ОГЛЯНИСЬ ЕЩЁ РАЗ. Часть 3.
ПРОГУЛКИ С БАБУШКОЙ
Но чаще всего гуляли дети вместе со старой Светланкиной бабушкой. Ещё прошлым летом носила на закукрах почти девяностолетняя старуха свою маленькую внучку. И если кто-то из прохожих попадался в то время навстречу этой «сладкой парочке», то обычно старался увещевать девчонку словами, типа: «Слезь, бессовестная! Такая большая уже выросла, а всё ещё на вековой старухе верхом ездишь».
Светланка тут же начинала капризно ныть, а уставшая бабушка останавливалась и, опустив на землю ребёнка, принималась грозить палкой и ругать, на чём свет стоит, сердобольного прохожего: «Иди, иди куды идёшь, да не гневи, мотри, больше у меня дитятко!»
Поправив свой съехавший платок и утерев девочке зарёванное лицо, говорила, стараясь отвлечь и утешить: «Где это плакида-то опять завыла, дитятко?» (Плакидой называла бабушка вой сирены в прошедшую около восьми лет назад войну, ну а тут был прямой намёк на Светланкин рёв.)
– Да не у нас, баушка, наверно, в городе. Немцы прилетят сейчас?
- Нет, милая, не прилетят. Прогнали немцев далеко.
- И папа мой гнал?
- И папа твой вместе со всеми гнал.
К следующему же лету девочка ещё подросла, а бабушка, естественно, ещё поодряхлела, и теперь уже они бродили втроём – вместе с мальчиком, держа старуху за руку, или за подол домотканого, в мелкую клеточку сарафана.
Излюбленным местом их прогулок являлось расположенное неподалёку старое сельское кладбище. В окрестных деревнях тогда никто почти не умирал, и кладбище было очень маленькое. Если раз в три года умрёт какой-нибудь старый человек, то разговоров об этом хватало, ой, надолго. Да и сама эта бабушка - Анна прожила почти до 95 лет.
За остатками разобранной на кирпичи кладбищенской ограды шумели тёмные ели, а высокие берёзы усеивали гроздья грачиных гнёзд. С громким карканьем взлетали со своих мест грачи и вороны при приближении путников и, на мгновение затмив собой небо, рассаживались по ветвям, крестам и оградам. Немного покричав и помахав крыльями, успокаивались, и вскоре уже ничто не нарушало вечный покой этого сумрачного таинственного затишья старого погоста.
Бабушка сидела возле могилки своего без времени умершего мужа, подорвавшего здоровье на строительстве Череповецкой железной дороги и покоящегося теперь здесь, под сенью кудрявого клёна.
На заросших низкой травой могильных холмиках со старинными металлическими, коваными и витыми, ажурными крестами, тут и там краснели спелые земляничины. Ничуть не смущаясь местом их произрастания, дети срывали ягоды, нанизывали их на травинку, ели сами и угощали бабушку.
«Кладбищенской земляники вкуснее и слаще нет…» - о, как права была когда-то, сказав так, поэтесса Цветаева!
Отдохнув и полакомившись, все пошли дальше. Разглядывая сваленные в кучу, побитые мраморные надгробья именитых покойников, дошли до белёной каменной церкви. За её оконными решётками, витыми и старинными блестели радужные от времени стёкла.
– Баушка, а что там?
- Храм Покрова Пресвятой Богородицы, дитятки. В молодости в нём и венчались мы с Дмитрием - сказала старушка.
– Давно ли, кажется, всё было, а жизнь прошла, да, прошла. Вот и храм закрыт, и Дмитрий уже похоронен, а я живу, живу всё. Зажилась. А уж косточки-то как ломит, в земельку, видно, просятся - бормотала она.
– А раньше-то, как было, а… Погост, а на погосте церковь Святых Страстотерпцев Бориса и Глеба.
И показала в сторону кроваво-красных живописных руин и горы битого кирпича под ними, уже поросшего кое-где цветущим жёлтыми цветами чистотелом и карликовыми берёзками.
– Взорвали всё. Колокольня высокая стояла, так и колокол наземь сбросили.
- Баушка, а Богородица да Борис и Глеб куда ушли?
- А они наверно на небо улетели, дитятки. А вот могила барина адмирала Ивана Комаровского - показала старая холмик со свежерастревоженной землёй.
- А барин хороший был? – продолжали расспросы дети.
- Хороший ли, нет ли, а раскопали могилу его мужики, вытряхнули кости, взяли адмиральский мундир и сапоги, да и унесли. На северной окраине кладбища подошли к какой-то зияющей яме.
- А это тоже мужики разрыли?
- Нет, этого крепостные крестьяне когда-то прокляли за издевательства, вот и провалился в тартарары изверг – бурмист Самсон Иванович. В управляющих служил он у помещика Попова. А умер он потому, что мужики окунули его в прорубь в реке Шексне, да и заморозили. Когда хоронить-то его везли на кладбище, так все крестьяне вышли и кричали, и приговаривали – "В тар-тара-ры тебе, Самсон Иванович, в тарарышечки-тары. Прокляли за издевательства, вот и провалился. Ой, и попил кровушки-то людской злодей. Видно и нет теперь ему там ни дна, да и ни покрышки. Три барских поместья рядом в нашем краю стояли. Так и местность раньше нашу называли – Барщина. Заставляли баре работать на них всю неделю задаром, а в выходной, чтоб все крестьяне в церковь шли да каялись." Плюнула бабушка на провал в земле, что когда-то был могилой бурмистра, и все пошли дальше.
Незаметно пролетело красное лето, и подкралась ему на смену золотая осень. Налились багрянцем осины и клёны. Падали, кружась, жёлтые листья с берёз и лип на землю в роще за домом. Поредела листва на смородиновых кустах, и сквозь них стала видна из окон дома дорога. Дружно налетали стайки хохлатых дроздов и, рассаживаясь по веткам, склёвывали последние сморщенные ягодки. В роще всё реже раздавался стук красноголового дятла, выискивающего под берёзовой корой поживу. Клиньями потянулись с болота, курлыча над головой, журавли.
Грустно слонялись Светланка и Вовка по роще, спинывая оставшиеся под деревьями размокшие поганки. Выпавший на Покров первый снег тут же растаял. Тонко пахло в круговой аллее рощи, ещё не совсем успевшей опасть и прихваченной заморозком и снова отошедшей, листвой.
По утрам лёгким ледком подёргивались лужи на дороге и вода в пруду. Понравилось детям поджигать газ, скопившийся под белыми ледяными пятнами в лужах. Но «хорошие» поступки, как известно, не проходят безнаказанно – за взятые тайком спички им влетело по первое число. Крепчал морозец, а с ним и первый лёд. Нашли дети себе новое занятие – катались по гладкому льду пруда на ногах и на коньках, прикрученных верёвочкой с палочкой к валенкам.
Скука поселилась в опустевшем доме. Брат уехал на Север, поступать в Воркутинское ремесленное училище, сестра училась в городе, мама и папа целый день на работе.
Дома со Светланкой оставалась одна старая бабушка. Затапливала она плиту и пекла на её раскалённой поверхности нарезанную тонкими ломтиками картошку, чтоб угостить (чипсами?))) внученьку. А могла для Светланки и зайчика вырезать или другую какую зверушку из ломтика сладкой репки или брюквы.
И благодарная девочка не оставалась в долгу: усадив бабулю у тёплой печки и дав ей в руки бумагу и карандаш, учила безграмотную старую крестьянку писать. Безропотно сносила престарелая ученица урок, выводила кривые палочки и нолики дрожащей рукой. Сокрушённо вздыхала, получая от маленькой «учительницы» единицы и двойки, да слушая, как её распекают за неуспеваемость, а может даже и радуясь втайне, что «в угол» её в этом возрасте всё же уже не поставят.
Забирались потом они вместе на тёплую русскую печь. Хотелось отдохнуть и подремать старушке, но не тут-то было, не давала ей покоя неугомонная внученька: «Баушка, расскажи сказочку про Лутонюшку с Телепешечкой».
- Ну вот, слушай, дитятко. В стародавние времена жили-были старик со старухой. Старик охотою промышлял, а старуха дома хозяйствовала. Ну, а что ж ей ещё, если она, известное дело, в лесу родилась, пню молилась, дальше поскотины не бывала и ничего не видала. И был у них сыночек, а звали его… - голос звучал всё тише и тише, сами собой закрывались старые усталые глаза, на печи слышалось негромкое похрапывание и посвистывание.
- Баушка, не спи, дальше-то что? – тормошила её девочка.
- Погодь, погодь, дитятко. Вот только зобеньку у Евдеши с дверей сыму - блазнился старой в печном тепле летний вечер. Будто гонит она корову с пастьбы домой. Идут мимо Евгешиного дома, глядь, а на дверях корзинка с чем-то висит. А с чем, так и не удалось уже старушке узнать – не дала ей досмотреть интересный сон внученька.
Тем временем на улице вечерело. Синевой сгущались сумерки за окном. Пора было слезать с печки и к приходу родителей зажигать лампу-трёхлинейку: чистить газетой её стекло, снимать нагар с фитиля и «вздувать огонь» - по выражению бабушки.
*Написано в 2004 году.