У советского поэта-фронтовика Владимира Лифшица есть стихотворение, за 1942 год, которое мог, написать только человек, бывший во время войны, в блокадном Ленинграде, в числе её героических защитников:
«Баллада о чёрством куске».
По безлюдным проспектам
Оглушительно – звонко
Громыхала
На дьявольской смеси
Трёхтонка.
Леденистый брезент
Прикрывал её кузов –
Драгоценные тонны
Замечательных грузов.
Молчаливый водитель,
Примёрзший к баранке,
Вёз на фронт концентраты,
Хлеба вёз он буханки,
Вёз он сало и масло,
Вёз консервы и водку,
И махорку он вёз
Проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант
Прятал нос в рукавицу.
Был он худ,
Был похож на голодную птицу.
И казалось ему,
Что водителя нету,
Что забрёл грузовик
На другую планету.
Вдруг навстречу лучам –
Синим, трепетным фарам –
Дом из мрака шагнул,
Покорёжен пожаром.
А сквозь эти лучи
Снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука, -
Плавно, медленно, сыто…
- Стоп! – сказал лейтенант. –
Погодите, водитель.
Я, - сказал лейтенант, -
Здешний всё-таки житель. –
И шофёр осадил
Перед домом машину,
И пронзительный ветер
Ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант
По знакомым ступеням
И вошёл…
И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные рёбрышки…
Бледные губки…
Старичок семилетний
В потрёпанной шубке.
- Как живёшь, мальчуган?
Отвечай без обмана!.. –
И достал лейтенант
Свой паёк из кармана.
Хлеба чёрствый кусок
Дал он сыну. – Пожуй-ка, -
И шагнул он туда,
Где дымилась буржуйка.
Там, поверх одеяла –
Распухшие руки.
Там жену он увидел
После долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться,
Взял за бедные плечи
И в глаза заглянул,
Что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант
Семилетнего сына:
Был мальчишка в отца –
Настоящий мужчина!
И когда замигал
Догоревший огарок,
Маме в руку вложил он
Отцовский подарок.
А когда лейтенант
Вновь садился в трёхтонку,
- Приезжай! –
Закричал ему мальчик вдогонку.
И опять сквозь лучи
Снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука, -
Плавно, медленно, сыто.
Грузовик отмахал уже
Многие вёрсты.
Освещали ракеты
Неба чёрного купол.
Тот же самый кусок –
Ненадкушенный,
Чёрствый –
Лейтенант
В том же самом кармане
Нащупал.
Потому что жена
Не могла быть иною
И кусок этот снова
Ему подложила.
Потому, что была
Настоящей женою,
Потому, что ждала,
Потому, что любила.
1942 год. Ленинград.
Ещё одно стихотворение Владимира Лифшица, за 1942 год: «Баллада о старом слесаре», наглядно показывает героические будни рабочих на Ижорском заводе, в блокадном Ленинграде.
Во время войны, вначале сентября1941года, из рабочих завода и ополченцев был сформирован Ижорский батальон.
Всего за годы войны, в нём воевало около 3-х тысяч человек.
Вплоть до снятия блокады Ижорский батальон защищал колпинские рубежи, блокадного Ленинграда.
Затем его перебросили на освобождение Пскова.
В 1945 году он охранял советско-финскую границу в районе Выборга.
В 1946 году батальон расформировали.
Во время войны на заводе, в большинстве трудились старики, женщины и подростки.
Завод тяжёлого машиностроения, находится в городе Колпино, Ленинградской области.
Во время войны производил выпуск корпусов танков, бронеавтомобили, боеприпасы, бронеколпаки для ДОТов.
«Баллада о старом слесаре».
Когда, роняя инструмент,
Он тихо на пол опустился,
Все обернулись на момент,
И не один не удивился.
Изголодавшихся людей
Смерть удивить могла едва ли…
Здесь так безмолвно умирали,
Что все давно привыкли к ней.
И вот он умер – старичок, -
И молча, врач над ним нагнулся.
- Не реагирует зрачок, -
Сказал он вслух, - и нету пульса…
Сухое тельце отнесли
Друзья в холодную конторку,
Где окна снегом заросли
И смотрят на реку Ижорку.
Когда же, грянув как гроза,
Снаряд сугробы к небу вскинул,
Старик сперва открыл глаза,
Потом ногой тихонько двинул.
Потом, вздыхая и бранясь,
Привстал на острые коленки,
Поднялся, охнул и, держась
То за перила, то за стенки.
Под своды цеха своего
Вошёл – и над станком склонился.
И все взглянули на него,
И ни один не удивился.
1942 год.
Владимир Александрович Лифшиц (18.11.1913 - 09.10.1978) советский поэт, писатель, драматург, сатирик, сценарист.
Сын врача, доцента кафедры физиологии Военно-медицинской академии, полковника, Ошера Вольфовича Лившица, уроженца города Стародуба, Брянской области и врача, майора медицинской службы, Ревекки Ильиничны Лившиц, уроженки города Брянска.
Забегая вперёд, надо отметить, что начиная с 1934 года, когда он стал печататься, Владимир изменил одну букву в середине отцовской фамилии: «в» на «ф» и стал Лифшиц.
Отчасти это было сделано из-за того что был известный поэт Серебряного века Бенедикт Лившиц (1886-1938), расстрелянный в годы репрессий и Владимир Александрович не желал путаницы, в среде литераторов.
Своего однофамильца Владимир Лифшиц не заслонил, хотя тот издал только пять книг, четыре книги стихов и книгу воспоминаний, а он целых 60 сборников, оригинальных, переводных, детских и сатирических стихов.
Можно привести наглядный пример, и такого рода, национальная фамилия Лифшиц, неблагозвучна для русского уха, и недаром фронтовик, будущий великий драматург, Лифшиц Александр Моисеевич, вынужден был взять псевдоним Володин, и вошёл в историю советского кинематографа, такими фильмами по его сценарию как:
«Звонят, откройте двери», «Пять вечеров», «Осенний марафон», «С любимыми не расставайтесь», «Дочки-матери», «Портрет с дождём». Все было создано 20 великолепных фильмов – сокровищница советского кинематографа.
Хотя, надо отдать должное, эта национальная фамилия не помешала Лившицу Александру Яковлевичу (1946-2013) быть министром финансов и вице-премьером правительства РФ в 1996-1997 годах.
Владимир Лифшиц вспоминал:
1930 год. Окончил девятилетку. Между родителями разлад, им не до меня, и я неожиданно оказываюсь студентом Ленинградского финансово-экономического института.
Он только что открылся. Довольно странное учебное заведение, учиться в нём надо было всего три года.
И студенты не совсем обычные. Наряду с мальчишками и девочками – моими ровесниками, тридцати – и даже сорокалетние дяди и тёти, подчас малограмотные. Они казались мне стариками.
То, о чём говорили на лекциях, финансы, кредит, хозяйственное право, - мне не просто неинтересно, а активно чуждо, враждебно.
Первый месяц я почти не показывался в институте, шлялся по городу, прогуливал, как школьник. Как-то в институте узнал, что меня собираются отчислить.
С омерзением сел за учебники – и неожиданно чем-то увлёкся.
Кажется политэкономикой. На семинаре по собственной инициативе ответил на какой-то вопрос, чем удивил и преподавателей, и учеников, и самого себя.
С тех пор и до окончания этого трёхгодичного института-недомерка учусь очень хорошо.
После окончания, в 1933 году, – аспирантура, но приходит распоряжение оставлять лишь тех, кто имеет стаж практической работы. Я «распределён» в Иркутск, экономистом Промбанка – отправился за этим стажем.
Первое в жизни самостоятельное путешествие.
1934 год. Зима и весна в Иркутске, работа в Промбанке, убедившая меня в том, что на этом поприще успехи меня не ждут.
Но была командировка по сбору каких-то сведений, в глубинные колхозы Иркутской области. Сведений, никому, разумеется, не нужных.
Все от этой командировки отбоярились, а я ещё не умел отбояриваться, да, впрочем, никогда не научился.
Я поехал – и не пожалел.
Сначала на пароходе вниз по Ангаре, потом вниз по Енисею, почти до Игарки.
Меня, знавшего до той поры только Ленинград, Москву, Крым, Кавказ и в детстве подмосковное Петровское, потрясли эти реки, потрясла тайга, необъятность и могущество Сибири.
А деревушки, расположенные очень далеко друг от друга, были убогими и голодными, не больше, четырёх лет, понадобились колхозам, чтобы сделать их такими.
На Енисее удивил городок Енисейск. Наш пароход стоял там час. Я походил по улочкам, застроенными деревянными домишками, и мне показалось, что я попал на карнавал.
Вот идёт кавказец в бурке и папахе, вот узбек или таджик в халате и тюбетейке, вот дама на высоких каблуках и в модной шляпке…
Это ещё 34-й, а не 37-й, а Енисейск уже полон ссыльных со всех концов нашей необъятной Родины…
Вернувшись в Иркутск, я неожиданно и решительно оборвал банковскую карьеру.
Никому ничего, не сообщив, в один осенний день не вышел на работу, сложил вещи, купил билет на поезд.
Так легкомысленно и правильно поступать можно только в двадцать лет. Стал проживать в Ленинграде.
Первая публикация стихотворений Владимира Лифшица произошла в 1934 году. Выступал главным образом как автор стихотворений для детей:
«Это маленькое чудо –
Верблюжонок, сын верблюда.
Как верблюду полагается,
Он колючками питается».
Работал литконсультантом в ленинградском журнале «Звезда».
В самый год вступления Владимира Александровича на литературное поприще, в 1934 году был создан Союз советских писателей.
Среди вызвавших его к жизни задач была и задача унификации, устранения обычных для литературы кружков, объединений, школ.
Отныне поэты и писатели, в таких группах могли существовать лишь втайне.
Владимир Лифшиц принадлежал к группе поэта Александра Гитовича. Кроме Гитовича и Лифшица в неё входили Владимир Чивилихин, Вадим Шефнер, Глеб Семёнов, Глеб Чайкин, Юрий Сирвинт.
Группа пыталась жить, в странном для той поры фантастическом мире, соединяющем офицерский кодекс чести, гусарства, с обязательным пьянством, не затронувшем кажется только Лифшица, показной цинизм – скрывающий сентиментальность, западничество – и веру в коммунизм.
Из поэтов они любили Баратынского, Тютчева, Киплинга, Бунина, Ходасевича, Гумилёва, раннего Заболоцкого и Тихонова, тогда в России Бунин, Ходасевич и Гумилёв числились врагами.
На протяжении многих лет Владимир Лифшиц был скрепляющим звеном товарищества.
Помимо друзей на Владимира Лифшица в литературном отношении влияли Пастернак и Мандельштам, и Маршак, - своими детскими стихами.
Стал членом Владимир Лифшиц СП СССР с 1939 года.
С началом войны, в 1941 году, Владимир Лифшиц пошёл в ополчение. Не мешкая ни часу.
Освобождённый от военной службы по инвалидности – по зрению, Владимир Александрович записался добровольцем.
Воевал уже в первые летние дни, вывел из окружения остатки своего батальона, был ранен, получил награды за храбрость, в блокадном Ленинграде писал стихи, которые и теперь блокадники вспоминают со слезами, вспоминал его сын, поэт Лев Лосев.
В 1942 году, на фронте, был принят в члены ВКП (б).
Был Владимир Лифшиц политруком пулемётной роты 1-ой Кировской дивизии, затем – корреспондентом газеты «Боевая Красноармейская», затем – заместитель командира стрелкового батальона, по политчасти, на Ленинградском фронте.
Владимир Лифшиц в лицо встретит все ужасы войны: и на передовой, и в тылу, и в осаждённом, блокадном Ленинграде, обороняя его. В сентябре 1944 года был ранен в бою, демобилизован в звании майора.
Награждён:
- орденом Отечественной войны III степени 04.05.1944 года.
- медаль «За оборону Ленинграда».
- медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг.».
Владимир Александрович остаётся жить в Ленинграде.
Для Владимира Лифшица послевоенная ситуация осложняется вспышкой антисемитизма, три десятилетия подавлявшегося программными заявлениями а в годы войны вместе с патриотическим подъёмом, вырвавшегося наружу.
Военные заслуги и доблести, гордость и убеждённость победителей, в недавней кровопролитной войне – ни во что не ставятся, если у тебя в графе национальность прописана не титульная.
Впервые в советской истории власть открыто провоцирует антисемитизм, юдофобство – и культурный иммунитет общества быстро исчезает под его напором.
Антисемитизм в эти годы подлинно народен.
При сравнении дела врачей (1953) с делом Бейлиса (1913), кажется, что история повернула вспять.
Прозрение пришло к Владимиру Лифшицу вместе с кампанией борьбы с космополитизмом, которая с роковой неизбежностью затронула и его.
Всесильный во главе писательской организации А.А.Прокофьев (1900-1971) поставил себе целью физически уничтожить группу Александра Гитовича, ещё до войны боровшуюся с ним во имя чистой поэзии.
И тут что-то надломилось в самой группе, среди её переживших войну участников.
Александр Гитович(1909-1966) и Вадим Шефнер (1914-2002) публично покаялись, что не избавило первого от сталинских лагерей, а второго – от пожизненного подозрения в еврействе, что было, совершенно ложно, в анкетах он указывал что «из дворян».
Вадим Шефнер вёл свой род от шведов, служивших на Руси по приглашению Петра I.
Традиционной профессией мужчин была флотская служба.
И дед Вадима Шефнера, генерал-лейтенант Шефнер Алексей Карлович, командовал военным транспортом «Манджур» на Тихом океане и считался основателем города Владивостока, в честь его назван – мыс Шефнера.
Из тех, кто был на виду, только Владимир Чивилихин, русский и деревенский, избежал преследований – и только Владимир Лифшиц не уклонился от кодекса чести и наотрез отказался от покаяния.
Он тут же становится прокажённым. Его перестают печатать, его избегают друзья, среди немногих исключений – больной, почти уже умирающий Евгений Шварц и опальный Михаил Зощенко, в соавторстве с которым Владимир Лифшиц, в поисках заработка, пишет бесконфликтную комедию.
Наступило характерное предарестное затишье.
Судьба Владимира Александровича казалось решённой, в действительности же готовился её неожиданный и счастливый поворот, счастливая любовь, к художнице Ирине Кичановой, ещё в 1947 году ставшей женой Владимира Лифшица и, как следствие этого светлого чувства, верное, в своём решении, пока не поздно, уехать из Ленинграда.
Владимир Лифшиц бросает свою прекрасную квартиру в писательском доме на канале Грибоедова и, ухватившись за первый же вариант обмена, оказывается в громадной коммуналке на Самотечной площади в Москве.
Из Союза писателей его исключить не успели.
У ленинградских гэбистов, людей занятых, он выпал из плана, а у московских – ещё не попал в план. О нём забыли.
В конце концов, он был мелкой сошкой, а органы трудились. Не щадя сил …
Здесь, в Москве, с конца сороковых, сознательно и планомерно, не брезгуя никакой литературной подёнщиной, Владимир Лифшиц начинает шаг за шагом отвоёвывать свою независимость от уже презираемого им мира.
Начало новой жизни было тяжёлым, успех пришёл не сразу.
Он обозначился в годы оттепели, материальное благополучие принесла работа для кукольного театра. Известность – философемсы Евгения Сазонова, коллективный псевдоним, для «Литературной газеты», на 16-ю страницу, «Клуба 12-ти стульев» стихи, эпиграммы, пародии. «Теперь модно пародироваться у Лифшица» - шутили в Москве.
Была известность и другого рода, на рубеже 1960-х годов песни Владимира Лифшица «Пять минут, пять минут» из кинофильма «Карнавальная ночь» (1956) и «Ах, Таня, Таня, Танечка, с ней случай был такой…» неслись буквально из каждой подворотни.
Владимир Лифшиц автор текстов песен ко многим известным советским кинофильмам, в том числе «Девушка без адреса», «Карнавальная ночь», «Сказка о потерянном времени».
Владимир Лифшиц рано обнаружил склонность к литературной игре.
У Владимира Александровича, есть цикл «Стихи Джемса Клиффорда». В цикле, под маской вымышленного английского поэта, была высказана правда о войне и о жизни в тоталитарном обществе.
В начале 60-х годов в небольшой батумской газете вышли стихи Джемса Клиффорда. Что неожиданно стало важным событием литературной жизни того времени.
Стихи перепечатали ещё в нескольких изданиях, они привлекли внимание Евгения Евтушенко и прочих видных литераторов.
Десятилетиями, приспосабливаясь к партийности, Владимир Александрович в возрасте 60-ти лет всё же прорвался к истине, под покровом переводов из Джемса Клиффорда, нашёл подлинные поэтические образы, чтобы сказать о заурядности мышления, насильственного усреднения духовной жизни:
«Отступление в Арденнах».
Ах как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила.
Нас оставалось пятеро
В промозглом блиндаже.
Командованье спятило.
И драпало уже.
Мы из консервной банки
По кругу пили виски,
Уничтожали бланки,
Приказы, карты, списки
И, отдалённый слыша бой,
Я – жалкий раб господен –
Впервые был самим собой,
Впервые был свободен!
Я был свободен, видит Бог,
От всех сомнений и тревог,
Меня поймавших в сети,
Я был свободен, чёрт возьми
От вашей суетной возни
И от всего на свете!..
Я позабуду мокрый лес,
И тот рассвет, - он был белес, -
И как средь призрачных стволов
Текло людское месиво,
Но не забуду никогда,
Как мы срывали провода,
Как в блиндаже приказы жгли,
Как всё крушили, что могли,
И как нам было весело!
Конечно, Владимир Александрович, нередко в стихах проявлял себя и насмешником, это видно, если читать его внимательно, к примеру:
«Сверчок».
Трещат и венцы и крылечки,
Бульдозер их топчет, урча.
Сигает сверчок из-за печки
И в страхе даёт стрекача.
И рушится домик вчерашний,
Поверженный падает ниц –
К подножью Останкинской башни,
Вонзившейся в небо, как шприц.
Была известная карикатура: статуя Свободы со шприцем – вместо факела – в руке.
У Владимира Лифшица же Останкинская башня – шприц для впрыскивания телепрограмм целой сверхдержаве.
Цензор мог не знать, что телевизор всегда был для Владимира Лифшица «ящиком глупости», но стихи прочёл непрофессионально – насмешку проглотил.
Известно, что в середине 1970-х, в так называемом доме творчества, в писательском санатории в Коктебеле, ему в глаза было сказано: «В Ташкенте в войну отсиживались…».
А член Союза советских писателей, член партии, Валентин Солоухин закричит на собрании на Владимира Лифшица публично, что евреи не воевали, а прятались в кущах алма-атинских садов. Что им нужно убираться в Израиль, а затем ночью позвонит по телефону и, изменив голос, будет грозить ему «чёрным сентябрём» и поливать черносотенной бранью, орденоносца, поэта-фронтовика.
Оскорбивший Владимира Лифшица - Валентин Солоухин, 1934 года, поэт, с Орловщины, в войне, конечно, не участвовал, по малолетству, что не помешало ему хамить и унижать национальные чувства.
Просьба не путать с его однофамильцем, Владимиром Содоухиным (1924-1997), автор популярных книг: «Письма из Русского музея» 1966 год и «Чёрные доски» 1968 год.
Но главное не в этом. Главное в том, что Союз писателей третий год никак не реагировал на заявление Владимира Лифшица, об этих антисемитских выходках.
Исходя из всего пережитого, у Владимира Александровича выходили и стихи полные горечи и попранной правоты:
«Дайте вновь оказаться
В сорок первом году –
Я с фашистами драться
В ополченье пойду.
Всё, что издавна мучит,
Повторю я опять.
Не обучен – обучат.
Близорук – наплевать.
Всё отдам, что имею,
От беды не сбегу,
И под пули сумею,
И без хлеба смогу.
Мне здесь больше не выжить, -
Не та полоса.
Мне бы только услышать
Друзей голоса.
1969 год.
Может, и впрямь весь этот кошмар послевоенной жизни просто «не та полоса». Может, просто некоторые люди потеряли совесть?
По поводу такого мнения у Владимира Лифшица есть такие строки:
«Человек, потерявший деньги,
Сокрушается и жалобно вздыхает.
Человек, потерявший друга,
Молча несёт своё горе.
Человек, потерявший совесть,
Не замечает потери».
Смерть, Владимира Александровича Лифшица, 9-го октября 1978 года, в возрасте 64 лет, прошла незамеченной в общественной и в литературной жизни конца 1970-х, в обстановке обострившегося антисемитизма, в атмосфере мучительной неопределённости, характерной для тогдашней России.
Похоронен на кладбище посёлка Переделкино, под Москвой.
Всякий раз, слыша песню «Пять минут», в исполнении Людмилы Гурченко, перед Новым годом, вспоминаю, с теплом, автора слов, замечательного поэта-фронтовика Владимира Лифшица.
Не это ли является лучшей памятью, одному из многих, достойных, мужественных поэтов, прошедших горнило Великой Отечественной войны?
«Пять минут».
Я вам песенку спою про пять минут,
Эту песенку мою пускай поют,
Пусть летит она по свету,
Я дарю вам песню эту,
Эту песенку про пять минут.
Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре!
Пять минут, пять минут, помиритесь те, кто в ссоре!
Пять минут, пять минут – разобраться если строго,
Даже в эти пять минут можно сделать очень много!
Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре,
Помиритесь те, кто в ссоре.
В пять минут решают люди иногда
Не жениться ни за что и никогда,
Но бывает, что минута всё меняет очень круто,
Всё меняет раз и навсегда!..
Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре!
Пять минут, пять минут, помиритесь те, кто в ссоре!
Милый друг. Поспеши, зря терять минут не надо:
Что не сказано – скажи, не откладывая на год!
Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре,
Помиритесь те, кто в ссоре.
Пусть подхватят в этот вечер там и тут
Эту песенку мою про пять минут,
Но, пока я песню пела, пять минут уж пролетело.
Новый год!.. Часы двенадцать бьют!..
Новый год настаёт. С Новым годом! С новым счастьем!
Время мчит нас вперёд – старый год уже не властен!
Пусть кругом всё поёт, и цветут в улыбках лица,
Ведь на то и Новый год, чтобы петь и веселиться!
Настаёт Новый год. Старый год уже не властен!
С Новым годом! С новым счастьем!
Из поэтического наследия Владимира Лифшица.
«Датская легенда».
Немцы заняли город
без боя, легко, на бегу,
и лишь горстка гвардейцев,
свой пост у дворца, не покинув,
в чёрных шапках медвежьих
открыла огонь по врагу
из нелепых своих, из старинных своих карабинов.
Копенгаген притих.
Вздорожали продукты и газ.
В обезлюдевший порт
субмарины заходят во мраке.
Отпечатан по форме
и за ночь расклеен приказ:
всем евреям надеть
нарукавные жёлтые знаки.
Это было для них,
говорили,
началом конца.
И в назначенный день, в тот, что ныне становится сказкой,
На прогулку по городу
вышел король из дворца
и неспешно пошёл
с нарукавною жёлтой повязкой.
Копенгагенцы приняли
этот безмолвный сигнал.
А начальник гестапо
гонял неприметный «фольксваген
по Торговой, к вокзалу,
в ратушу
и в порт,
на канал, -
с нарукавной повязкой
ходил уже весь Копенгаген!..
Может, было, такое, а может быть, вовсе нет,
но легенду об этом я вам рассказал не напрасно,
ибо светится в ней золотой андерсеновский свет
и в двадцатом столетье она, как надежда прекрасна.
P.S.
Историческая справка:
Дания.
Одним из немногих лучей света в тёмной ночи Катастрофы европейского еврейства было поведение жителей Дании.
Дания была оккупирована нацистами 9-го апреля 1940 года.
В первые годы оккупации членам небольшой общины из восьми тысяч человек разрешалось по-прежнему жить в своих домах.
Однако в 1942 году Германия решила включить Данию в свой состав, а в 1943 году нацисты решили приступить к вывозу датских евреев в лагеря смерти.
Весть об этом дошла до участников датского движения сопротивления, которые решили вместе со всей страной спасти своих соотечественников-евреев.
Отношения датчан к евреям резко отличалось почти от всей остальной Европы, население которой или помогало отлавливать евреев, или оставалось безучастным к их судьбе.
В Дании полиция отказалась участвовать в облавах на евреев.
Король Кристиан Х заявил, что все граждане Дании одинаковы и ни у кого нет права относиться к датским евреям иначе.
Король в своём дневнике писал:
«Если евреев Дании заставят символ, что отличает их от других сограждан, то мы тоже будем носить этот символ».
Во время немецкой оккупации Дании ежедневная поездка короля Кристиана Х стала символом датского суверенитета.
Кристиан Х (1870-1947) был племянником принцессы Дагмары Датской (российской императрицы Марии Фёдоровны) и двоюродным братом российского императора Николая II.
Легенда (хотя и не соответствовавшая действительности) гласила, будто король сам надел на себя жёлтый отличительный знак, который предписывалось носить евреям, и обратился ко всем датчанам с призывом последовать его примеру.
Что действительно удалось сделать стране – и это не миф, - так это переправить морским путём в Швецию по существу всю еврейскую общину.
Во время Второй мировой войны Швеция была нейтральным государством и заявила о своей готовности принять всех датских евреев.
Операция по их спасению продолжалась три недели, и когда 1 – 2 октября 1943 года нацисты приступили к вывозу евреев, то обнаружили лишь около 400 человек, которые не успели бежать.
Эти четыреста евреев были отправлены в Терезиенштадтский концлагерь, но датчане продолжали предпринимать усилия, чтобы оказать им помощь.
Правительство неоднократно требовало разрешения на инспекцию лагеря, и в конце концов датскому Красному Кресту было дано разрешено посетить Терезиенштадт (Чехословакия).
Благодаря заступничеству своего правительства датские евреи не были переправлены из Терензиенштадта, дальше в Освенцим.
Когда по окончании войны датские евреи вернулись из Швеции, большинство нашли своё имущество нетронутым.
После войны Дания стала для евреев символом надежды и любви, страной «праведных неевреев».
Кто читает о Катастрофе европейского еврейства, во время Второй мировой войны, испытывает к Дании чувство безграничной любви.
Девизом Кристиана Х была фраза: «Мой Бог, моя страна, моя честь».
В израильском мемориале «Яд ва Шем» («Память и имя») - на Аллее праведников дерево №25 посвящено народу Дании, дерево №26 – королю Кристиану Х.
На Аллеи праведников мира находятся около 2000 деревьев, у каждого дерева закреплена табличка, с указанием имени и страны происхождения.
Датской легенде также посвящён один из эпизодов художественного фильма Эльдара Рязанова, его последнего фильма выпущенного в 2006 году: «Андерсен. Жизнь без любви».
По фантастическому сюжету фильма, Ханс Кристиан Андерсен на время переносится в оккупированную нацистами Данию и оказывается на месте Кристиана Х.
Видя унижения, которым подвергаются евреи, Андерсен-Кристиан Х просит королеву Александрину прикрепить к его одежде жёлтую звезду Давида в знак солидарности с ними.
Со звездой Давида на груди он совершает конные прогулки по Копенгагену. Примеру короля следуют простые датчане, прикрепляя к своей одежде, зданиям и машинам жёлтые звёзды.
За стихотворение «Датская легенда» Владимир Лифшиц получал потоки умилённых писем от читателей-евреев.
Но были и другие отклики, дышавшие первобытной злобой, звонки с угрозами, как бы от имени террористической организации «Чёрный сентябрь», а на деле от собратьев по перу.
Смерть Сталина и оттепель лишь задержали развитие советского антисемитизма.
В эпоху Леонида Брежнева он становится повседневным рычагом управления, находит сочувствие уже в университетских кругах и у националистического диссидентства.
Владимир Лифшиц ответил этой философствующей черни, стихотворением, написанным им за три года до смерти, осенью 1975-го, и при жизни не публиковавшееся:
«Когда всё чаще слышу: он еврей,
Евреев мало немцы посжигали,
Разделаться бы с ними поскорей,
Они плуты, они не воевали, -
Я сам себе с усмешкой говорю:
За ваши откровенные реченья,
О граждане, я вас благодарю,
Вы все мои решаете сомненья.
Мне больше знать не надо ничего,
Приходите вы сами на подмогу,
И я спокойно сына своего
Благословляю в дальнюю дорогу.
Всё взвешено. Всё принято в расчёт.
Я слишком стар. Меня вам не обидеть.
Но пусть мой сын возможность обретёт
Вас никогда не слышать и не видеть».
«Не слышать и не видеть» - с этим на устах в доперестроечные годы уезжали многие.
Скрытый советский антисемитизм, антисемитизм подворотен и отдела кадров, был страшен, как бывает, страшен далёкий или невидимый враг.
Открытый послеперестроечный антисемитизм оказался, прежде всего, глуп, а глупость не вяжется с силой.
Уехал и сын Владимира Лифшица – Лев Лосев,(15 06. 1937 г. Ленинград - 06.05.2009г. Хановер, США) в феврале 1976 года. Русский поэт, литературовед и эссеист, педагог. Вёл литературную передачу на волнах русской службы «Голоса Америки».
Из стихов Джемса Клиффорда.
«Элегия».
За годом год и день за днём,
Без Бога в сердце или с Богом,
Мы все безропотно идём
По предназначенным дорогам.
И тихо, исподволь, не вдруг –
За этим уследить не в силах –
Всё уже делается круг
Единомышленников милых.
Одни – числа им нынче нет –
Живут вполне благополучно,
Порывы юношеских лет
Давно расторговав поштучно.
Другие, потерпев урон
Из-за незнанья здешних правил,
Шагнули в лодку – и Харон
Их через реку переправил.
И невдали от той реки
Я тоже начал понемногу
Жечь письма, рвать черновики,
Сбираться в дальнюю дорогу.