ОГЛЯНИСЬ ЕЩЁ РАЗ. ЧАСТЬ 2.
СМЕЮЩИЕСЯ В СМОРОДИНЕ, ИЛИ ДРУГ МОЙ – ВОВКА
Приходил к Светланке соседский мальчишка Вовка. Они любили играть вместе. Вовка был на год младше Светланки, но относился к ней всегда с истинным, неизвестно откуда взявшимся в нём, рыцарским благородством. Дети пили чай с вареньем и мамиными пирогами и шли играть под смородину. Вовка понарошку уходил будто бы в лес за дровами, или на охоту, а Светланка готовила ему «салат» из жёлтых цветов мать и мачехи и одуванчика. Варила кашу из клевера. Всё это приготовлялось в красивых черепках, найденных ими на грядках за домом.
Папа рассказывал, что когда-то, в большом доме с колоннами, стоявшем почти на этом самом месте, жил старый барин. Поссорившись со своей барыней, он нередко дурил и колотил посуду. Вот и был усеян её разноцветными осколками весь огород.
Наконец, Вовка – «хозяин понарошку» возвращался с охоты, и со всем радушием маленькой хозяйки, Светланка принималась угощать его своею стряпнёй. На стол подавалось даже красное смородиновое вино в маленьком флакончике из-под одеколона. Иногда «хозяин» позволял себе «захмелеть»: бессвязно и протяжно начинал петь, закрывал глаза, храпел и падал к ногам девочки, как подрубленный.
На этом самом интересном месте откуда-то вдруг приходили два больших и противных мальчишки с чёрной и тоже большой собакой. Они принимались кричать детям: «Жених и невеста! Тили-тили-тесто!» Говорили и ещё какие-то непонятные, но, видимо, нехорошие вещи.
В недоумении своём и испуге, с дрожащими губами и слезами в глазах, дети убегали и прятались где-либо за домом. Сидели на корточках и тихо, обиженно перешёптывались. Когда же эти гадкие мальчишки уходили, девочка и мальчик выбирались из своего укрытия и снова шли играть под смородину. Вскоре из кустов смородины опять раздавались звонкие детские голоса, и весёлый смех их оглашал всю округу.
Глядя в окно, мама девочки говорила: «Зина, ты посмотри, как хорошо играют дети». Зиною звали мать этого соседского мальчика.
МЕЛЬНИЧНЫЙ ПРУД
Услышав знакомый голос, Светланка и Вовка забежали в дом и, теребя подолы матерей, наперебой стали просить: «Мама, мам, пойдём на Мельничный пруд. Жарко, идёмте купаться!» И вот, все спустились с высокого крыльца, и пошли: через дорогу, мимо магазина под голубой крышей, мимо маленькой избушки – керосинки, и дальше узкой тропинкою, петляющей среди цветущего ромашкового луга, и миновав обочину ольховой канавы вышли к зеркальной глади Мельничного пруда.
Чуть поодаль, на одном его берегу стоял большой, но уже ветхий дом мельника. У входа сидела горбатенькая девочка – маленькая мельникова дочка. «Еля, иди купаться» - позвали её дети, но девочка лишь мотнула отрицательно головой. Худенькие ножки не держали её уродливое тельце, и она больше любила сидеть, задумчиво глядя вдаль и греясь в лучах ласкового ко всем солнышка.
С торцового берега пруда, заросшего малиной и розовым шиповником, а так же свисающей к воде чёрной смородиной, отражалась в неподвижной воде старая, заброшенная мельница. Задремавшие было лягушки, вспугнутые приближением людей, с громким кваканьем дружно попрыгали вниз с песчаного обрывистого берега, к которому все подошли. А от мельницы, из свисающих зарослей чёрной смородины, шлёпнулась в пруд потревоженная шумом водяная крыса и, отфыркиваясь и раздувая воду смешным носиком с торчащими усами, поплыла к более низкому противоположному берегу, дабы спрятать в росшей там осоке своё жирное тельце.
В призрачно дрожащем знойном мареве, как вертолёты, низко реяли над водой лупоглазые стрекозы, трепеща синими слюдяными крыльями, присаживались на поверхность воды и, окуная в неё лишь кончик изогнутого брюшка, пролетали дальше и устраивались на прибрежных узких травинках, прогибая их и раскачивая. Божья благодать и сладкая истома царили в прозрачном июньском воздухе, прогретом добрым и ярким солнышком.
Ребятишки, стряхнув с себя чарующее оцепенение и на ходу скидывая мешающую одежонку, выскочили вперёд и, наподобие лягушат, попрыгали в тёплое, отстоявшееся мелководье. На глубокой середине пруда, как говорили взрослые, били холодные ключи, и туда дети никогда не заходили. Высоко взлетали и падали вниз прозрачные водяные брызги, громкий визг и крики проносились над чашей водоёма.
Мамы – женщины в лёгких пёстрых платьях, разговаривая между собой но, не спуская глаз со своих чад, сели рядом в мягкой траве на берегу. Наконец, устав кричать и плескаться, дети выбрались из воды и уселись на старых дощатых мосточках. Мальчик, бесстрашно беря руками прилипших к мокрым доскам чёрных и скользких пиявок, скидывал их в воду, и пиявки, извиваясь по-змеиному, уплывали, скрываясь из виду. По успокоившейся воде, как конькобежцы, скользили на тонких комариных ножках юркие водомерки. Всплыл и тут же ушёл на глубину, мелькнув чёрным панцирем, жук-плавунец.
И тут Вовка крикнул: «Мамка, мамка, иди сюда скорей, смотри, здесь маленький крокодил!»
- Крокодил? Откуда? Какой Крокодил? – засмеялись женщины, но всё же спустились к воде и взошли на мостки.
- Ах, вот оно что, да это же тритон, Вова. Ты, наверное, вспомнил, как вчера читали «Краденое солнце» Чуковского?
Мальчик разочарованно вздохнул. А за спокойным прудом, в чаще небольшого зелёного перелеска, несколько раз отчётливо послышалось: «Ку-ку. Ку-ку» - кукушка… Все привстали и посмотрели в сторону раздавшегося звука. Тихо взявшись за руки, женщины и дети пошли в лесные заросли на, как будто звавший их к себе, кукушечий голос. Чавкала под лёгкой обувью ручейковая вода и жижа в поросшей осокой низине за прудом. Задевали и опутывали лёгкой паутинкой лица плакучие ивы. Хрустели и терпко пахли, раздвигаемые руками, высокие папоротники. Ломались под ногой ярко-красные и вогнутые, как кукольные блюдца, маленькие грибочки. Всё ближе и ближе слышалось завораживающее птичье «Ку-ку»… и вдруг… всё смолкло.
Предвечерняя тишина вместе с лёгким туманом опускалась на нагретую за день землю. Обратно шли молча. Огибая пруд, увидели, как над розовеющей от заката водой, низко пронеслись, настигая друг друга, две ласточки, резким щебетом тревожа затихающую округу.
«К дождю, видно, к дождю – вздыхали и переговаривались между собой женщины. - Да, ночью быть дождю. Пора, уже пора. Пусть будет».
НА ПРОСЁЛОЧНОЙ ДОРОГЕ
Больше всех людей на свете любила Светланка свою маму. Не было женщины красивей её и ласковей. Присутствие матери девочка ощущала на каком-то подсознательном уровне, а когда мамы не было рядом с ней, Светланке сразу же становилась одиноко и холодно.
Как-то летним утром, пока дочурка ещё спала, ушла мать по делам в город, расположенный в десяти километрах от их деревни. Проснувшись, Светланка долго плакала. Неизбывным горем казалась ей кратковременная разлука с матерью. Не помогали ни уговоры взрослых, ни утешения её маленького приятеля, а утешал он подругу с особым знанием дела, ведь его мама уезжала в город каждый день. Такая уж была её работа – возить на лошади товар в их сельский магазин, и Вовка по целым дням был предоставлен самому себе.
Когда лицо девочки от слёз совершенно опухло, а всхлипывать и ныть не оставалось уж больше сил, мальчик сбегал к большому, розоватому с какими-то проблесками искр, гранитному камню за магазином – излюбленному месту выпивающих деревенских мужиков, и принёс оттуда пустую бутылку из-под водки. Сдав бутылку в магазин продавцу тёте Дусе за двенадцать копеек, а для детей это были большие деньги, они тут же купили пачку - брикет сухого фруктового напитка, так любимого ими обоими. Сжевали его, сидя на крыльце у магазина и сплёвывая под ноги раздробленные косточки. Покидались камушками в бородавчатую жабу, жившую в деревянной противопожарной бочке, врытой в землю у магазина и наполненной зелёной, уже зацветшей водой.
Подражая взрослым, раскинули взятую из дома старую игральную колоду, выдёргивая карты по одной и говоря: «На пороге, на дороге, на постели, за столом…», а когда ожидаемая червонная дама (мама) выпала на желанной фразе «на дороге», встали с нагретого солнцем крыльца и, глядя вдаль и взявшись за руки, побрели по дороге в направлении перелеска под названием - Жарки.
Тёплая пыль просёлочной дороги грела и приятно щекотала маленькие босые ступни. Высоко над головой крохотным комочком трепетал в безоблачной голубизне неба и звонкой песней заливался голосистый жаворонок. Высокие обочины придорожных канав белели цветом и краснели ягодами земляники. В зеленеющем за канавой гороховом поле, что-то странно шевелилось и пощёлкивало. Оказалось – что это собака Найда. Увязавшись за детьми, она ела в поле горох, ловко щёлкая его стручками.
Маленькая пара, наевшись гороха и земляники, дошла до ручья на Жарках и уселась в тёплую пыль на деревянном мостике, свесов с него ноги. На этом мостике они всегда и ждали Вовкину маму. Заглушая песню жаворонка, проскрежетал из ольшаника в лощине охрипший дергач, и тут же послышался скрип тележных колёс и ржание приближающейся лошади.
«Ура! Мамка едет!» - закричал Вовка и бросился навстречу появившейся на дороге повозке. «Тпру, Ирма» - остановила лошадь тётя Зина. Дети гладили лошадь по каурой с белой звездой морде, с руки кормили её припасёнными корками, залезли по колёсным спицам в телегу и уселись сверху коробок и ящиков. Мальчик взял у матери вожжи и, легко тронув их, совсем как взрослый, сказал: «Ну, пошла, Ирма! Пошла».
Светланкина же мама, справившись со своими делами в большом городе, пришла домой только лишь к вечеру.
*Написано и опубликовано в печати в 2004 году.