Рубашкой дождя краплёной
на стол мой, рукой апостола,
положен был лист- раб клёна,
и тотчас моим рабом стал он.
В руках я его вертела,
сам ветер его, прожилками
из огненного вертепа
рассвета, на грудь пришил ко мне.
Распял на рубашке белой,
так просто и так не вовремя,
и пенилась, и кипела
осенняя медь его во мне.
Я знала, в одном ряду он
с дождём, вспоминает детство то,
в котором он был придуман
всевышним, и сорван деспотом.