Дождь за окошком бездушно и муторно сеет,
К горлу судьба мне приставила нож.
Кто виноват, что по жизни я шёл Одиссеем?
Тот, кто зачал, или после уже не поймёшь.
Я был зачат без любви, в зоне пышного царства
И, заорав, заявил, что родился я голым на свет.
Но обречен был мамашей своей на мытарства,
В которых ребёнку ни счастья, ни радости нет.
А вокруг мельтешили не лица, а пьяные морды,
Тело чесалось от грязи, клопов и от вшей.
Я засыпал под гитары блатные аккорды
И просыпался от пьяных, хмельных куражей.
И прорастая травою, ненужною, сорной,
В ветхом бараке сквозь мат, кутежи и скандал,
Я пожинал безотцовщины горькие зёрна,
В горле першило, а я их сквозь слёзы глотал.
Матерью женщина ты, к сожаленью, не стала,
Водкой поила меня, чтобы крепче я спал.
И водку сама, как последняя шлюха, глотала,
Да только туман потихонечку с глаз моих пал.
Грязные тряпки мне были за место пелёнок,
Часто, бывало, от стужи ночами дрожал.
Хилым я рос, но, однако, набрался силёнок,
И по весне неизвестно куда убежал.
Эх, велика для бездомного наша Расея!
Всех не измерить её колченогих дорог.
И покатилась по рельсам, по жизни моя одиссея.
Вольному – воля, невольнику домом – острог.
Шёл до острога и я, сам собой, добровольно:
Вокзал, детприёмник, колония, после срока.
Путь мой тянулся колючкой, дорогой окольной,
И вот – стопроцентный по меркам закона ЗК.
Дождь за решеткой занудно и муторно сеет,
Да разве дождями бездушное сердце проймёшь?
И застучала по рельсам, по рельсам моя одиссея,
А поезд ушел и обратно уже никогда не вернёшь.