но странное дело – есть не хотелось.
Кондрашов и Разумов куда-то пропали, и я болтаюсь, как конфета в проруби. Пытался найти командира развед-батальона, но тот ушёл с бойцами вперёд по дороге. И всё же я кое-что написал. Митинг, речь Куприянова, артналёт, взятие села, разговор с карельскими стариками.
Стал искать нашу дивизионную радиостанцию, чтобы передать первую корреспонденцию и для «Правды», и для «Боевого удара». С трудом нашёл в Кяснясельке узел связи, но знакомой крытой машины не было. Как выяснилось, случилось невероятное: при въезде на наш новый мост молодой водитель растерялся, и автофургон свалился с откоса. Есть раненые, но главное: мощная радиостанция не подлежит восстановлению. Связи со штабом корпуса и штабом армии пока не будет. Когда пришлют новую – не известно. Вечером пошел густой снег, величиной с Вовочкины ладошки, и тихо ложился на мои плечи. Топили печку в брошенном доме, пили чай с печеньем. А я перетащил в угол стол, прикрутил фитиль лампы и писал до полного онемения пальцев.
3 декабря 1939 года.
Снег валит уже третий день. Ночью финны обстреляли наше боевое охранение. Есть раненые. Финны подошли на лыжах, стреляли из автоматов. К полудню узнал ещё одну новость: пропали двое часовых. К их посту вела из леса лыжня, в лесу она была ещё хорошо видна, её не замела пурга. Ходил смотреть эту лыжню. Пост, где стояли часовые, недалеко от нас, следов крови не видно, значит, увели живыми. Проехал на лошади к завалам. Поваленные на дороге крест-накрест огромные ели сапёры опутывали верёвками и «раз-два, взяли!» Пришлось слезть с лошади, браться за верёвку – добавилась ещё одна тягловая сила. Потом подъехал трактор с дощатым щитом спереди, кативший грязный вал снега, смешанного с песком. Оставшееся последнее дерево зацепили тросом, трактор поволок его, съехал с дороги в канаву, а там, в болотце, забуксовал, вставал на дыбы и в конце концов заглох. Опять мы кричали: «Раз-два, взяли!»
Дорогу освободили, и я рядом с повозками, которые везли хлеб, поехал вперёд. За горушкой снова хозяйничали сапёры, они расширяли дорогу, засыпали мёрзлой землёй канавы по обе стороны дороги. Цель: чтобы могли разъехаться две машины, чтобы было так называемое двухстороннее движение. Некоторые бойцы работали короткими маленькими лопатками, нагибаясь к самой земле. Дальше, за поворотом, сапёры и пехотинцы валили лес, делали просеку вдоль дороги. Как мне объяснили, это будет обходная дорога для танков и пушек. Разговор с бойцами. Ребята костерят белофиннов за то, что те ведут нечестный бой, стреляют из-за угла. Днём выставили впереди и по сторонам усиленный дозор. Нашим кажется, что враг прячется за деревьями. Я посмеялся над этим, а у самого вдруг похолодела спина, когда повернулся к тёмному лесу.
Пытался выяснить, где 316-й, 208-й полки. Сказали, что впереди. Но Гультяй не верит. Полная неразбериха. Разумеется, это дело временное, наши основные силы ещё позади, на своей территории. Там штаб дивизии, там службы обеспечения фуражом и продовольствием, там склады горюче-смазочных материалов (ГСМ). А пока бойцы таскают по Кяснясельке реквизированное сено для своих лошадей. Нежданно-негаданно нам, в частности мне, прислали ординарца. Худощавый высокий паренёк Георгий Алексеев, родом из Шуньги в Заонежье. Я сказал, что мне ординарец не нужен, а вот посыльный подойдет.
– Всё равно, товарищ старший политрук, – согласился Алексеев, – как скажете, так и будет. Там, на дороге, народу, как комаров в тёплый вечер. Вот и велели к вам, чтобы вас охранять, а то неровен час... Бело-финны, они, вишь, какие, чисто привидения. Может, вон за тем деревом затаился или на крыше риги вас высматривает.
Я не прерывал его, слушал сначала с улыбкой, а потом разозлился и пошёл прочь. В сумерках вернулся в Кяснясельку. Вечером Георгий принёс полведра квашеной капусты и ведро картошки. Картошку пекли в печке. Горячую катали из одной руки в другую. Капусты очень хотелось, но кислого я остерегаюсь. У нас беда – сильно ранен начальник штаба дивизии. Финский снайпер свалил его первым выстрелом, видимо, он понял, кто в новом добротном полушубке распекает двух младших командиров в грязных серых шинелях.
Прошло два дня. Медленно продвигаемся вперёд. Финские снайперы убили наповал двух сапёров, трёх ранили. Решил пойти посмотреть. Впервые видел кровь на снегу. Белый и красный – классические цвета всех времён и народов. На что похожа кровь на снегу? Сапёр упал грудью вперёд, кровь прожгла снег, и снег этот застыл на морозе красной «лейкой».
Невдалеке увидел санитарную машину. Доложили, что в фургоне оперирует сам Вознесенский – достаёт пулю из спины подстреленного сапёра.
Дождался конца операции, побеседовал с доктором. Настроение у него мрачное: мало лекарств, не подвезли проволочные шины для крепления при переломах, ранении рук, ног. Обещали подвезти и пропали. Санитарная машина буксует, надо где-то доставать цепи на колеса. А где? Прощаясь, он залез в фургон, вынырнул с вещмешком, извлёк из него алюминиевую фляжку, не стеклянную, как у всех.
– Это презент вам, товарищ писатель, – сказал он, суетливо отвинчивая крышечку на цепочке. – Спирт, полная ёмкость. Отвинчиваете колпачок, наливаете. Три раза в день по колпачку, чистого, неразведённого, и славно бы вслед за глотком, сверху, дать себе кубик сала, один на один сантиметр. Другого, батенька, ничего стоящего не могу придумать в полевых условиях. Дерзайте. Метод давний, многие язвенники излечиваются. Берите, берите! Это я давно вам приготовил. А себе ещё достану, уж поверьте. Спирта пока хватает».
Продолжение в следующей публикации.