ОГЛЯНИСЬ ЕЩЁ РАЗ - повесть
НОСТАЛЬЖИ
Всё бередит и щемит мне душу одно, немеркнущее с годами, воспоминание из моего самого раннего детства. Как-то, проснувшись летним утром, я обнаружила, что кроме меня в доме никого больше нет, но это почему-то нисколько не испугало меня. Выйдя из дома и даже не закрыв за собой двери, я сошла с крыльца и побежала через рощу по тропинке, ведущей к находившейся рядом школе. Мама и папа косили цветущую луговину на школьном участке. Увидев меня, они положили косы на свежескошенные рядки травы, а сами, такие относительно ещё молодые и весёлые, смеясь и приговаривая – "Кто же это прибежал к нам сюда такой маленький"? – ласкали и целовали меня, передавая с рук на руки.
Другое, более позднее, но не менее волнующее меня, и тоже утреннее воспоминание – это одновременно врывающиеся в полусонное сознание: запах маминых пирогов и крики грачей, гнездящихся в берёзовой роще.
О, как бы хотелось мне снова проснуться от тех же самых запахов и звуков, в том же, таком милом теперь сердцу доме, и в той же, кажущейся теперь такой счастливой жизни.
Где же он, этот временной коридор, соединяющий настоящее с прошлым? И только память услужливо уносит меня туда на волнах слёз, да ещё сны, то зыбкие, а то такие реальные, почти граничащие с явью.
…Майские жуки, так забавно шебуршащие в спичечной коробочке и пахнущие первыми и клейкими ещё берёзовыми листочками; соловьи в зарослях черёмухи у ручья и кукушка на кладбище; ласточки под стрехой; дальний крик коростеля на закате и протяжное мычание возвращающихся из пастьбы усталых коров, да влажное дыхание подступающего болота…
Полно, да было ли всё это когда-то, или только приснилось? Так стоит ли столько над этим плакать?
ИГРУШКИ…
У большой просёлочной дороги стоял деревенский дом. С восточной стороны под его окнами росли и цвели сирени, с западной стороны – кусты жасмина. А с южной стороны дом просто утопал в буйных зарослях красной смородины, высокие кусты которой летом смыкали свои пышные верхушки, сплетая узорный покров и образуя внизу множество зелёных сумеречных шалашиков. В них любили забираться дети. В таких шалашиках хорошо было играть в домик, или в избушку. Солнечный свет проникал сквозь резную смородиновую листву вниз и дрожал на земле яркими тёплыми бликами. А висящие на ветвях кустов красные ягодки, превращал своим ярким лучом в горящие среди зелени рубиновые гроздья. Ягоды собирали и приносили в дом вёдрами.
Хозяйка этого дома варила множество банок смородинового желе и варенья, расставляя всё это в подполе и на полках кухонного шкафа. Хозяйкой дома была мама живущей в нём маленькой девочки, а девочка была поздним, (когда родилась эта девочка - отцу исполнилось 45 лет, а матери около 40 лет) младшим и последним ребёнком в семье. Благодаря этому, и её красивым светлым волосикам, родители ласково называли девочку – Светланка, Светик.
Первым детским впечатлением девочки была красивая, немного грустная мелодия, льющаяся из небольшого деревянного ящичка – шкатулки. Музыкальную шкатулку послал по почте из большого далёкого города дядя – брат мамы. Музыку эту Светланка могла слушать часами. Надо было только, придерживая ящичек одной рукой, другой покрутить его ручку, и оттуда раздавалась музыка.
То было: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин. Всё прошло, всё прошло, Всё прошло, прошло, прошло.» Но слова эти Светлана узнала много позже, как и то, что действительно «всё прошло». А тогда, выходила она на середину комнаты и вставала напротив старого затуманенного зеркала, висевшего на стене над комодом. Глядя в потускневшую от времени амальгаму, она видела в нём себя – маленькую, с чуть вьющимися светлыми локонами, в белом коротком платьице. Поначалу девочке всегда казалось, что сзади её, чуть ближе к порогу, стоит взрослая, высокая женщина с русой косой, обвитой вокруг головы. Когда девочка оборачивалась – позади её никого не было. Но она почему-то была уверена, что эта большая женщина существовала, и когда-то давно стояла на её месте. Скорее всего, ещё до рождения её самой, маленькой крошки, стоящей сейчас на широких, шероховатых половицах старого дома.
Из игрушек у девочки ещё была кукла, сшитая из тряпок её старой бабушкой Анной. Матрёша – так называла свою куклу девочка. На личике куклы нарисовала бабушка разными карандашами: брови, глазки, алый ротик и две жёлтые точечки вместо носа. На голове Матрёши были пришиты волосики из льняной кудели, по цвету почти не отличавшиеся от волос девочки.
Убаюкивая, носила девочка куклу на ручках, потом клала её в деревянную колясочку на колёсиках–катушках и возила за верёвочку по полу. Колясочку для куклы сделал Светланке её старший брат Юрик. Ещё он сделал и подарил девочке картонного солдатика, вращавшегося между двух лучинок на верёвочке. Если сжать, сомкнуть вместе нижние кончики лучинок, держа их в руке, то солдатик начинал забавно и быстро кувыркаться на своей верёвочке, как на турнике. Видя это, девочка весело смеялась.
Вообще, брат в свои шестнадцать лет делать умел решительно всё. Мог пахать школьный огород, сидя на колёсном тракторе ХТЗ. Эти первые трактора были созданы на базе американского «Фордзона», имели металлические колёса с шипами, а при запуске двигателя издавали такой трескучий характерный звук, что, услышав его, старая бабушка говорила: «Ну, опять… затарахтел».
Юрик так же мог сфотографировать маленькую сестру в часах и с котёнком на руках своим новеньким фотоаппаратом «Зоркий». Ясным зимним днём мог запрячь в санки собаку лайку по кличке Найда и повезти девочку «на Север к белым медведям». Но Светланка обычно вываливалась из санок в первом же сугробе. Вечерами Юрик закрывал папин стол длинной белой простынёй до пола, гасил лампу и при помощи электрического фонарика показывал сидящей под столом сестрёнке «китайские картинки».
Светланка очень любила своего брата – он её, я думаю, тоже. При первом же удобном случае старалась она залезть на колени брата и просила нарисовать ей домик с трубой и куколку. Она и сама рисовала очень красивых, как ей казалось, куколок и девочек в платьях колоколом и с косичками, торчащими по сторонам. Но потом эти рисунки куда-то бесследно пропали, хотя папа Светланки любил всё хранить и ничего не выбрасывал.
Папа носил синие диагоналевые галифе и френч защитного цвета, несмотря на то, что война с немцами закончилась уже около восьми лет назад. Летом он одевал светлый китель и фуражку с белым чехлом. Работал папа учителем в местной сельской школе, двухэтажное здание которой стояло рядом с их домом в красивой берёзовой роще.
Кроме берёз в этой роще росли ещё несколько лип и лиственниц. Цветущие липы разливали вокруг аромат, а на лиственницах только весной появлялись мягкие нежно-зелёные иголочки и совсем розовые шишечки.
Мама девочки видом своим выгодно отличалась от деревенских женщин. Как говорил когда-то маме её отец, (а Светланкин дедушка, которого она никогда не знала) – мама была из «старинного польского рода». Судя по её изящному прямому носу с небольшой горбинкой и гордой посадке всегда высоко поднятой головы – в маминых жилах текла «голубая кровь» её польских предков – магнатов. И Светланкин папа нередко ревновал маму совершенно безосновательно и без всякого к тому повода. Словом, он всё ещё был от неё «без ума»...
*Написано в 2004 году - мой первый литературный опыт.