В предрассветной тишине, средь долин туманных,
Одинокий и пустой, бродит как изгнанник,
Брошен, втоптан в грязь, забыт
В общей куче прочих, бесталанных –
Дар – не дар, уменье – не способность, не талант, а так,
Не бог весть что – призрачная линия
Воды небесной в бесконечно жутких сумерках души. Я не властен,
Нет, готов поклясться, не могу остановить свое
Черное, с белеными словами сумасбродство. Я у стен
Моей тюрьмы, где божья благодать была Твоей,
Где чистый дух, не веря в плоть, таится,
Чувством выжженным, как раскаленной сталью
На дверях темницы напишу:
«Жизнь слепа. Есть вера или нет бессмертья –
Не на тот вопрос ответа ждут,
В брызгах правды нет истины ни капли,
На обломках веры люди не живут!»
… Я в окно смотрю как в зазеркалье,
Вижу жизнь – без устали кипит, там и тут
С истинно святой слезой
Хрустальной, с дрожью искренней
Ложь выдают за правду,
Истину всегда обманом назовут.
Я смотрю и жутко мне, и верю и не верю –
То, что в душах наших чистым хрусталем звенело –
Выбито, под ноги брошено –
«Да пусть себе звенит!» –
Все, что свято было, сапогами хамов в пыль истерто,
Сумасшедшим хохотом по всей земле развеяно –
Прожито, забыто, продано и, проще, предано,
В бытовом угаре растворилось и даже не скрипит.