Колизей

ЕЛЕНА КРЮКОВА

КОЛИЗЕЙ

Ridero

2017   
Художник
Владимир Фуфачев


Крюкова Е. Н.
К84 Колизей. Стихи. "Издательские решения", Ridero, 2017. 

ISBN      978-5-4483-6811-0
                ББК 84 (2Рос-Рус) 6


Три крупных поэтических цикла Елены Крюковой — «Москва кабацкая», «Ночной карнавал» и «Страсти по Магдалине» — объединены сквозной темой Колизея, вечного ристалища, вечной борьбы. Колизей — арена столицы, где люди бьются друг с другом за кусок хлеба; Колизей — эмигрантский Париж, где ты пляшешь перед жаждущей зрелищ толпой; Колизей — снова ночная Москва, где вечной Магдалине важно перевязать раненого, обогреть замерзшего, накормить голодного.


ISBN     978-5-4483-6811-0
                © Крюкова Е. Н., 2017
                © В. Фуфачев, дизайн обложки, 2017

https://ridero.ru/books/kolizei/


СПИТЕ, ГЕРОИ

Колизей - метафора многозначная.
Арена для борьбы, где воины не хотят умирать - и все-таки идут на смерть: туда их гонят.
Ристалище, где состязаются храбрец и хищник.
Открытое пространство, где гуляют ветра, свободно льется кровь и вольно, освобожденно орет толпа: "Умертви!" - или: "Пощади!" - в зависимости от своего настроения. И, конечно же, от настроения и каприза императора.
Жизнь и смерть, выдвинутые на всеобщее обозрение - что было интимным и тайным, внезапно и страшно обнажается, и люди получают возможность понять, за что они отдают жизнь и какие уродливые формы может принять гибель.
В Колизее принимали смерть не только бойцы-гладиаторы, но и простые люди, после мученической кончины ставшие навек - в истории религии и культуры - святыми.
Что же такое "Колизей" Елены Крюковой, книга из трех книг, где на наше обозрение выставлены начала бытия - с их традициями и ломкой этих традиций, с их онтологичностью и первозданностью, с их апологией повседневного мученичества, внезапно превращенного в вечную святость?

*   *   *

Настораживает название первого цикла: "Москва Кабацкая". И дело даже не в том, что тут же на ум приходит Сергей Есенин. При беглом взгляде на стихи сразу становится ясно - есенинских мотивов тут и в помине нет, а если они есть, это отнюдь не кабацкие драки и разудалые дебоши. "Москва Кабацкая" - книга, воспевающая низы общества: как сказано в кратенькой прозаической прелюдии, "Столичную Бедноту".
Оратория, кантата, опера нищих - вот как можно обозначить образность этой вещи; здесь все звучит и поет, плывет и плачет, орет и безумствует, пьяно шепчет и любовно молится - на фоне единственного мегаобраза - кабацкого зала с бутылками на столах. Это не воспевание и не оправдание пьянства, как может показаться. Здесь дело совсем в другом, и смыслы тут лежат гораздо глубже, чем кажется.
Один из излюбленных путей Крюковой как художника - путь вниз, к "малым сим", к нищим мира сего, к покинутым, к отверженным. К одному из своих романов, "Ярмарка", она прямо ставит посвящение: "Отверженным моей Родины". Вот "Москва Кабацкая" - это опера в стихах как раз об отверженных, о тех "маленьких людях", что рассеяны по страницам русской литературы и хорошо знакомы нам, и обращение к их жизням идет, конечно же, от времен Гоголя, Достоевского, Чехова, Горького.
Есенинский тут, пожалуй, только высокий, теноровой ноты, трагизм, и то, конечно же, он не калька с трагедии поэта двадцатых годов прошлого столетия - он вполне нынешний, и особенно явно просматривается в "Восьми ариях Марфы Посадницы": здесь ассоциации с Чечней, Бесланом, Афганистаном, Украиной, здесь изначальная, врожденная каждому любовь к родине перебивается болью за нее и презрением к ней, убивающей и предающей своих детей:

Ну, глядите, несчастные люди, эта баба пьяна без вина.
Я гадаю, что с Родиной будет. Моя жизнь мне уже не нужна.
Оборот. Заскрипела планета. Собутыльник, расстрига-монах,
Знаешь лучше меня: Бога нету. Да молитва Его - на губах.

Как земля наша плакала, пела. Как расстреляна - молча - была.
Как ее необмытое тело разрезали на плахе стола.
Лжепророки в блистающем зале
Отрубали за кусом кусок
И багровые зубы казали, и ко ртам прижимали платок...

Вот острый глаз художника видит малорослую старуху-нищенку, что скитается по городу с сумой и собирает в нее огрызки и корки - и себе, и птицам на прокорм, - и внезапно эта маленькая старушечья фигурка вырастает в воображении автора до святой фигуры на стене храма - той святой, что одна на свете и любит ее, и прощает:

Ты, нищенка, ты, знаменитая, - не лик, а сморщь засохшей вишни, -
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, -
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, -

Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, - как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки...

Кабак постепенно становится некой Вселенной, в которой происходят все важнейшие для человека моменты жизни: роды и свадьбы, похороны и отпевания, любовные свидания и драматические разлуки. Здесь убивают из ревности, здесь любят - на разрыв аорты. Здесь пируют нищие, и вдруг стол в заштатной пельменной, за который бедняки уселись, становится пиршеством богов, и над головами нищих летят ангелы: так сопрягается мир дольный и мир горний.
И эта кабацкая Вселенная живет по своим законам: тут бывший царь сидит у кабацкого крыльца и тянет за милостыней руку вместе с нищим, тут красавица-девочка, которую затащили в кабак - напоить ее и потешиться ею, - превращается в символ самой жизни, поруганной и бесконечно любимой:

...В узорах пламенных — войной горит, дитя, твой трон.
А после - в яме выгребной усмешкой рот сожжен.
Ухмылкой старой и чужой, - о, нищею!.. - моей:
Кривою, бедною душой последней из людей.
Ковер мерцает и горит, цветная пляшет шерсть.
Я плачу пред тобой навзрыд, затем, что есть ты, есть -
Красивая девчонка, жизнь! Вся в перстнях пальцев дрожь!
...ну поклянись. Ну побожись, что ты со мной уйдешь.

Одно из самых сильных стихотворений этой книги - "Мать". Здесь Крюкова поднялась до высот, до которых, думаю, редко кто поднимался из современных, да и из прежних поэтов. В "Матери" звучат бетховенские ноты и видна пластика Микеланджело. Это неудивительно - Крюкова свободно пользуется в литературе приемами других искусств, и это только обогащает образную палитру.

...И вот я, патлата, с дитем, опьяненным столицей,
В кабак, буерак, меж дворцов прибегаю - напиться.

Залить пустоту, что пылает, черна и горюча.
В широкие двери вплываю угрюмою тучей.

На стол, весь заплеванный, мощный кулак водружаю.
Седая, живот мой огрузлый, - я Время рожаю.

Дитя грудь пустую сосет. Пяткой бьет меня в ребра.
На рюмки, как будто на звезды, я щурюсь недобро.

За кучу бумажных ошметок мне горе приносят.
Огромная лампа горит, как на пытке, допросе.

О век мой, кровав. Воблой сгрызла тебя. Весь ты кончен.
Всю высосу кость и соленый хребет, ураганом источен.

И пью я и пью, пьет меня мой младенец покуда.
Я старая мать,
                я в щеку себя бью,
                я не верую в чудо...

Крюкова свободно пользуется избранной ею крупной формой, и, на мой взгляд, в "Москве Кабацкой" не одна кульминация, а две - два фрагмента книги можно считать центральными: это "Видение Исайи о разрушении Вавилона" (как обозначено самим автором, это "симфония в четырех частях") и большая фреска "Нищие". Здесь перед нами - образная система отнюдь не церковных росписей. Исайя и лирическая героиня, сидящие в кабаке за столом, - это всего лишь лысый старик и молодая девушка, что жадно слушает его пьяное бормотание. Водочная словесная вязь постепенно становится пророчеством - и здесь Крюкова пользуется забытой, архаической лексикой, заставляющей вспомнить не только Державина, но и поэтов додержавинской поры:

И, будь ты царь или кавсяк, зола иль маргарит -
Ты грабил?!.. - грабили тебя?!.. - пусть все в дыму сгорит.
Кабаньи хари богачей. Опорки бедняка.
И будешь ты обарку жрать заместо каймака.
И будет из воды горох, дрожа, ловить черпак. -
А Вавилон трещит по швам!.. Так радуйся, бедняк!..
Ты в нем по свалкам век шнырял. В авоськах - кости нес.
Под землю ты его нырял, слеп от огней и слез.
Платил ты судоргой телес за ржавой пищи шмат.
Язык молитвою небес пек Вавилонский мат.
Билет на зрелища - в зубах тащил и целовал.
На рынках Вавилонских ты соль, мыло продавал.
Наг золота не копит, так!.. Над бедностью твоей
Глумился подпитой дурак, в шелку, в венце, халдей.
Так радуйся! Ты гибнешь с ним. Жжет поросячий визг.
Упал он головою в кадь - видать, напился вдрызг.

А крюковские нищие - это и подлинные нищие "чадной столицы", и нищие ангелы с призрачными крыльями, и сама нищая героиня, которая если и может раздать милостыню, так только разломив себя самое на куски:

Мир плевал  в нас, блажных! Голодом морил!
Вот размах нам – ночных, беспобедных крыл.
Вот последнее нам счастье - пустой, грозный зал,
Где, прижавшись к голяку, все ему сказал;
Где, обнявши голытьбу, соль с-под век лия,
Ты благословишь судьбу, где твоя семья -

Эта девка с медным тазом, ряжена в мешок,
Этот старик с кривым глазом, с башкою как стог,
Эта страшная старуха, что сушеный гриб,
Этот голый пацаненок, чей - тюремный всхлип;
Этот, весь в веригах накрест, от мороза синь,
То ли вор в законе, выкрест, то ль - у церкви стынь,
Эта мать - в тряпье завернут неисходный крик! -
Ее руки - птичьи лапки, ее волчий лик;
Эта нищая на рынке, коей я даю
В ту, с ошурками, корзинку, деньгу - жизнь мою;
И рубаки, и гуляки, трутни всех трущоб,
Чьи тела положат в раки, чей святится лоб, -
Вся отреплая армада, весь голодный мир,
Что из горла выпил яду, что прожжен до дыр, -

И любить с великой силой будешь, сор и жмых,
Только нищих - до могилы, ибо Царство - их.

Вот оно! Слово сказано. "Царство - их": это же прямой парафраз евангельского "...ибо их есть Царствие Небесное". Все оправдано и освящено - значит, и нечего уже бояться. Все на свете повторяется, повторится и эта ночь, и этот кабак, и эти бедняки, что едят дешевые пельмени и пьют дешевую дармовую (кто-то их угощает...) водку, и эти внимательные женские глаза, то полные слез, то сияющие чистой радостью, наблюдающие нищую жизнь - самую богатую, самую священную на земле, как выясняется из контекста стиха. 
Апология всеобщего оправдания, щедрого прощения напрямую звучит в одном из финальных стихов - "Всепрощении". Здесь душа, уже вышедшая из тела (смерть уже произошла...), вольно летает над кабацкими гуляками, над злыми людьми, кто при жизни терзал и обижал героиню, и над людьми добрыми, - и тех и других эта исшедшая из тела душа любит одинаково:

Сыплюсь черным снегом вниз! Языком горячим
Всю лижу живую жизнь в конуре собачьей!
Всех целую с вышины! Ветром обнимаю!
Всех - от мира до войны - кровью укрываю...
Прибивали ко Кресту?!.. Снег кропили алым?!..
Всех до горла замету смертным одеялом. <...>
И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, -
Плача, я прощаю всех, кто меня замучил.

Так исполняется христианский завет, и потому "Москва Кабацкая" - гораздо более христианская книга, чем кажется на первый взгляд. Этот текст - не о попойках, а о понимании и прощении; не о пьяной ненависти, а о великой любви. Героиня, пляшущая вместе с цыганами на Арбате и гуляющая вместе с ними, под рокоты их гитар, опять в кабаке (здесь вспоминаются дореволюционные "Яръ" и "Стрельна", а впрочем, узнаваемо изображен любой современный кабак "московского разлива"...), сама выкрикивает это признание - в пылу пляски, под цыганскую рвущую сердце песню:

Нет креста ветров.
                Нет вериг дорог.
Только эта пляска есть - во хмелю!
Только с плеч сугробных - весь в розанах - платок:
Больше смерти я жизнь люблю.

Ты разбей бокал на счастье - да об лед!
Об холодный мрамор - бей!
Все равно никто на свете не умрет,
Распоследний из людей.

А куда все уйдут?!.. - в нашей пляски хлест!
В нашей битой гитары дрызнь!

Умирать буду - юбка - смерчем - до звезд.
Больше жизни
                люблю я
                жизнь.

*   *   *

И эта кабацкая пляска служит естественной лигой, связкой для перехода к другому, но тоже открытому "колизейному" пространству - атмосфере "Ночного карнавала", где властвует стихия танца, и он тоже, как и Вселенский Кабак в "Москве Кабацкой", всесилен и тотален. Этот тотальный танец - мегаметафора первой русской эмиграции в Париже.
Эмиграция - тема, давно волнующая Крюкову-автора. Из каких забытых мемуаров всплыли герои "Ночного карнавала" - красавица Мадлен, по происхождению русская, и великий князь Владимир? Мадлен - Магдалина, значит грешница, ставшая прославленной в Евангелиях святой: символика чересчур прозрачна, она как на ладони. Князь Владимир, "владеющий миром", носит имя одного из первых русских князей - и на том спасибо: цепь исторических ассоциаций благополучно собрана.
И начинается танец - он звучит почти в каждом стихотворении этой французской фантазии. Танец - сон о России, танец в кафе (Крюкова иной раз пишет по старинке - "кафэ"), танец в борделе, танец-отчаяние, танец - любовь... Как удалось автору выстроить все здание этой любовной, по сути, книги на танце - Бог весть; однако наиболее сильными "танцами" здесь я считаю "Бал в Царском дворце" (тут через танец невероятно, почти как в кино, с наслоением кадров, показана величайшая трагедия России ХХ века - революция, красный террор, гибель Царской Семьи) и "Последний танец над мертвым веком", где герои-возлюбленные, кружась в гигантской широты вальсе, танцуют, вихрем несутся над всем пережитым - не только ими, но и всеми русскими людьми:

Мы танцуем над веком,
                где было все -
От Распятья и впрямь,
                и наоборот,
Где катилось железное колесо
По костям - по грудям - по глазам - вперед.
Где сердца лишь кричали:
                "Боже, храни
Ты Царя!.." - а глотки:
                "Да здравст-вует
Комиссар!.." - где жгли животы огни,
Где огни плевали смертям вослед.
О, чудовищный танец!.. - вихрись, кружись.
Унесемся далеко.
                В поля. В снега.
Вот она какая жалкая, жизнь:
Малой птахой - в Твоем кулаке - рука -
Воробьенком, голубкой... -
                голубка, да.
Пролетела над веком -
                в синь-небесах!.. -
Пока хрусь - под чугун-сапогом - слюда
Наста-грязи-льда -
                как стекло в часах...
Мы танцуем, любовь!.. - а железный бал
Сколько тел-литавр,
                сколько скрипок-дыб,
Сколько лбов, о землю, молясь, избивал
Барабанами кож,
                ударял под дых!
Нету времени гаже.
                Жесточе - нет.
Так зачем ЭТА МУЗЫКА так хороша?!
Я танцую с Тобой - на весь горький свет,
И горит лицо, и поет душа!

Иной раз танец тут становится инструментом провидения, предсказания, предчувствия: он перестает быть "танцевальной метафорой" и превращается в историческое пространство, которое бесконечно кружится, летит, колышется и движется, в сам земной воздух, окутывающий многострадальную, покинутую страну:

Везде!.. - в дыму, на поле боя,
В изгнании, вопя и воя,
На всей земле, по всей земле -
Лишь вечный танец - топни пяткой -
Коленцем, журавлем, вприсядку,
Среди стаканов, под трехрядку,
Под звон посуды на столе -

Вскочи на стол!.. - и, среди кружек,
Среди фарфоровых подружек
И вилок с лезвием зубов -
Танцуй, народ, каблук о скатерть,
Спаситель сам и Богоматерь,
Сама себе - одна любовь.

И рухнет стол под сапогами!
Топчи и бей! Круши ногами!

...........Потом ты срубишь все сполна -
Столешницу и клеть древняну,
И ту часовню Иоанна,
Что пляшет в небесах,
                одна.

*   *   *

И, наконец, "Страсти по Магдалине". Евангельский колорит названия уже не способен обмануть читателя. Мы знаем, что встретимся здесь не со спокойной мудростью, а с напряженным действием, и внешним, и душевным, - и не ошибемся.
Крюкова здесь работает уже не как режиссер, не как музыкант, не как фресковик-монументалист - она пишет картины "Страстей по Магдалине" как простой художник. Эта станковая живопись, с виду непритязательная, все равно часто вырывается за камерные рамки и опять претендует на масштабность.
Но, конечно, эта вещь гораздо более лирическая, чем две предыдущие. На арене Колизея - Магдалина, только не первая христианка, а последняя: ее зовут Мария, она наша современница, живет в Столице (опять очень узнаваема Москва), занимается странными делами - что тебе блаженная: встречает незнакомцев, приводит к себе домой, кормит и поит, а то и укладывает с собой спать. Такая вот и страшная, и смешная идиллия.
Вроде бы смешная. И - по-настоящему страшная. А внутри этого реального страха кроется таинственный свет - он-то и спасает всю стихотворную ткань этой композиции, где отдельные стихи - и события (мизансцены), и песни (весь "звукоряд" идет от лица Марии-Магдалины), и чистая лирика, когда автор свободно превращается в свою натуру, меняется с ней местами.
Фабула тут тоже вроде бы несложная - вот портрет стареющей судомойки, вот она вспоминает свою жизнь и прежних любимых, вот она кипятит чайник для новых гостей, вот она идет по Москве и поет частушки - и вот он, наш родной русский Колизей, вот арена огромного города, и жестокого и праздничного, где отдельно взятая жизнь не стоит ничего, зато все жизни, что она притягивает к себе, как магнитом, стоят целого мира, и каждая есть Бог:

Голь ты перекатная, лебедь сизокрылая!
Ты, Москва стовратная - мордами да рылами…

Ты - мехами бурыми. Ты - шерстями вьючными.
Ты - бровями хмурыми, скулами разлучными…

Ох, толпа ненастная! Шапкины залысины…
Где - лицо прекрасное: в мордах волчьих, лисьих ли?!

Неостановимая кипень многоглазая…
Где - лицо, любимое душнотой да связою?!

Я к тебе приращена снежной пуповиною -
Время наше страшное, неостановимое!

Мария живет в Подвале; к ней заявляется подруга Марго и поет свою песню (и это откровенная песня "ночной бабочки", шалавы); наглая и веселая Марго не понимает Марию и ее умалишенного христианства - без церкви и молитвы, а только с ежедневной помощью несчастным ближним; и старая Мария, в одном из стихов, вдруг становится не морщинистой судомойкой ("Руки в трещинах соды. / Шея - в бусах потерь..."), а торжествующей вечной женщиной, в славе и силе - почти царицей, почти Орантой:

Ну что ж! Я вся распахнута тебе,
Судьбина, где вокзальный запах чуден,
Где синий лютый холод, а в тепле -
Соль анекдотов, кумачовых буден…
Где все спешим - о, только бы дожать,
До финишной прямой - о, дотянуть бы!.. -
И где детишек недосуг рожать
Девчонкам, чьи - поруганные судьбы…
И я вот так поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
А все ж - размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.
Мне - думу думать?! Думайте, мужи,
Как мир спасти! Ведь дума - ваше дело!
А ты - в тисках мне сердце не держи.
А ты - пусти на волю пламя тела.
И, лавой золотою над столом
Лиясь - очьми, плечами, волосами,
Иду своей тоскою - напролом,
Горя зубами, брызгая слезами!

Что ждет такого необычного человека внутри нынешнего каменного муравейника-мегаполиса, на арене современного Колизея? Крюкова впрямую не говорит, что - гибель или забвение. Наоборот: финал "Страстей по Магдалине" радостно и торжественно открыт, каждый волен сам додумать, что произойдет с бедной полоумной судомойкой, когда-то - хорошенькой девчонкой нарасхват, нынче - седой сивиллой, знающей все или почти все об общей людской судьбе:

Славься, девчонка, во веки веков!
В бане - косичку свою заплети…
Время - тяжеле кандальных оков.
Не устоишь у Него на пути.

Запросто - дунет да плюнет - сметет,
Вытрясет из закромов, как зерно…
Так, как пощады не знает народ,
Так же - пощады не знает Оно.

Славься же, баба, пока не стара!
Щеки пока зацелованы всласть!..
Счастием лика и воплем нутра -
Вот она, вечная женская страсть.

Но и к пустым подойдя зеркалам,
Видя морщины - подобием стрел,
Вспомнишь: нагою входила во храм,
Чтобы Господь Свою дочку узрел...

*   *   *

Итак, мы покидаем Колизей.
На его арене пили и гуляли. Плакали и обнимались. Стреляли и танцевали.
Сгорали на крестах. Погибали, растерзанные хищной железной войной.
Оживали и тянули руки и публике - к живым людям: спасите!
Но представление закончилось. Гасят свечи и факелы. Гасят лампы и лампионы.
Ворошат дрова в печи. Выключают плиту с кипящим на огне чайником.
Настало время отдыха. Завтра будет новое ристалище. Новый бой.
А пока - спите, герои.

Анастасия ПОМЕРАНСКАЯ






МОСКВА   КАБАЦКАЯ 

Дворницкие, застольные, любовные, свадебные, военные, крестильные, похоронные песни Столичной Бедноты, а также фрески и иные росписи дешевых столичных кабаков, кафэ и пельменных; а также веселые лубочные картинки, где хорошая пьянка смело изображается; а также Симфония в четырех частях о лысом Пророке Исаии и Восемь Арий Марфы Посадницы из ненаписанной оперы «Царство Зимы»


ПОДВАЛ

Ярко-желтый стол под фонарем,
Как желток цыплячий.
Желтая в нас кровь. И мы умрем
Смертию курячьей.

Пусть железный позвонок хрустит.
Время перебито.
Люстра над столом, гремя, висит.
Кажет стол копыто.

На пустынном, выжженном столе -
Помидор да зелье.
Поживу еще я на земле.
Поищу веселья.

Опрокину в пасть еще одну
Стопку... или брашно...

А снаружи, на морозе, в вышину
Не гляжу: мне страшно.

            
РОДЫ В КАБАКЕ

Таскала я брюхо в тоске. Глодала небесную синь.
Рожаю дитя в кабаке - лоскутная рвется сарынь.

Подперло. Стакан из руки упал, как  знаменье, звеня -
И — вдребезги... Стынут зрачки. Боль прет в белый свет из меня!

Кто в мир сей дерется, блажит?!.. Меня раздирает копьем?!..
Одну прожигала я жизнь. Теперь будем  гибнуть вдвоем.

И эх!.. - я его прижила от черного зимнего дня,
Когда звезды Марса игла морозом входила в меня.

На панцирной сетке... - в дыму сожженного чайника медь!.. -
Всем чревом напомню — суму. Всей жизнью наполню я - смерть.

И там, на матраце, где свил гнездо царь мышиный иль крот,
Всей дрожью веревочных жил скрутясь! - зачинала народ.

Той лысой макушки, как лук прорезывающей  волосок... -
Глядите, пьянчуги, в мрак мук, таращьтесь, пичуги, в ночь ног!

Бутылей разбитых гранат. Картошка изжарена в хруст.
Я гнусь и вперед и назад. Живот мой - пылающий куст.

Живот мой - кадушка, где плеск грядущих, пьянящих кровей.
Белков моих яростный блеск. И сдавленный крик журавлей.

И так, меж упавших скамей, ворочаясь льдиной, хрипя,
В поту, как в короне царей, я страшно рожаю Тебя -

Последний, сверкающий Бог, весь голый, кровавый  червяк, -
И вот Ты сияешь меж ног, и вот разжимаешь кулак!

И вот нож кухонный несут, чтоб срезать родильный канат.
И вот на живот мне кладут алмаз в сто багряных карат.

И здесь, где кабацкая голь гитару, как шкуру, порвет, -
Я нянчу Тебя, моя боль, целую Тебя, мой народ!

Целую Тебя и люблю, - и, чуя могильную тьму,
Тебя бедной грудью кормлю! И выкормлю! И подниму!

И, средь звона стопок, среди тряпья испоганенных шлюх,
Прижму я Тебя ко груди, мой голый, сияющий Дух.

      
ПОСЛЕДНЯЯ ПЛЯСКА

Господи,  какая ночь!.. Костры заполошные!..
Кости будем мы толочь,
Крошить мяса крошево.
Рыбами - тела обочь
Возлежат вповалку...
Господи - такая ночь! - умереть не жалко!

Грязь глыбаста гульбища,
                свечками - сугробы:
Пляшет во тьме идолище,
                у разверста гроба.
Эта пляска - в простыне! Это я - босая -
На снегу пляшу в огне, я лимон кусаю!

Эх, кисло-свело
                деревянны скулы...
Все во мне - померло.
                Лютым ветром сдуло.

Резко клацнет затвор.
                Шутки шутковали?!..
Заливайся, дикий хор!
                Мало - диковали!

Мало с тулов - голов!
                Мало лезвий точат!
Эх, а "...Бог есть любовь" -
                что немой бормочет?!

Вот он, площади круг!
                По кругу - огнища.
Мечутся огни рук.
                Крылья шубы нищей.

Мало в звон - в прах - драк?!
                Мало - костоломных?!
Вою - громче собак,
                острожных, огромных!

Вот и выплясан век
                до конца, досуха.
Вот он весь, человек -
                на снегу старуха

Пляшет, пьяная в дым, -
                это я, солдаты!
Дух мой Богом храним!
                Это ж я, ребята!

Это я - пить... кормить...
                вата... перевязки...
Я!.. - во рву псов - любить -
                до последней ласки...

Я!.. - дышать - вам - рот в рот...
                дрожью в дрожь - распята...
Я, мой нищий народ, -
                не узнал, ребята?!..

Вас рожала... - меж глаз -
                пот и свет - заплаткой...
Эх, пляшу - еще раз! -
                пред последней схваткой!..

Гей, ударьте, ветра!
                Вытанцуй, могила,
Всех, в ком пулей - дыра,
                в ком - горелось-било!

Руки выброшу вам -
                хлебом - вон из тела:
Жуйте! - глоткам и ртам -
                крошевом летела!

И, покуда мой мир
                голодал в канаве, -
Станцевала до дыр
                пятки в вечной славе!

Не стреляй...
                не стреляй...
Не стреляйте, братцы!..
Гибнет площадь - наш Рай.
                Не запишут в Святцы.

Лишь катится лимон
                по снегу в траншею.
Лишь огнем опален
                крест на мертвой шее.

Ну-ка музыка, брызнь
                средь костров горючих!
Вся ты, нищая жизнь, -
                в судорге падучей.

Вся ты - боль да курок,
                ветер с духом гари!..

...тебя Бог не сберег -
С  босыми   ногами.

               
ДАВИД  И САУЛ

Ты послушай меня, старик, в дымном рубище пьяный царь.
Ты послушай мой дикий крик. Не по нраву - меня ударь.
Вот ты царствовал все века, ах, на блюде несли сапфир...
Вот - клешней сведена рука. И атлас протерся до дыр.
Прогремела жизнь колесом колесницы, тачки, возка...
Просверкал рубиновый ком на запястье и у виска.
Просвистели вьюги ночей, отзвонили колокола...
Что, мой царь, да с твоих плечей - жизнь, как мантия, вся — стекла?!..
Вся - истлела... ветер прожег... Да босые пятки цариц...
Вот стакан тебе, вот глоток. Вот - слеза в морозе ресниц.

Пей ты, царь мой несчастный, пей! Водкой - в глотке - жизнь обожгла.
Вот ты - нищий - среди людей. И до дна сгорела, дотла
Шуба царская, та доха, вся расшитая мизгирем...
Завернись в собачьи меха. Выпей. Завтра с тобой помрем.
А сегодня напьемся мы, помянем хоромную хмарь.
Мономахову шапку тьмы ты напяль по-на брови, царь.
Выйдем в сутолочь из чепка. Святый Боже, - огни, огни...
Камня стон. Скелета рука. Царь, зипунчик свой распахни
Да навстречу - мордам, мехам, толстым рылам - в бисере - жир...
Царь, гляди, я песню — продам. Мой атлас протерся до дыр.

Царь, гляди,  -   я шапку кладу, будто голову, что срубил,
В ноги, в снег!.. - и не грош — звезду мне швырнет,  кто меня  любил.
Буду горло  гордое драть. На морозе - пьянее крик!..
Будут деньги в шапку кидать. На стопарь соберем, старик.
Эх, не плачь, - стынет слез алмаз на чугунном колотуне!..
Я спою еще много раз о твоей короне в огне.
О сверкании царских риз, о наложницах - без числа...
Ты от ветра, дед, запахнись. Жизнь ладьей в метель уплыла.

И кто нищ теперь, кто богат - все в ушанку мне грош - кидай!..
Пьяный царь мой, Господень сад. Завьюженный по горло Рай.

   
ЛЮБОВЬ КАБАЦКАЯ

Эх, горят неоны алой кровью.
Выпила я грех из черной кружки
Города, как молоко коровье,
И упала головой в подушки.

Ужасом содвинулись громады,
Окна - что из черепов - глазницы...
Можно в ледяном колодце Ада
Зачерпнуть воды - и в смерть напиться.

Каблуки напяливают бабы.
Кабаки для них до дна раскрыты.
Пить вино Христос велел не слабым:
Только сильным, только не убитым.

Я - живая?!.. - Сохлый лист, мертвячка,
Юбки все протыканы иглою.
Я наперсток медный, я босячка,
Я прикинусь нынче молодою.

Пьяною прикинусь и красивой,
Нож покажут мне - сорву сережки:
Подавись!.. И я была счастливой.
И показывал мне месяц рожки.

И в окрошку - мало - искрошили.
Из горла всю высосали: ртутью.

...слышите, меня!.. - меня любили...
...задушу окурок левой грудью.

Животом - на стол. И ребра-прутья
Обожжет расплесканная водка.
На безлюбьи. На таком безлюдьи.
Нежно так любили.
                Тайно.
                Кротко.

И монетой тою же платила.
Из карманов рваных вынимала.
Пьянь, и рвань, и дрянь, - я их любила.
Жалко, плохо их любила. Мало.

И горит отчаянная люстра,
Сыплет снег на плечи, косы, спину:
Я люблю вас. Я люблю вас, люди.
Люди, никогда вас не покину.

И когда поволокут мне тело
Пьяное - из кабака - к могиле,
Прохриплю: я так любить хотела.
И любила. И меня любили.

По щекам, по крепким скулам били.
Пяткою - в живот. Подошвой - выю.
Им казалось: ненавидели!.. - любили.

...выпьем за любовь. Пока живые.

       
ЯПОНКА В КАБАКЕ

Ах, мадам Канда,
                с такими руками -
Крабов терзать
                да бросаться клешнями...

Ах, мадам Канда,
                с такими губами -
Ложкой - икру,
                заедая грибами...

Ах, мадам Канда!..
                С такими - ногами -
На площадях - в дикой неге -
                нагими...

Чадно сиянье
                роскошной столицы.
Вы - статуэтка.
                Вам надо разбиться.

Об пол - фарфоровый
                хрустнет скелетик...
Нас - расстреляли.
                Мы - мертвые дети.

Мы - старики.
                Наше Время - обмылок.
Хлеба просили!
                Нам - камнем - в затылок.

Ты, мадам Канда, -
                что  пялишь глазенки?!..
Зубы об ложку
                клацают звонко.

Ешь наших раков,
                баранов и крабов.
Ешь же, глотай,
                иноземная баба.

Что в наших песнях
                прослышишь, чужачка?!..
Жмешься, дрожишь косоглазо, собачка?!..

...милая девочка.
                Чтоб нас. Прости мне.
Пьяная дура. На шубку. Простынешь.

В шубке пойдешь
                пьяной тьмою ночною.
Снегом закроешь,
                как простынею,

Срам свой японский, -
                что, жемчуг, пророчишь?!
Может быть, замуж
                за русского хочешь?!..

Ах ты, богачка, -
                езжай, живи.
Тебе не вынести
                нашей любви.

Врозь - эти козьи -
                груди-соски...
Ах, мадам Канда, -
                ваш перстень с руки...

Он укатился под пьяный стол.
Нежный мальчик
Его нашел.

Зажал в кулаке.
Поглядел вперед.

Блаженный нищий духом народ.


   
КАРМЕН ЗАБРЕДАЕТ В КАБАК

Спирали синие, и вихри белых слез,
И кольца снега вдеты в мочки... -
В распахнутую дверь ворвись, мороз,
И ты, безумной крови дочка!

От зимки злые юбки отряхни,
Кроваво-красные отливы, -
И в зал влети, где гроздьями - огни,
Где лишь пирушкой люди живы...

Твое лицо - секира: режет тьму!
Процокай, задыхаясь, к стойке,
Монету кинь... Воззри на кутерьму,
На бивуачный дым попойки...

Никто же не узнал тебя, никто!
Ни черного костра волос. Ни раны
Меж ребер, под измызганным пальто,
Где дышат ветры и бураны...

Красавица, любовница Кармен!
Ты не нужна голодной гили.
Ты съешь и выпьешь - а возьмут взамен
Все, чем от века люди жили.

Тебя они до косточки сгрызут.
Все обсосут, причмокнув, крылья.
Скелет - поволокут на Страшный Суд,
Сопя, потея от бессилья.

Свободу и любовь сожгут дотла.
На мощь, на Красоту таращат зенки.
Тебя на утлом краешке стола
Заставят танцевать твое фламенко.

И будешь каблуком ты в доски бить.
Попадают все рюмки с красным.
И будешь сытых индюков любить
И битых селезней несчастных.

И будешь ты не яркая Кармен,
А просто девка из трактира:
Ну, лишку выпила, ну, не встает с колен,
И ни гроша не заплатила

За грозную и страшную жратву,
Питье - серебряной рекою...

...еще танцую, пью, дышу, живу,
От смерти смуглой заслонясь рукою.

Ах, душу рви! Ах, вой, гитара, пой!
Сорви все струны в гордом крике!
Ах, висельник, останусь здесь, с тобой,
Мой мир, солдат, палач, пацан, владыка.

И мне осталась только эта страсть:
Покуда лезвие мне под ребро не всадят -
Убить. Любить. Успеть. Урвать. Украсть -
С цыганской кровью черт не сладит!.. -

Зацеловать, затискать этот мир,
Пропитый в закоулках окаянных:
Потертый и прожженный весь, до дыр,
Любовный, бедный, яростный, - желанный.


УБИЙСТВО В КАБАКЕ

Ах, все пели и гуляли. Пили и гуляли.
На лоскутном одеяле скатерти - стояли
Рюмки с красным, рюмки с белым, черным и зеленым...
И глядел мужик в просторы глазом запаленным.
Рядом с ним сидела баба. Курочка, не ряба.
На колени положила руки, костью слабы.
Руки тонкие такие - крылышки цыплячьи...
А гулянка пела - сила!.. - голосом собачьим...
Пела посвистом и воем, щелком соловьиным...
Нож мужик схватил угрюмый - да подруге - в спину!
Ах, под левую лопатку, там, где жизни жила...
Побледнела, захрипела: - Я тебя... любила...

Вдарьте, старые гитары! Мир, глухой, послушай,
Как во теле человечьем убивают душу!
Пойте, гости, надрывая вянущие глотки!
Закусите ржавость водки — золотом селедки!
Нацепите вы на шеи ожерелья дыма!..
Наклонись, мужик, над милой, над своей любимой...
Видишь, как дымок дымится - свежий пар - над раной...
Ты сгубил ее не поздно. Может, слишком рано.
Ты убил ее любовью. Бог с тобой не сладит.
Тебя к Божью изголовью - во тюрьму - посадят.
Я все видела, бедняга... На запястьях - жилы...
Ты прости, мой бедолага, - песню я сложила.
Все схватила глазом цепким, что ножа острее:
Рюмку, бахрому скатерки, выгиб нежной шеи...
Рыбью чешую сережек... золото цепочки...
Платье, вышитое книзу крови жадной строчкой...
Руки-корни, что сцепили смерти рукоятку...
На губах моих я помню вкус кроваво-сладкий...

Пойте, пейте сладко, гости! Под горячей кожей -
О, всего лишь жилы, кости, хрупкие до дрожи...
Где же ты, душа, ночуешь?! Где гнездишься, птица?!
Если кровью - захлебнуться... Если вдрызг - разбиться...
Где же души всех убитых?! Всех живых, живущих?!..
Где же души всех забытых?!.. В нежных, Райских кущах?!..
Об одном теперь мечтаю: если не загину -
Ты убей меня, мой Боже, так же - ножом в спину.

                *     *     *

С клеенки лысой крохи стерли.
Поставили, чем сбрызнуть горло.
Вот муравейник, дом людской:
Плита и мышка под доской.
Виньетки вьюжные, надгробные.
Кухонный стол - что Место Лобное:
Кто выпьет тут - сейчас казнят.
Кто выйдет - не придет назад.

Вы, дворники, мои ребята.
Истопники, мои солдаты.
Пила я с вами до заката.
Я с вами ночку пропила.
Лазурью глотку залила.
Спалила ртутью потроха!
Я сулемой сожгла - дыха...
Цианистый я калий - ем!

Рассвет. Лопаты и меха.
Рассвет. А ну его совсем.

       
                СВАДЬБА В КАБАКЕ

Я на свадьбе гуляю нынче - на чужой, ох, не на своей!
И сверкает жемчужная низка у меня меж шальных грудей.

Груди белые все в морщинах. Не сочту я злобных морщин.
Вся шаталась, как в бусах, в мужчинах!.. Вот и нету со мной мужчин.

Эта жизнь, как голодная крыса, то укусит, то юркнет в щель...
Уходящую - надобно сбрызнуть. Пусть ударит в голову хмель.

Как лелеяли, как ласкали!.. Вместо рук - гудит пустота.
Меж серебряными висками смерть мою целую в уста.

Как невеста красива, Боже. Как сияет белая ткань.
Как она на меня похожа. Эта нищенка, эта дрянь.

Те же серьги до плеч - для соблазна. Тот же алый рот - для греха.
И такою же зверью несчастной смотрит ввысь головы жениха.

Жизнь - крутая, святая сила. Для любви раздвинь ложесна.
А потом распахнет могилу для тебя только Смерть одна.

И забьешься в крик, разрывая кружевную, до пят, фату:
Я живая! Бог, я живая!.. Не хочу идти в пустоту!..

Жить хочу!..
...В головах постлать бы этой девочке - поле, снег.
Все гремит последняя свадьба. На подносах уносят век.

И  я, вусмерть пьяная, плачу, оттого, как свет этот груб,
И в ладонях моих горячих - лик, целованный сотней губ;

И я рюмку себе наливаю да под самое горло огня:
Господи, пока я живая, выдай Ты за Себя меня.

               
*   *   *

Ах, девочка на рынке,
В кулаке - гранат!
Давай гулять в обнимку,
Пусть лешаки глядят.

Плещи в меня глазами -
В них черное вино.
Дай мне пронзить зубами
Кровавое зерно.

А зерна снега валят,
Крупитчаты, крупны...
Твой рот
               твой плод захвалит!
Раскупят! О, должны!..

И деньги искрят, льются
В смуглявину руки -
За счастье жизни куцей,
За сладкий сок тоски.


                ВАСИЛИЙ   БЛАЖЕННЫЙ

Напиться бы, ах, напиться бы, напиться бы - из горсти...
В отрепьях иду столицею. Устала митру нести.
Задохлась!.. - лимон с клубникою?!.. - железо, ржу, чугуны -
Тащить поклажей великою на бешеной пляске спины.
Я выкряхтела роженочка - снежок, слежал и кровав.
Я вынянчила ребеночка - седую славу из слав.
Какие все нынче бедные! Все крючат пальцы: подай!..
Все небо залижут бельмами!.. - но всех не пропустят в Рай.

А я?.. Наливаю силою кандальный, каленый взгляд.
Как бы над моей могилою, в выси купола горят.
Нет!.. - головы это! Яблоки! Вот дыня!.. А вот - лимон!..
Горят последнею яростью всех свадеб и похорон.
Пылают, вещие головы, власы - серебро да медь,
Чернеющие - от голода, глядящие - прямо в смерть!
Шальные башки вы русские, - зачем да на вас - тюрбан?!..
Зачем глаза, яшмы узкие, подбил мороз-хулиган?!..
Вы срублены иль не срублены?!..

...Ох, Васька Блаженный, - ты?!..
Все умерли. Все отлюблены. Все спать легли под кресты.
А ты, мой Блаженный Васенька - босой - вдоль черных могил!
Меня целовал! Мне варежки поярковые подарил!
Бежишь голяком!.. - над воблою смоленых ребер - креста
Наживка, блесна!.. Надолго ли крестом я в тебя влита?!
Сорви меня, сумасшедшенький! Плюнь! Кинь во грязь! Растопчи!
Узрят Второе Пришествие, кто с нами горел в ночи.
Кто с нами беззубо скалился. Катился бревном во рвы.
Кто распял. И кто — распялился в безумии синевы.

А ты всех любил неистово. Молился за стыд и срам.
Ступни в снегу твои выстыли. Я грошик тебе подам.
Тугую, рыбой блеснувшую последнюю из монет.
Бутыль, на груди уснувшую: там водки в помине нет.
Там горло все пересохшее. Безлюбье и нищета.
Лишь капля, на дне усопшая, - безвидна тьма и пуста.
А день такой синеглазенький! У ног твоих, Васька, грязь!
Дай, выпьем еще по разику - смеясь, крестясь, матерясь -
Еще один шкалик синего, презревшего торжество,
Великого,
                злого,
                сильного
                безумия
                твоего.

               
*   *   *

Ты вскинул бокал темно-красного,
Прищурясь, насмешкой сжег:
- За очи твои прекрасные!
За твой золотой зубок!.. -

Поджаренная, готовая,
Пласталась, - жратвы удел!..
Да ты через кровь Христовую
В упор на меня глядел.



ВИДЕНИЕ ИСАЙИ О РАЗРУШЕНИИ ВАВИЛОНА
                симфония в четырех частях

Adagio funebre

Доски плохо струганы. Столешница пуста.
Лишь бутыль - в виде купола. Две селедки - в виде креста.
Глаза рыбьи - грязные рубины. Они давно мертвы.
Сидит пьяный за столом. Не вздернет головы.

Сидит старик за столом. Космы - белый мед -
Льются с медной лысины за шиворот и в рот.

Эй, Исайка, что ль, оглох?!.. Усом не повел.
Локти булыжные взгромоздил, бухнул об стол.

Что сюда повадился?.. Водка дешева?!..
Выверни карманишки - вместо серебра -

Рыболовные крючки, блесна, лески… эх!..
Твоя рыбка уплыла в позабытый смех…

Чьи ты проживаешь тут денежки, дедок?..
Ночь наденет на голову вороной мешок…

Подавальщица грядет. С подноса - гора:
Рыбьим серебром - бутыли: не выпить до утра!..

Отошли ее, старик, волею своей.
Ты один сидеть привык. Навроде царей.

Бормочи себе под нос. Рюмку - в кулак - лови.
Солоней селедки - слез нету у любви.

………………………………………………………………

Andante amoroso

А ты разве пьяный?!.. А ты разве грязный?!.. Исаия - ты!..
На плечах - дорогой изарбат…
И на правом твоем кулаке - птица ибис чудной красоты,
И на левом - зимородковы крылья горят.
В кабаке родился, в вине крестился?!.. То наглец изблюет,
Изглумится над чистым тобой…
Там, под обмазанной сажей Луной,
               в пустынном просторе,
                горит твой родимый народ,
И звезда пророчья горит над заячьей, воздетою твоею губой!
Напророчь, что там будет!.. Встань - набосо и наголо.
Руку выбрось - на мах скакуна.
Обесплотятся все. Тяжко жить. Умирать тяжело.
Вся в кунжутном поту, бугрится спина.
Ах, Исайя, жестокие, бронзой, очи твои -
Зрак обезьяны, высверк кошки, зверя когтистого взгляд… -
На тюфяках хотим познать силу Божьей любви?!.. -
Кричи мне, что видишь. Пей из белой бутыли яд.
Пихай в рот селедку. Ее батюшка - Левиафан.
Рви руками на части жареного каплуна.
И здесь, в кабаке кургузом, покуда пребудешь пьян,
Возлюблю твой парчовый, златом прошитый бред, -
                дура, лишь я одна.

…………………………………………………………………………………

Allegro disperato

Зима возденет свой живот и Ужас породит.
И выбьет Ужас иней искр из-под стальных копыт.
И выпьет извинь кабалы всяк, женщиной рожден.
Какая пьяная метель, мой друже Вавилон.
Горит тоскливый каганец лавчонки. В ней - меха,
В ней - ожерелья продавец трясет: “Для Жениха
Небеснаго - купи за грош!..” А лепень - щеки жжет,
Восточной сладостью с небес, забьет лукумом рот.
Последний Вавилонский снег. Провижу я - гляди -
Как друг у друга чернь рванет сорочки на груди.
С макушек сдернут малахай. Затылком кинут в грязь!
Мамону лобызает голь. Царицу лижет мразь.
Все, что награблено, - на снег из трещины в стене
Посыплется: стада мехов, брильянтов кость в огне,
И, Боже, - девочки!.. живьем!.. распялив ног клешни
И стрекозиных ручек блеск!.. - их, Боже, сохрани!.. -
Но поздно! Лица - в кровь - об лед!.. Летят ступни, власы!..
Добычу живу не щадят. Не кинут на весы.
И, будь ты царь или кавсяк, зола иль маргарит -
Ты грабил?!.. - грабили тебя?!.. - пусть все в дыму сгорит.
Кабаньи хари богачей. Опорки бедняка.
И будешь ты обарку жрать заместо каймака.
И будет из воды горох, дрожа, ловить черпак, -
А Вавилон трещит по швам!.. Так радуйся, бедняк!..
Ты в нем по свалкам век шнырял. В авоськах - кости нес.
Под землю ты его нырял, слеп от огней и слез.
Платил ты судоргой телес за ржавой пищи шмат.
Язык молитвою небес пек Вавилонский мат.
Билет на зрелища - в зубах тащил и целовал.
На рынках Вавилонских ты соль, мыло продавал.
Наг золота не копит, так!.. Над бедностью твоей
Глумился подпитой дурак, в шелку, в венце, халдей.
Так радуйся! Ты гибнешь с ним. Жжет поросячий визг.
Упал он головою в кадь - видать, напился вдрызг.

И в медных шлемах тьма солдат валит, как снег былой,
И ночь их шьет рогожною, трехгранною иглой.
Сшивает шлема блеск - и мрак. Шьет серебро - и мглу.
Стряхни последний хмель, червяк. Застынь, как нож, в углу.
Мир в потроха вглотал тебя, пожрал, Ионин Кит.
А нынче гибнет Вавилон, вся Иордань горит.
Та прорубь на широком льду. Вода черным-черна.
Черней сожженных площадей. Черней того вина,
Что ты дешевкой - заливал - в луженой глотки жар.
Глянь, парень, - Вавилон горит: от калиты до нар.
Горят дворец и каземат и царский иакинф.
Портянки, сапоги солдат. Бутыли красных вин.
А водка снега льет и льет, хоть глотки подставляй,
Марой, соблазном, пьяным сном, льет в чашу, через край,
На шлемы медной солдатни, на синь колючих щек,
На ледовицу под пятой, на весь в крови Восток,
На звезд и фонарей виссон, на нищих у чепка, -
Пророк, я вижу этот сон!.. навзрячь!.. на дне зрачка!.. -
Ах, водка снежья, все залей, всех в гибель опьяни -
На тризне свергнутых царей, чьи во дерьме ступни,
Чьи руки пыткой сожжены, чьи губы как луфарь
Печеный, а скула что хлеб, - кусай, Небесный Царь!
Ешь!.. Насыщайся!.. Водка, брызнь!.. С нездешней высоты
Струей сорвись!.. Залей свинцом разинутые рты!
Бей, водка, в сталь, железо, медь!.. Бей в заберег!.. в бетон!..
Последний раз напьется всмерть голодный Вавилон.
Попойка обескудрит нас. Пирушка ослепит.
Без языка, без рук, без глаз - лей, ливень!.. - пьяный спит
Лицом в оглодьях, чешуе, осколках кабака, -
А Колесницу в небе зрит, что режет облака!
Что крестит стогны колесом!.. В ней - Ангелы стоят
И водку жгучим снегом льют в мир, проклят и проклят,
Льют из бутылей, из чанов, бараньих бурдюков, -
Пируй, народ, еще ты жив!.. Лей, зелье, меж зубов!..
Меж пальцев лей,
                бей спиртом в грудь,
                бей под ребро копьем, -
Мы доползем, мы… как-нибудь… еще чуть… поживем…

………………………………………………………………………………

Largo. Pianissimo

Ты упал лицом, мой милый,
В ковш  тяжелых  рук.
В грязь стола,
                как в чернь могилы,
Да щекою - в лук.

Пахнет ржавая селедка
Пищею царей.
Для тебя ловили кротко
Сети рыбарей.

Что за бред ты напророчил?..
На весь мир - орал?!..
Будто сумасшедший кочет,
В крике - умирал?!..

Поцелую и поглажу
Череп лысый - медь.
Все равно с тобой не слажу,
Ты, старуха Смерть.

Все равно тебя не сдюжу,
Девка ты Любовь.
Водки ртутной злую стужу
Ставлю меж гробов.

Все сказал пророк Исайя,
Пьяненький старик.
Омочу ему слезами
Я затылок, лик.

Мы пьяны с тобою оба...
Яблоками - лбы...
Буду я тебе до гроба,
Будто дрожь губы...

Будут вместе нас на фреске,
Милый, узнавать:
Ты - с волосьями, как лески,
Нищих плошек рать, -

И, губами чуть касаясь
Шрама на виске, -
Я, от счастия косая,
Водка в кулаке.

               
МИЛОСТЫНЯ

Подайте, милые, на шкалик Господней грешнице, рабе!
В мешке с дырой, в рыбацкой шали, c алмазным потом на губе!
Сижу на рынке я в сугробе. Устану - лягу в жесткий снег.
Как  будто я лежу во гробе, и светят полукружья век.
И вновь стручком в морозе скрючусь, и птичьи лапки подожму.
Свою благословляю участь. В собачьих метинах суму.
Пошто сошла с ума? Не знаю. Так счастливо. Так горячо.
И тычет мне людская стая то грош, то черный кус в плечо.
А нынче помидор подмерзлый мне светлый Ангел тихо дал:
Ешь, детка, мир голодный, грозный, но в нем никто не умирал.
И я заплакала от счастья, и красную слизала кровь
С ладони тощей и дрожащей, с посмертной белизны снегов.

               
ВОЛКОВЫ   БАНИ

Ветки черны. Святый Боже. Переулок, будто морда
Волка. Мы с тобой похожи: узкий череп, рыбья хорда.
Шерсть вся вздыбилась на холке - пряди слипшиеся снега...
Баня зимняя!.. - для волка. Будешь чище человека.
В душной, яростной парилке, черной мордой - в шайке бычьей -
Мокрый хвост... - и бьется жилкой жизнь: людская, зверья, птичья,
Барабанная, лопатья, лом, кирка, метла, скребница...
Шкуры сброшенное платье. Ребер бешеные спицы.
Ни наесться. Ни напиться. Тусклый свет. Предбанник гулкий.
В бане моется волчица - в Криволапом переулке.
Завтра когти вспять оттянут! В печень — нож! В загривок - пулю!

...Мойся. Чистыми восстанут, кто в грязи - в грехе - уснули.

          
БЛАЖЕННАЯ И ПЬЯНЫЙ ПРОРОК

- Вся я - терние!..
Вся я - вервие!..
Бусы зимние,
Убрусы смертные...

Рыба хариус -
Тело нежное...
Жамкнут - харями -
Душу грешную!..

                - Чавкай варево,
                Гавкай вражину, -
                Смерть повалится -
                Снег в овражину...

                Над хламидою
                Да над хлебовом
                Вспыхнет митрою
                Место Лобное!..

- Батька, батюшка,
Весь ты пьяненький...
Руки - баржами...
Бездыханненький...

Длани - язвами...
Пальцы - крючьями...
По мне лазают -
Нитка ссучена!..

                - Ах ты, дурочка,
                Глаза фосфорны.
                Ах ты, дудочка,
                Свист под космами.

                Шелопутная,
                Подвагонная, -
                А глаза твои -
                Халцедонные...

                Ты зачем ко мне,
                Дура, цепишься?!..
                В лысый лбище мой
                Губой целишься?!..

                Ты сигай в костер!
                Со мной не балуй!
                Ты в мороз - топор
                Лучше поцалуй!..

                Я - исчадие.
                Я - несчастие.
                Страстотерпие.
                Звездовластие.

                Я всему чужой.
                Мой отмерен срок.
                На земле большой
                Я один - Пророк.

- Бормочи тишей...
Все вертается...
Твой язык взашей
Заплетается...

Не реви... не лей
Слезы - водкою...
Я одна тебе
Лягу - лодкою...

Отдохни... ложись -
На меня... в меня...
Бедный, что за жись -
Корма нет в коня...

Обхвати... ломай...
Да грызи, кусай!..
Ешь, похваливай,
Наземь не бросай...

Запах мой вдохни...
Рот куском утри...
Мы в тобой одни -
Только не умри!..

Оком мир пожри!..
Съешь меня до крох!.. -
Только не умри:
Мой последний вздох...

Под забором - сдох?!.. -
Под ключицей - крест?!.. -
Мой последний Бог
В ожерелье звезд.

                - Тебя хвать, халда,
                Как в кулак свечу!..
                Ты одна - беда!.. -
                Миру по плечу.

                Мир палил-палил!
                Мир пылал-пылал!
                Мир стрелял-стрелял -
                Он стрелять устал.

                А юродский дух,
                А родная грязь -
                Наш пирог на двух,
                Что жуем, смеясь,
 
                Меж дрезинами,
                Вагонетками,
                Меж разинями,
                Малолетками,

                Средь сивеющих,
                Гласом сипнущих,
                Средь живеющих,
                Среди  гибнущих, -

                И - смерч нефтяной
                Всех духов среди!.. -
                Наш пирог больной,
                Вензель на груди,

                Вензель сахарный,
                Со смородиной:
                "ТЫ ЮРОДИВАЯ.
                Я ЮРОДИВЫЙ".

               
*   *   *

По Радищевской улице
Колобком я качу.
Ночь.
             - ...тресветлая, умница!.. -
Я Луне бормочу.

Я - бескрылою Никою -
По вьюге - к кабаку.

Я корзину с клубникою
Ко Кресту волоку.

   
ДЕВОЧКА В КАБАКЕ НА ФОНЕ ВОСТОЧНОГО КОВРА

Закоченела, - здесь тепло... Продрогла до костей...
Вино да мирро утекло. Сивухой жди гостей!
Ты белой, гиблой ртутью жги раззявленные рты.
Спеши в кабак, друзья, враги, да пой - до хрипоты!
С немытых блюд - глаза грибов. Бутылей мерзлых полк.
Закончился твой век, любовь, порвался алый шелк.
В мухортом, жалком пальтеце, подобная ножу,
С чужой ухмылкой на лице я средь людей сижу.
Все пальтецо - в прошивах ран. Расстреляно в упор.
Его мне мальчик Иоанн дал: не швырнул в костер.
Заколку Петр мне подарил. А сапоги - Андрей.
Я - средь клыков, рогов и рыл. Я - с краю, у дверей.
Не помешаю. Свой кусок я с блюдечка слижу.
Шрам - череп пересек, висок, а я - жива сижу.
Кто на подносе зелье прет да семужку-икру!.. -
А мне и хлеб рот обдерет: с ним в кулаке - помру.
Налей лишь стопочку в Раю!.. Ведь все мои - в Аду...

А это кто там... на краю стола... презрев еду...
В серьгах, дрожащих до ключиц... в парче до голых пят...
Сидит, птенец средь черных птиц, и лишь глаза горят?!..
Глаза, - в них все: поджог, расстрел, пожарища, костры.
Глаза, - в них груды мертвых тел, орущие дворы.
В них - дикий хохот над землей, железа ржавь и лязг!..
Сарыни визг, сирены вой, бельмо продажных ласк...
И ночь их на фаянс лица ложится столь страшна,
Что я крещусь!.. и жду конца!.. пьянею без вина...
Ах, девочка, - тебя родил святой или злодей,
Но кто тебя за грош пропил на торжище людей?!..
Закутал кто тебя в парчу?! Кто в уши - изумруд
Продел?!.. кто жег тебя, свечу, внося в барак, в приют?!
Кто, сироту, тебя хлестал, как смерд - коней не бил,
А после - в шубку наряжал, на карусель возил?!
И видела ты стольный град, огонь его витрин.
И видела: глаза горят у тех, кто гол, один,
И нищ, и голоден, и бос, - и, посреди огня,
У хлебного ларька - до слез!.. - узрела ты - меня...
Бегу к тебе я через зал! Чрез пасти и клыки!
По головам!.. так - между шпал - весною - васильки!
Ломаю рюмки и хрусталь! Графины оземь - дзынь!
Родная, мне парчи не жаль - царица, чернь, сарынь!
Пока тебя век не сожрал, не схрупал до кости,
Пока тебя, как яркий лал, не скрасть, не унести
В дубовом, жадном кулаке, где кровью пахнет пот, -
Давай, сбежим!.. Так!.. налегке! Мороз не задерет!
Уволоку и унесу на высохших руках!
Тебя от роскоши спасу, от меда на устах!
От морд мохнатых! Ото лжи: тли вдоль парчи горят!
Тебя на блюдо - не дрожи!.. - положат и съедят!
Бежим!..

Но за спиной — ковер заморского тканья.
Он за тобой горит, костер, где сгибнем ты и я.
Пылает Вавилонска пещь, где нашим позвонкам
На друга друг придется лечь, как битым черепкам.
В узорах пламенных — войной горит, дитя, твой трон.
А после - в яме выгребной усмешкой рот сожжен.
Ухмылкой старой и чужой, - о, нищею!.. - моей:
Кривою, бедною душой последней из людей.
Ковер мерцает и горит, цветная пляшет шерсть.
Я плачу пред тобой навзрыд, затем, что есть ты, есть -
Красивая девчонка, жизнь! Вся в перстнях пальцев дрожь!
...ну поклянись. Ну побожись, что ты со мной уйдешь.

               
*   *   *

Синее небо.
                ...Ах, васильковый покой!..
Ах, на облаках ангелочком застыну!.. -

...банная шайка,
                тяжкой Боговой рукой
Опрокинутая на потную дворницкую спину.

               
ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ. МЕТЕЛЬ

Я была такой маленькой, маленькой. В жгучей шубе пуховой.
Непрожаренной булочкой маковой в пирожковой грошовой.

Тертой в баньке неистовой матерью - Чингисханской мочалкой.
Оснеженной церковною маковкой - занебесной нахалкой.

Над молочными стылыми водами… - плодными ли, грудными… -
Я шагала январскими бродами и мостами пустыми.

Грызла пряник на рынке богатеньком - винограды в сугробах!..
Надо мной хохотали солдатики, за полшага до гроба…

Пил отец и буянил торжественно… Мать - мне горло лечила…
Я не знала тогда, что я - Женщина, что я - Певчая Сила.

Мне икру покупали… блины пекли!.. Ночью - корку глодали…
Вот и вылились слезы, все вытекли, пока мы голодали…

Это после я билась и мучилась, била камни и сваи…
Я не знала, что - Райская Музыка, что - в Раю проживаю…

Что снега васильковые мартовские под крестами нечищеными -
Это Рай для хохочущей, маленькой, херувимочьей жизни…

Светлый Рай!.. - со свистками и дудками молодых хулиганов,
С рынка тетками, толстыми утками, - боты в виде наганов, -

С пристанями, шкатулками Царскими, где слюда ледохода, -
То ль в Хвалынское, а может, в Карское - твой фарватер, свобода!..

Рай в варенье, в тазу, в красных сливинах! В куржаке, как в кержацких
Кружевах!.. Рай в серебряных ливнях, Рай в пельменных босяцких!..

Майский Рай синих стекол надраенных!.. Яшмы луж под забором!..
Рай, где кошки поют за сараями - ах, архангельским хором!..

Ангелицы, и вы не безгрешные. В сердце - жадная жила.
Я не знала - орлом либо решкою! - где, когда - согрешила.

Где я сгрызла треклятое яблоко, в пыль и в сок изжевала!..
Где надела преступные яхонты, Зверя где целовала…

Мать завыла. Собака заплакала. Рвал отец волосенки.
Поднял Ангел свечу: оземь капала воском горьким и тонким.

Затрубили из облак громадные, несносимые звуки.
В грудь, в хребет ударяли - с парадного - костоломные руки.

И воздел Ангел меч окровяненный,
Как солдат, первым злом одурманенный,
“Вон!” - мечом указал мне:
На метель, острым рельсом израненную,
На кристаллы вокзалов.

Вот твой путь, сумасшедшая грешница. Вот повозка стальная.
Вот трясутся кровать и столешница на булыжниках Рая.

И заплакала я. И метелица била в ребра, как выстрел.
Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица! Черный жемчуг бурмистров!

Пиво в Райской канистре шоферичьей… Дай хоть им поторгую…

...об изгнаньи из Рая - без горечи
И без слез… - не могу я…

               
*   *   *

С размалеванными картинами
У гостиниц инших сижу.
Меж нарисованными каминами
Греюсь; пальцем по ним вожу.

Руку в варежку песью засовываю.
Купи живопись, воробей!..
Я  устала есть похлебку нарисованную
Нарисованной ложкой своей.


               СТАРЫЙ  АНДЖЕЛО

О, как рука твоя дрожала - так ландыши - под сапогом...
О, как рука твоя держала меня - кричащей жизни ком...
Художник... лысина — бутылью горит и светит в кабаке!..
Протри чистейшим спиртом крылья, сотри соль-иней на виске...
Простри хвост беличий кистешки, мазни огнем по тряпке - вбок!..
Близ валенка так плачет кошка. Ты для нее - великий Бог.
Ты мог бы смерть писать мазутом. И постным маслом - страсть писать.
Вот лоб совиный. Зоб раздутый. И жабры щек - Фита и Ять.
Ты пьян, отец мой, ты воскресе, хоть никогда, никто, нигде -
Оттуда... Лучшую из песен бродяжьих - я отдам тебе.
Орел, родил ты дочь-бродяжку. Маэстро, - красками кормил!..
Но кисти вытирать рубашкой под мышками - не научил...

Не бойся, никому не схрипну, как ты старел и умирал.
Тебя я выпою и выпью, тебя вопью - копьем - в астрал.
И будут пальчиком карябать, читая свет, и стыд, и срам,
По улицам, где наша слякоть, по нашим срубовым домам!
По всем церквям, пустым бочонкам, где ты - Гвидон - по стенам полз,
Рожая красками  ребенка, в обшлаг рыдая краской звезд...
Тут, в этом кабаке прогорклом, я все ж тебя подстерегла.
Лови бутыль. Прочисти горло. Ты пить любил - так!.. - из горла.
Ах, из горла подземки черной, ах, из горла земли сырой...
Из медного - на Солнце — горна, горящего златой дырой!..
Прости. Дай, я рукав поглажу. Павлинами - чумной подвал,
Лучами - чернь чердачной сажи - да, ты свой храм размалевал.
Безумным пауком по сводам корячился, мерцал и вис,
Малюя вечную свободу - душою - вверх,
                а телом - вниз
Лететь!.. Все рожи, морды, лица, все лики жаркие твои -
Просили у тебя напиться, просили храма - на Крови!
И ничего-то,  крови кроме... - то ль сурик, то ли киноварь... -
Налить в бутылку из-под рома ты им не мог, Великий Царь!

«Пей, люд - из банок, из стаканов, народ, живую кровь мою.
Я за могилой буду пьяный, а вам, любимые, налью.
Все ожили, кого нашлепал, кого намазал на снегу
Белейших стен! Кого ухлопал, стреляя краской - по врагу!»

Все разухабистые фрески, весь мир, что в пламени рожден,
Все Паоло и все Франчески - с тобою - до конца времен!
В дыму кабацком, диком, пьяном, в дрожании кривых зеркал
Гуляют, так подъяв стаканы, как факел - Феб не воздымал.

             
*   *   *

Бей, бей
              ломом в лед,
Хилый дворник, бей.
Топ, топ, мой народ,
Мимо всех скорбей.

Бух, бух!.. - рукавиц
На морозе - жесть.
Бог, Бог,
              для синиц,
Ты, наверно, есть.

"Пить, пить!" - у крыльца -
Крошево, вино...
Бить, бить
                до конца
Лед мне суждено.


ЦАРИЦА САВСКАЯ И ЕЯ ЦАРЬ. Первая песня

Вы богатые,
                в мехах да во перстнях,
                по снегу плывете...
Нитки порваны,
              и перлы сыплются во грязь, во прах,
                блещут на излете...

Нити золотых волос, перевитых в жгут,
                под бараньей митрой...
Соболя на шубе
                мертвым глазом жгут,
                водят ухом хитрым...

Ах, да вы цари, богатые цари!..
                Нету в жизни броду!..
Мы снаружи - голые,
                златые - изнутри...
                черные - с исподу...

Кто нас вынудил,
                зубами душу сжав,
                руки к вам - костыльи?!..
Ах, богатые, держава из держав,
                куньи да собольи крылья...

На плечах - поземки горностай.
Рот, что хлеб, кусаю.
Сквозь игольное ушко глядите Рай!
Не видать вам Рая.

Нынче в зимнем буду я Раю
С нищими в рогожах.
Я сама кусок вам подаю,
Перстни в мелкой дрожи.

Эй, держите,
                жемчуг и сапфир!
Цепче впейтесь в мякоть!
Нюхайте! Грызите этот мир!
Бросьте, хватит плакать!

Ты, царица Савская, богачка хоть куда.
Что ж алмаз на шее
                треснет, разобьется как слюда,
                кровию потея?!..

А твой царь?.. - что, заяц, он дрожит,
Хвост прижал и уши?!
Вот богатство - все на вас горит,
Дымом лезет в душу!

Вы по-русски баете, как я,
Вы от водки - пьяны...
Только вместо тонкого белья
У меня - бураны.

Только лютою зимою, нежно, на весу,
По водам шагаю.
Только хлеб свой в кулаке несу,
С ним и погибаю.

Только горлами увязанных, задушенных мешков
Серебра да злата -
Вы не купите ни волю, ни любовь
И ни кровь Распятых.


ЦАРИЦА САВСКАЯ И ЕЯ ЦАРЬ. Вторая песня

Малевал буран разводы. Маслом - фонари!
Прямо посреди народа важно шли цари.
Искрами - соболья шуба. Медом - медальон.
Стыли крашеные губы, слали ругань - вон.
Изумруд до плеч свисает. Налит взор враждой.
...На снегу стою, босая, с голой головой.
Я к царице, дуре Савской, пятерню тяну.
Ну же, цапни глазом царским!.. Ну, подай же!.. ну...
Жизнь - роскошная подачка. Милостыня - твердь.
Ты, богачка, ты, босячка, - и тебя ждет смерть.
Царь твой зажирел во злате. Студнем ходит плоть.
Мир - заплата на заплате. Мир - худой ломоть.
Мир - сапфир на нищем пальце, высохшем, худом.
Погорельцу, постояльцу и Содом - свой дом!
И Армагеддон – родимый, и Гоморра - Сад...
По снегу хрустите мимо. Плюну в куний зад.
Плюну в жгучий мех блестящий, рот рукой утру.
Этот царь ненастоящий. Он умрет к утру.
С ним умрет его царица, что в миру, где мгла,
Мне не подала напиться, есть не подала.
Вывалит народ на стогны. Грянет звон и гуд.
В красном колпаке огромном затанцует шут.
Царство новое восславят! Трубы заревут!
Но никто нас не избавит от бедняцких пут.
И в снегу, что сыплет пухом, новым господам
Я, Великая Старуха, сердца не подам.
Мальчику с собакой кину. Курочке в соку.
Матери. Отцу. И Сыну. Кину - мужику,
Что в сугробе, горько плача, палец послюня,
Все считает, Царь Незрячий, медяки огня.

             
СТАРАЯ АГАРЬ В КАБАКЕ

Войди. Дам рюмочку тебе. Я без тебя скучаю, милая.
В Раю - чаинка - на губе. Но как там гадко, за могилою.

Как тяжко там без суеты, без лиц любимых, ярче яхонта...
Промокла и продрогла ты - обсохни, обогрейся, ягода.

Дыханье мрачного кафэ, где люди горбятся над мисками,
Раздатчица - мощней Курбэ - колдует ведьмой над сосисками...

Тут пар клубится: облака - по ним ходила Божья матушка!..
От голода и до глотка, компот холодный - булка макова...

И в чадных вихрях - бледный свет, как будто банный, над затылками:
Как хоровод иных планет - над изумленными бутылками...

То люди пьют и так едят, как будто час последний прожитый,
И прирастает к ним наряд убогий, становяся кожею...

И "козью ножку" мнет старик, и тянет, чтобы прикурила ты...
Ах, ты черна, худа как штык, глаза твои лопатой вырыты...

А я-то - так тебя ждала! Ждала: воскреснешь. Возвращаются
Ведь с Того Света. Для тепла. Для зала, в коем угощаются

Из алюминьевой горсти - лапшою!.. пивом все захлебывая...
Кафэ, гляди. Народ, прости. Душа сияет над утробою.

Моя согбенная Агарь! Коричны руки и коричневы.
Ты улыбаешься, как встарь, одним мне зубом, о, по-птичьему.

Ешь! Пей! Дай развяжу платок. Кистями оботру мохнатыми
Твою щеку. Еще глоток. Еще побудем днесь - распятыми.

Сложи в холстину котомы объедки, корочки, обглодыши:
А то не корки!.. - это мы, то - мы, любви иной зародыши.

Иного мира мы шматки. Иной мы музыки огарочки.
Агарь!.. мне боты велики. Возьми, возьми еще подарочки -

Мерцающее сном кафэ со мраморными бутербродами,
Столов угрюмое карэ, и стон и крик, как перед родами,

И двух курильщиков огни - веселых глаз!.. дым пахнет веником...
Возьми ляпню чужой стряпни, казенной: вместо масла - деньгами

Обильно полита!.. - держи тарелку "ОБЩЕПИТ" оббитую...
Как истово блестят ножи - как рыбы, ботаньем убитые...

Вкуси!.. Скучала по земле!.. Дыши, катайся каракатицей
В ночном чепке, в метельной мгле: я заплачу - тебе не тратиться.

Ты мне, родная, свет и мгла. Ты мне еда. Питье. Знамение.
Я так давно тебя ждала. До рук сиротских онемения:

Тебя, о нищенку, как мать, - нет!.. больше матери, родившей мя:
Чтобы насытить, напитать - за годы, бывшие небывшими,

За пепел-тлен, за прах и плоть, что мясом, хлебом, сельдью, водкою
Пребудет!.. - за один ломоть, иссохший жизнию короткою!

И, может быть, моя Агарь, ты нагадаешь мне, страдалице,
Любви и счастья полный ларь, пока метель во мраке скалится!

Пока здесь музыка гремит костями, рыбьими гремушками,
И очищает инвалид тарашку с корешом-домушником,

Пока из миски я  кормлю тебя - за гробом сголодалася!.. -
Старуха, - о, пока люблю, жалею так - огромной жалостью!..

И ты, в дырявом зипуне, седая, маленькая, бедная,
Соль - в коготках, губа - в вине, щека - истертая и медная,

Полушка, допотопный грош, - а пальцы, словно уши, прядают!.. -
Ты от меня уж не уйдешь: не отпущу во мраки адовы!

И в зале, здесь, где чад, Содом, где люстры с неба - сохлой коркою, -
Здесь будем жить мы - под столом!.. И седина - свисать скатеркою!..

И будут люди нам нести
Горбушки... рыбу - до кости,
А нам - скелетик в угощение!..
И пить дадут нам из горсти,
И... умереть...
...ну что ж, расщедрятся...

               
*   *   *

Да разве хлещут так в Раю
Да лупят так - с бесстыдной силой
Кабак гудит         
И я стою
У края собственной могилы
Лоснятся лица-огурцы
Ладони каплют рыбьим жиром
Святые   
смерды    
подлецы
Поют и пьют елей и миро
Все пропито      
все под ножом
Кто на тарелке    
Крик знакомый
Кого едим      
за что мы пьем
Живое режем по живому
Спаситель   
что Ты нам велел
Вино и хлеб загрызла вьюга
И ситный кровию вспотел
А мы едим
едим друг друга

В кафтанах каменных тесно
В железных башмаках кроваво
Всех войн сливается вино
В жестяный кубок подлой славы
Мне подешевле что подай
Нет ни копейки
море пьяным
Эх по колено         
Жизни край
Ну хошь         
я выверну карманы

Гудит кабак как будто снег
Гудит под потолком копченым
И всяк в миру - лишь человек
В пирог небесный запеченный
Не нужен миру волчий труд
Все наши руки   
зубы    
ноги
Ведь все едино      
все умрут
Все лягут в ямы у дороги

Так пей гуляй    
царь и холоп
Бокалы бей   
Да счастья нету
Медвежья кровь красна как гроб
Гуляй гуди по белу свету
Одно осталось нам
гульба
Гулянка без конца-без краю
Одно осталось нам
судьба
Судьбина русская такая

               
ГАДАНИЕ  МАРФЫ

Восемь арий из ненаписанной оперы «ЦАРСТВО ЗИМЫ»

Ария первая. Allegro. f-moll

Уберите наперстки и гирьки прочь.
Это рюмки?!.. - вино поганое в них.
Сегодня настала пророчья ночь.
Для народа.
Для старых и молодых.

Дайте зеркало. Конский череп сюда.
Ресторан, заткнись. Замолчи, кабак.
Я безумна. Ни совести, ни стыда.
На пророчество никогда не пойдет слабак.

Не отважится.
Нюхали мало пуль?!
Мало жрали цианистого и сулемы?!..
В мир я брошена,
как со звездами - куль.
Выпросила земля
у неба взаймы.

Не по воле моей горят города.
И змею пригрела не я на груди.
Я безумна?!..
Ни совести, ни стыда?!..
Тот, кто смелый, -
на место мое -
выходи.


Ария вторая. Andante. D-dur

Силы воздушныя,
                силы земельныя!
Силы кровавыя
                и запредельныя...
Дайте мне знание,
                силы межзвездныя,
В смехе венчальныим -
                вдовия, слезныя...

Силы подводныя!
                Силы древляныя!..
Длань простираю я
                над окаянною,
Над осиянной землею крестильною -
Я, тонкошеяя, ох, не двужильная...

Гады подземныя,
                рыбы зубастыя, -
Из-под снегов я судьбину
                выпрастываю...
Из-под мехов соболиных... -
                собачиих!.. -
Из-под метелей, как бабы,
                горячиих...

Ржавые трубы да сваи бетонные -
Прочь!..
            Слышу дивные гулы стозвонные -
В мертвой тиши -
            голоса убиенные:
Рельсом - согбенные, снегом - сожженные...

Свеча катится со стола...
Кулаки мне обожгла...
Вот пожар мой. Вот костер.
Вот он, мой родной Фавор:
Справа - вор и слева - вор.
А в слепящем, посреди, -
Старик с кошкой на груди.

         
Ария третья. Arioso lamentoso. cis-moll

Сухие ребра - конский мой скелет
Реки застывшей ледяные слезы
К виску приставлен белый пистолет
Последнего Вселенского мороза
Восстанет брат на брата
                род на род
От слез моя намокла одежонка
И в туфлях - слезы
                И светил небесный ход
Я   брошенная кинутая женка
Провижу
                ...рынок вот и ларь с мукой
И держат бабы в лапках близ вокзала
Такую муку что течет рекой
И застывает в кулаках металлом
Провижу мор  землетрясенья  град
Все прошлое нам вышьют позолотой
Все будущее -
                Кат и Ад и Яд
О не гляди
                женою станешь Лота
И будешь столб угрюмо-соляной
В дыму сполохах багрянице ржавой
Провижу я
                да будет так со мной
Застыну солью над моей державой
И будут крепко драться мужики
Себя   
вопя зверино   
убивая
И буду я глядеть из-под руки -
Соленая
               немая
                неживая


Ария четвертая. Andantino. Es-dur

Ну, глядите, несчастные люди, эта баба пьяна без вина.
Я гадаю, что с Родиной будет. Моя жизнь мне уже не нужна.
Оборот. Заскрипела планета. Собутыльник, расстрига-монах,
Знаешь лучше меня: Бога нету. Да молитва Его - на губах.

Как земля наша плакала, пела. Как расстреляна - молча - была.
Как ее необмытое тело разрезали на плахе стола.
Лжепророки в блистающем зале
Отрубали за кусом кусок
И багровые зубы казали, и ко ртам прижимали платок...

Поворот головы. Пальцы-свечи молят, тянутся из черноты.
Человечек, и ты ведь не вечен, ложка меда, морковина ты!
Пар ты нежной вареной картошки
В лютый голод,
в голодный мороз,
И твои стариковские ножки пеленаю, ослепши от слез...

Черта нет?!.. Но ползут его жабы, его Медные Змии ползут.
Бога нет?!.. Может, Бог - нынче баба, может, бабы нам землю спасут?!
И людей упасут, и зверяток, кинут комья промерзлой земли
В Божий гроб,
чтоб от Пасхи до Святок
Все живые воскреснуть могли.


Ария пятая. Lento. c-moll

Я мертвая мать.
Я над пиром - в дыму - подымусь.
Я мертвая Ять.
Непосилен любви моей груз.
Чугунный мой тяжек
Булыжный, облыжный живот.
Я вас родила.
Вы - от пяток до ляжек - народ.
Великий народ.
Я твоя, милый, мертвая мать.
Я руки вздымаю.
Я - в снеге ворона.
Я - гать.
Я черная гать.
Я иссохшая мати-земля.
Убили меня.
Ни куска. Ни огня. Ни угля.
Лишь черные крылья
Над зимнею, мертвою мной.
Лишь черные крылья
В безмерной ночи ледяной.
В ночи... -
                ...ресторана, -
Столешница - вся в черепах,
И дочь моя - пьяной,
И сын мой деньгами пропах;
И брат - лбом в жаркое.
И перекрестился отец
На чудо большое,
На жаркий, посмертный венец,
На мертвую дочь,
Чье черно от мороза белье...

Лишь черная ночь
Все летит!
Но убьют и ее.


Ария шестая. Adagio. g-moll

Гадаю, что станет с Отчизной: сквозь гомон чумной, сивый бред.
Ну что ж - попируем на тризне, пождем - пусть прискачет Конь Блед.
Но даже Конь Блед не прискачет. А чтоб не сходили с ума,
Чтоб не было слышно, как плачут, пощечину даст нам зима.
В Отчизне всегда — Праздник-Холод. Все стынет, звенит будто кость.
В Отчизне всегда - Святый Голод, и каждый на пиршестве - гость.
И я, приглашенная Марфа - Посадница я или кто?!.. -
Дождусь угощенья, подарка, сниму в уголочке пальто.
Оно перештопано густо - нет злата другое купить.
А зубы!.. - во рту моем пусто: нет серебра, чтобы любить.
И вот, не объем я хозяев. Я тощий кусок пожую.
А после - в сиянии зарев вздымусь у стола на краю.
И все в лица сытые крикну. Убийц поименно зачту.
И Бога Единого кликну,
Пристывшего
ко Кресту.
А коли и Он не услышит хрипенье Сошедшей-с-Ума, -
Я руки вздыму еще выше,
я Временем стану сама.


Ария седьмая. Allegro con brio. a-moll

Вместо бус у меня на шее - чеснок
Зубы сгоревших в пожарах коров
Моей Родине
                вышел срок
Моей Родине
                вырыт ров
И снова Ее ведут ко рву
Дурочку
                прямо из-за стола
А я гляжу
                а я еще живу
А я слежу
                как Ее 
...дотла

Раньше на Родине
                святых была тьма
На Родине больше
                не будет святых
А Родина дурочка сошла с ума
Ее десницей - кормят
                шуйцей - бьют под дых
Ей бы самой стать Святой -
                да нету сил
Помост высок
                да бережок крут
Лучше в яму - лучшую из могил
Да на дне рубином пылает
                Страшный Суд

В исподней погибельной тьмущей тьме -
В гулком бездонье - во впадине мглы -
В подземной пожизненной посмертной тюрьме -
Пылают уста что еще теплы
Соцветья лалов яхонтов дорогих
Гранатов диких кровавая вязь
Это кровь наша и тех и других
Жизнью - в смерти - неистово запеклась

И твоя кровь Родина там тоже есть
И твои полосы с тебя срезанных кож
И я не прошу у Пилата - есть
И я не прошу у Иуды - нож

И я срываю с шеи чеснок
И я ломаю грудь как хлеб   
и даю
Тому кто лежит в пыли без ног
И той что давала мне грудь свою

И верю: там
                на Страшном Суде
В страшном сиянии
                в небесном огне
Теми кто на Родине
                ходил по воде
Это подаяние
                зачтется мне


Ария восьмая. Adagietto dolente. Des-dur

...Ну, расходись, голь перекатная. Ну, расступись. Не видишь - пот
Течет, питая ткань нарядную, по выжженной груди течет.
Вы ждете, дурачье, Пришествия Второго?!.. Честь большая вам.
Пришельцами - или ушельцами - пребудете. Руки не дам.
Хрустела с вами малой коркою. Поднашивала с вас тряпье.
Рассыпься! Ухожу я гордая. Затем, что все это - мое:
Ваш пир, с лампадами и гадами, ваш сыр, где мышье торжество,
Ваш мир, с которым нету сладу вам, а я - Пророчица его.
В пальтишке латаном, источенном, в подбитых небом сапогах,
В сушеных бусах, напророченных святыми - в Адовых кругах,
С прищуром глаз, что жадно пялятся, и пьют - все в глотку! - Бытие:
Мороз, созвездие Посадницы, и ночь, и вон оно!..
...мое.

            
*   *   *

Во церкви сине, как во поле.
Нищим раздам по клокам
Себя.
Льются белые волосы
Марии - по облакам.

Всю жизнь я киркою бухала,
Лопатою - в лоб земли...
Я хлеба давно не нюхала!
...Все зубы - в звездной пыли.


ЧЕТЫРЕ ПЕСНИ В КАБАКЕ ПОСЛЕ РАССТРЕЛА

РУССКАЯ РУЛЕТКА. Песня первая

Пули - бусы!
Пули - серьги!
Брошки - что креветки!..

Яркой я зимой играю в русскую рулетку.

Револьвер такой тяжелый... ах, по мне поминки?!.. -
Я стою средь мерзлой снеди на Иркутском рынке.

Пули - клячи!..
Пули - дуры!..
Мир сгребу в охапку.
Пот течет по скулам дядьки с-под бараньей шапки.

Револьвер - такое дело. Я стреляю метко.
Что ж ладонь вспотела солью, русская рулетка?!..

Стынет глаз бурятки медом. Стынут глыбы сливок.
Стынет в царских ведрах омуль. Кажет ель загривок.

Янтарями - облепиха!
Кровью - помидоры!
Ах, оружье, ласка, лихо русского задора!

Гомонят подтало бабы, щелкая орешки.
Я для публики - монетка: орел или решка?..

Жму костями плоть железа. Руку тянет холод.
"Ну, стреляй!.." - вопят мальчишки. Крик стучит как молот!

И, к виску подбросив руку, пред вратами Рая
Я на вечную разлуку так курок спускаю,

Как целую зиму в зубы! В яблоко вгрызаюсь!
Как - из бани - в снег - нагая - Солнцем умываюсь!

Жизнь ли, смерть - мне все едино!.. Молода, безумка!..
Упаду на снег родимый - ракушкой-беззубкой...

Это - выстрел?!..
                Я - живая?!..
                Дайте омуль-рыбу!..
Дайте откусить от сливок, от округлой глыбы!..

Дайте, бабы, облепихи, - ягодой забью я
Рот!..
                ...как звонко. Страшно. Тихо.
Шепот: "Молодую..."

На снегу лежу искристом, молнией слепящем.
Умерла я, молодая, смертью настоящей.

Из виска текут потоки. Чистый снег пятнают.
Револьвер лежит жестокий. Настоящий, знаю.

А душа моя, под небом в плаче сотрясаясь,
Видит все, летит воздушно, чуть крылом касаясь

Тела мертвого и раны, баб с мешком орехов,
Мужиков, от горя пьяных - в ватнике прореха,

С запахом машинных масел пьяного шофера,
С запахом лисы и волка пьяного Простора... -

Вот так девка поигралась! Вот так угостилась!..
Наклонитесь над ней, жалость, радость, юность, милость...

Наклонись, дедок с сушеной рыбкой-чебаками:
На твою похожа внучку - волосом, руками...

Гомон! Визг вонзают в небо! Голосят, кликуши!
Я играла с револьвером - а попала в душу.

И кто все это содеял, весь дрожит и плачет,
На руки меня хватает во бреду горячем,

Рвет шубейку, в грудь целует, - а ему на руки
Сыплются с виска рубины несказанной муки;

Градом сыплются - брусника, Боже, облепиха -
На снега мои родные, на родное лихо,

Да на револьвер тяжелый, на слепое дуло,
Что с улыбкою веселой я к виску тянула.

Это смерть моя выходит, буйной кровью бьется,
Это жизнь моя - в народе - кровью остается.

               
РЕВОЛЬВЕР. Песня вторая

...И черный снег, как изувер,
Закроет скулы мне забралом.
Я поднимаю револьвер,
Чтоб с ослепительным оскалом

Все защитить! и всех!.. и вся!.. -
Отстреливаться - влет - навскидку -
В упор - слепым огнем кося
Во лбы, как в золотые слитки!

Стрелять в живот! - стрелять в лицо! -
Хрипеть, как льдины в ледоходе!..
В тугое черное кольцо,
Чтоб оказаться на свободе!

Стрелять... кого рука убьет?!..
Гляди, расширь глаза до крика:
У ног твоих лежит народ
Свой в доску,
с белизною лика

Завьюженного,
с чернотой
Бревна руки - на пепелище:
Убит, - а барабан пустой,
А Бог твой плачущий и нищий.

               
РАССТРЕЛ. Песня третья

Нас всех расстреляли. Хрипим, волчий хор.
Барсучее хорканье взорванных нор.
Нас - к стенке, изрытой кольем и дубьем;
Мочой да вином препоясан Содом.
Взашей нас - во мышьи, во песьи дворы.
Нам - за спину руки. Глядят две дыры.
Сургучное царское слово - закон.
На крошево ситного - стая ворон
В сияющих сводах небесных хором.
К нам зычно воззвали, за что мы умрем:
Ублюдки, до скрута кишок изгалясь,
Плюя гнилью яда в подбрюшную грязь,
В лицо нам воткнули, как пики, грехи!
Железные крики! Раздули мехи
Кудлатого снега!.. залузганных щек... -
И визг был последний:
                - ...прощает вам Бог!..

Мы сбились кучнее. Сцепились в комок.
Любви без границ не прощает нам Бог.
Добра не прощает. Сухого куска,
Святого в промасленной тайне платка.
И взора прямого. И гордой груди.
И скул, что до кости размыли дожди.
И крепкой хребтины: приказ - перебить
Лопатой. И грязную, нежную нить
Нательного крестика...
                Песню - допел?!
Молчать! Морды - к стенке! Вот будет расстрел!
Расстрел всем расстрелам!
Царь боен! Князь тьмы!

...И падали, падали, падали мы -
Простые! - живые! - в рубахах, в портах,
И наг яко благ, Божья сукровь во ртах,
И выхлесты ругани дикой, густой,
И срамный, лоскутьями, снег под пятой -
То красный,  то синий, а то золотой -
Палач, плащаницей во гробе укрой... -
Крест-накрест, на друга простреленный друг,
Сцепляя кандальные высверки рук, -
Спиленными бревнами, ствол на стволы,
Ложились,
                орали,
                вопили из мглы, -
А небо плыло, дорогой изумруд,
А небо кричало: - Стреляй! Все умрут!.. -
А снег утирал его - влет - рукавом,
Заляпанным салом, свечою, дерьмом,
Закапанным водкою, кровью, яйцом, -
Да как же прожить с этим Божьим лицом?!
Заплаканным вусмерть от тысяч смертей.
Захлестанным тьмою Пилатьих плетей.
Загаженном... Бог, Ты исколот, распят.
Воззри, как рыдает последний солдат -
Пацан лопоухий, он лыс и обрит,
Кулак в пасть втыкает, он плачет навзрыд,
Он небу хрипит: лучше б я расстрелял
Себя! Лучше б землю с подметками жрал!..
Убей меня, небо, небесным копьем!

Нас всех расстреляли. Нас: с Богом вдвоем.

               
ПЛАКАТ. Песня четвертая

“ВПЕРЕДИ ВАС СМЕРТЬ, ПОЗАДИ ВАС СМЕРТЬ”
(Плакат времен гражданской войны в России,
1918 - 1920)

Впереди вас смерть - позади вас смерть.
На холстине - вранья плакатного звон.
Кто во Брата стрелял - тому не посметь
Царским вороном стать в стае зимних ворон.
Черный кус металла приучен дрожать
В кулаке, где кровь превратилась в лед.
Кто в Сестру стрелял - тому не едать
За ужином рыбу и сотовый мед.
Тому за Вечерей не вкушать
Червонного хлеба, чермного вина.
Кто Отца убил - тому не дышать.
Вместо воздуха в легких - лебеда, белена.
Вы, громады домов, - ваши зенки белы.
Что вы пялитесь на зверька с револьвером в руке?!
Он стреляет - огонь!.. - уста еще теплы.
Он стреляет - огонь!.. - шпинель на виске.
Мы носили телогрейки, фуфайки, обноски, срам,
Ветошь свалки, ели с задворок отброс, -
А тут на лбу - чертог и храм:
Кровь рубинов, алмазы и перлы слез!
Вот они на башке воровской - яркий лал,
Турмалин - кап в снег, кровавый гранат:
Слаще шапки Мономаха брызжет кристалл,
Эта жизнь никогда не придет назад!
Вот где ужас - с оружьем - камнем стоять
Против всей своей, родной родовы:
Ты, окстися, - ведь ты же стреляешь в Мать,
В свет поверх Ее золотой головы!
В сноп безумный! В колосьев ржавый пучок!
В пляску резких, слепящих как омуль снегов!
Ты стреляешь в Родину?!.. Целься прямо в зрачок.
Крови вытечет, Боже, без берегов.
И не будет ни святых. Ни царей. Ни вер.
Ни юродивых с котомками близ хлебных дверей.
И я одна превращусь... в револьвер.
Изогнусь чугунно. Вздымусь острей.
И буду искать дулом… - а все мертво.
И буду искать дулом грудь… свою…
Но тяжелой черной стали шитво
Не согнется ни в Аду, ни в запечном Раю.
Мне в себя не выстрелить. Волком вой.
На ветру собачье горло дери.
И свистит моя пуля над головой
Живой земли, сверкающей изнутри.

Это я - чугун! Я - красная медь!
Я - железные пули нижу на нить!

Впереди вас смерть. Позади вас смерть.
Значит, Мать убитую мне хоронить. 


МАГДАЛИНА ХОДИТ МЕЖ УБИТЫХ

Выпито багровое корыто свиньями, и выстрелы - еще...
...Магдалина ходит меж убитых. Льется кровь из мочки на плечо.

Ах, серьга ты, бабия бирюлька! Пулю примеряла - не к лицу...
В черной бочке улки-переулка катят жизнь прекрасную - к венцу.

Я гляжу: в порезах алых ноги. Кровь на старых, нищенских чулках.
Сто убитых у большой дороги. Кто из них восславится в веках?!

Крупкой - снега вышивкой - укрыты.
...И, в себе убив свою любовь,
Магдалина ходит меж убитых, между грозных, одичалых лбов.

Между рук, застывших бездыханно вервием, канатами, плетьми, -
Магдалина ходит, осиянна, над людьми, над бедными зверьми.

Я к руке ее прижала б губы - так, как прижимали кат и тать.
Здесь, где трупы - что Господни трубы, - я б на миг хотела ею стать.               

Навсегда! Пальто мое похоже. Как меха баяна - сапоги.
Так же бы, до чревной жадной дрожи, по земле б я делала круги.

Между упованных. Позабытых. Брошенных в полях, где волчий смех...

Ну, давай поищем меж убитых. Ну, давай помолимся за всех.

               
*   *   *

...В метро пахнет резиной -
Там не уснешь.
Под забором пахнет псиной,
Да там и дождь.
В кино - семечки бабки
Плюют черным ртом...
Пойду спать в кабак я -
Усну под столом.

Скатерти колыбельный полог,
                как в детстве.
Сон долог.
Некуда деться.

Утром разбудят пинком.
Наконец я стала щенком.

Теперь можно где угодно
Спать.
Теперь можно когда угодно
Умирать.

               
НИЩИЕ. ФРЕСКА

Доски - зубом струганные; столы - домовинами.
Ноги, птицы пуганые, крючатся, повинные.
Это - у нищих - пир горой.
Дырой во рту светит, свищет каждый второй.
Крыльями свисают лохмотья с голых плеч.
Хлебом слиплым в Божью печь всем придется лечь.
А сейчас - зуб вонзай в корку прокопченную:
Из кувшина хлебай воду кипяченую!

Ах, по руку правую мужик сидит, нахал.
Под космами катается белка его опал.
А под грязной мешковиной на груди горит
Верно, с бабы скраденный небесный лазурит.
Плачет, бородой трясет... Близок жизни  край...
От себя кус отщипни и ему подай.

А по руку левую - тащит медный таз
Нищенка с серебряными монетами глаз.
В тазу плещется вода - для помывки ног
Нищему, который всех больше одинок.
Кругла таза камбала! Тонка брови нить!
Будет ноги ему мыть. Воду эту - пить.
Будет лытки синие пылко целовать,
Будто ниткой жемчуга их перевивать.

И в тазах, дырявых мисках, ящиках разбитых,
В зеленых бутылях, в решетах и ситах
Волокут на столы, валят на дощатые
Хлеб из масляной мглы, потроха распятые!
Крючья пальцев дрожат! Ноздри раздуваются!
Рот - раз в тыщу лет с бутылью сливается!
Этот пир - он для нас. В ушах ветер свищет.
В тысяче - летье раз - наедайся, нищий.
Ты все руку тянул?! Улыбался криво?!
Масла брызг - между скул. Попируй, счастливый.
Чуни из тряпья стегал?! Щиколку - в опорки?!..
Жизнь в моленье сжигал о замшелой корке?!
Жег клопиный матрац высохшей спиною?!..
Попируй в миру лишь раз ночью ледяною!

А в угрюмый, чадный зал, где дымы и смрад,
Над тряпьем и над тазами Ангелы летят.
Они льют горний свет, льют огнем - любовь -
На латунь мертвых рыб, колеса хлебов,
На затылков завиток, лысин блеск и дрожь,
На захлесты заплат, на зеркальный нож,
На трущобную вонь, на две борозды
Белой соли - двух слез сохлые следы;
И вот, выхвачены из замогильной тьмы,
Горят факелы лиц, пылаем лбами - мы!

Мы весь век - во грязи. Мы - у бьющих ног.
Ангел, братец, налей. Выпей с нами, Бог.
Били вкривь.
Били вкось.
Били в срам. Под дых.
Дай, обгложем мы кость милостынь своих.
Мир плевал  в нас, блажных! Голодом морил!
Вот размах нам – ночных, беспобедных крыл.
Вот последнее нам счастье - пустой, грозный зал,
Где, прижавшись к голяку, все ему сказал;
Где, обнявши голытьбу, соль с-под век лия,
Ты благословишь судьбу, где твоя семья -

Эта девка с медным тазом, ряжена в мешок,
Этот старик с кривым глазом, с башкою как стог,
Эта страшная старуха, что сушеный гриб,
Этот голый пацаненок, чей - тюремный всхлип;
Этот, весь в веригах накрест, от мороза синь,
То ли вор в законе, выкрест, то ль - у церкви стынь,
Эта мать - в тряпье завернут неисходный крик! -
Ее руки - птичьи лапки, ее волчий лик;
Эта нищая на рынке, коей я даю
В ту, с ошурками, корзинку, деньгу - жизнь мою;
И рубаки, и гуляки, трутни всех трущоб,
Чьи тела положат в раки, чей святится лоб, -
Вся отреплая армада, весь голодный мир,
Что из горла выпил яду, что прожжен до дыр, -

И любить с великой силой будешь, сор и жмых,
Только нищих - до могилы, ибо Царство - их.



Эх, я нищенка
                с-под Бутырочки!
Ем на ужин
                одне обмылочки.
Ноги на снегу скрутились
                стерлядками.
Грызу снежки из горсти -
                китайками сладкими.
Щека белей монеты:
Отморозила!
Пойду по белу свету
Я тверезая.
Поковыляю по грязну шляху
Голая, босая.
Брызну на площадную плаху
Красными росами.
Щеку в кровь разотру -
Румяных любят мужики!
Сегодня от любви, голодная,
                умру
Под горбом моста,
Над животом реки;
Над ледяным животом,
Что разродился нищенкой, мной!
И лягу на лед черным Крестом -
Вороны, исклюйте
Крест мой!
Проклюньте мне лапы, ступни.
Глаза выклюйте грозные.
Мы будем, вороны, одни
В мире бесслезные.

Нищая да птицы -
Вот и вся семьица.

Клюйте до ребер.
Клюйте до жабер.
Кровь на снегу -
                никому не жаль.

Ведь она ж, моя кровь,
                небогатая.
Ведь я ж, одяшка,
                в оческах распятая.

Ведь она, кровушка моя, -
                не яхонт, не рубин.
И в бутыль не соберешь
                навродь заморских вин.

Хоть вся вытеки -
               цена два гроша.
Подай ты мне их,
               продажная душа!

Эх, валенки мои -
               ведра дырявые!
Эх, волосья мои -
               струны ржавые!

Не сыграть на мне -
Музыка нища.
Переедет колесо -
Вскрипнет: ох, тоща...

Мертвая, лежу, от мороза голуба.
Потом вскочу, лечу,
                всем улыбка-голытьба!

Нищих не сметает
                Времени метла.
Дожди-снега отмоют
                душонку добела.

А в тело мышье врежутся
                вериги - до хребта:
Как зубы, прорежутся
                гвозди из Креста.


Мы вся семья слепые. Мы по миру идем.
Пока мы все живые. Под снегом и дождем.
На ощупь жму медяшку. И языком лижу.
Оглодки, кости, кашку в котомку я сложу.
На матери наверчен мохнатый ком платков.
Медведи мы, наверно, да нет у нас клыков.
Заплата на заплате. И пятка так боса.
Подайте, тети, дяди, серебряны глаза!
Подайте ближе блюдо, а выхвачу я сам.
Огрызки - это чудо, и чудо - стыд и срам.
И чудо - все не видеть, в дрань кутаться, дышать,
Цыпленка не обидеть и близ ларька стоять,
Стоять близ яркой лавки, где богатеи жрут...
Вдыхать, навроде шавки, и чуять: все умрут.
И мы: отец в отрепьях, мать в затрапезке, я -
Земли великолепье, небесная семья -
Счастливые, слепые, умрем зимой, во сне,
Когда снега косые, в серебряном огне.

Вы ешьте, пейте сладко. Обиды не держу.
На мир босою пяткой я нежно погляжу.
А мир простой, жестокий, ожог, - как от огня,
Как вбитый гвоздь - до срока, как голая ступня,
Как два - на роговице - отчаянных бельма,
Как под рогаткой – птица, сошедшая с ума.


      
МУЖИК С ГОЛУБЯМИ               

Мужик с голубями. Мужик с голубями.
Ты жил на земле. Ты смеялся над нами.

Ты грыз сухари. Ночевал в кабаках.
Мешок твой заплечный весь потом пропах.

Носил на груди, на плечах голубей.
Ты птиц возлюбил больше мертвых людей.

Ты больше живых нежных птиц возлюбил.
Ты спал вместе с ними. Ты ел с ними, пил.

Ты пел вместе с ними. Сажал их в мешок.
Их в небо пускал, - да простит тебя Бог.

Последний кусок изо рта им плевал.
Беззубо - голубку - в уста - целовал.

Однажды ты умер. Ты, нищий мужик,
Ты к Смерти-Царице никак не привык.

К богатенькой цаце в парче да в шелках.
И голубь сидел на корягах-руках.

И плакал твой голубь, прекрасный сизарь,
О том, что вот умер Земли Всея Царь.

И Царь Всея Жизни, и Смерти Всея, -
И плакали голуби: воля Твоя.

И бедный, прогорклый, пропитый подвал
Порхал и сиял, шелестел, ворковал,
Крылатой, распятой сверкал белизной -
И Смерть зарыдала о жизни иной,

О чайнике ржавом, о миске пустой,
О нищей державе, о вере святой,

О старом, безумном, больном мужике,
Что голубя нянчил на мертвой руке.


                Нищенке  Нижнего Новгорода Елене Федоровне

...моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным.
Моя нетленная покойница - о, в кацавейке велелепной.
Моя... с котомкой, что раззявлена - нутром - для птиц: там злато крошек!..
Моя  Владычица, раздавлена любовью всех собак и кошек...
Живая, матушка, - живущая!.. Ты днесь во чье вселилась тело?..
С вершок - росточком, Присносущая, катилась колобком несмелым.
Неспелым яблоком, ежоночком, колючим перекати-полем... -
Дитенок, бабушка ли, женушка, - и подворотней, как престольем!.. -
Ты, нищенка, ты, знаменитая, - не лик, а сморщь засохшей вишни, -
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, -
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, -

Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, - как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки:
Возьми, полакомись, несчастная!.. А ты все грызла их, смеялась,
Старуха, солнечная, ясная, - лишь горстка ягод оставалась
В безумной жизни, только горсточка гранатиков, сластей, кровинок, -
И плюнул рот, смеяся, косточку на высверк будущих поминок,
На гроб, на коий люди скинутся - копейкой - в шапку меховую...
Учи, учи меня кормилица, ах, дуру, ах, еще живую...


         НИЩИЕ ПОД ЗЕМЛЕЙ

                - Подайте!.. Копейку!..
                За ради Христа!.. -
                Слезы сохлой змейка
                Ползет чрез уста.

                Дерюга, рванина,
                Ремня полоса -
                А выстрелом - в спину -
                Глаза-небеса.
               
...Вы от холода тут, во подземных дворцах,
Запрятались мышками в мрак.
Пса не выгонит добрый хозяин, а глотки в мехах,
В шубе каждый дурак -
Завывает снаружи шакалий буран -
От Исайи времен
Не бывало!..
А здесь беднякам - то ли чум, то ли храм,
Лампионом роскошным сожжен.

Здесь грохочут повозок железных хрящи.
Ест глаза горький лук -
Резкий свет. Здесь кастет и веревка пращи -
В кулаках черных рук.
Здесь подземье, и валит по мрамору чудо-толпа,
Кто в бараньих тулупах, кто - в мочках янтарь, -
А со сводов моргает им грозная люстра, слепа,
Как убивший мать царь!

Я сюда опускаюсь, чтоб жрать расстоянья, катить
По пространству - туда и сюда, -
А повдоль столбового пути - нищих яркая нить,
Глаз разбитых слюда!
У меня в кулаке - холод рыбьих монет,
Серебра, медяков чешуя, -
А обочь - бабка, крючась, ховает под ветхий жакет
Образок - от жулья и ворья!

Я иду как сквозь строй. Восседает горой,
Ах, горою Фавор нищий люд.
Вот ладонь - как стилет.
Это Ветхий Завет.
Вот взгляда хлестающий прут.
Вы затмите отрепьями злой, на запястье, алмаз,
Пух горжеток на длинных, холеных шеях... -
Я иду середь вас - искры брызжут из глаз,
Под стопой загорается прах!

Как сошли вы с ума?!..
Да вот так, задарма.
Вам холуй бросит перстень с руки.
Вас собакой заест, загрызет вас зима,
Хлеб на копьях протянут враги.
Кто поет, запахнувшись в затлелый зипун -
Шапка с хрустом продажным у ног;
Кто тетешкает бревнышко в тряпках... - такой колотун,
Спи-усни, сосунок!..

Кто белугой ревет, космы сажей лия
С валуна - одичалого лба;
Кто с груди растрясает грязные друзы белья,
И в божбе пересохла губа;
Кто в кости играет, в Таро подземных пустот,
В подкидного коржавых ступней, -
Это ты, мой народ,
Это ты, мой роженый народ,
Ярче гиблых, пещерных огней!

Кто терзает баян, будто древний античный орган,
Голенищами морщат меха... -
Я иду через вас! - а желала бы к вашим ногам
Лечь, на брюхо, в коросте греха!
И на брюхе ползти,
И сжимать, яко жемчуг, в горсти
С башмаков ваших грязь...
И кричать вам в лицо: ты прости, ты прости,
Ты прости мя, земли моей Князь!

Ты прости мя за ужас, за яркую, сладкую ложь,
Коей крою, как фигою, срам.
За зубчатый, пилою палаческой точенный нож:
Убивахом, воздам.
За любовь, коя - стразами воткнута в провол'ку люстр
В подземелье сыром!
Ты прости мя за ненависть, - ем ее, пью, ей молюсь,
Содрогаясь бесплодным нутром!

Ты прости, что не рядом с тобою суглобо сижу
На заплеванном мраморе, тут.
Горло что не деру, в дудку с дырками что не гужу,
Чтоб схватить, что дадут.
Что я рыбу монеты и голый сухарь не ловлю,
За щеку не сую, -
Что не так - кроваво, неистово! - мир я люблю
На могильном краю!

Мир живой, мир дрожащий, в пупырках, нагой, ледяной,
На краю у зимы...
Вы возьмите меня! Вам весело будет со мной,
Хоть я и без сумы-котомы!
Но глядите - с исподу, как и у вас, мой в заплатах наряд,
И украли кошель...
И глаза мои страшно, как ваши глаза, горят,
Нищий Иов и Иезавель!

Вы возьмите меня! Я далеко с вами уйду!
Чтоб подали - прикинусь немой!
Буду песни петь вместе с вами, про горе-беду,
Под широкой землей!
И заплачут над песней, и в шапку положат кусок
Золоченых сердец...
А каменный свод, небосвод, и далек и высок,
И это еще не конец!

А я, нищие, с вами пойду до конца,
До казнящих ветров:
От Отца Небеснаго не отверну я лица,
От мерцающих в слякоти - Оком Небесным - последних даров.
И когда мы в кучу собьемся, чтоб прощальную песню громче провыть,
Процарапать когтями мороз,
Я под тряпками вашими чахлыми
                стану - огонь,
                на шее - крестика нить,
На скулах - алмазные градины слез.

               
*   *   *

Вот черный дом, как черный конь.
Храпит, брыкается и скачет.
Вот на двери моя ладонь.
Карась-рыбешка: плещет, плачет.

На мне трех нищих тряпок плеск.
Давно я в блинной не едала.
В моих глазах алмазный блеск.
Москва меня поцеловала.

Москва - так выжала меня
Рогожной тряпкой грязноводной.
Вот дверь. За ней лицо огня
Над плотью скотьей и животной.

За ней - простор.
За ней - костер.
...Мужик с лицом, тарелки шире.
Лимитчик. Дворник. Полотер.
Мой адамант в подлунном мире.

      
ПИРУШКА НИЩИХ В КАБАКЕ

Мы Петровку, Столешников убирали ночьми…
Я - девчонка нездешняя - меж чужими людьми.
Это все были дворники. Не лопаты - крыла
Взмах. Ночные работники. Я газеты им жгла.
Чтобы крошево мусора все с асфальта сгрести,
На коленях промучиться да на брюхе ползти.
Да ручонками жалкими крючить в кучи тряпья -
Все, что выхаркнешь, жадина, ты, Столица моя…
Я стояла коленями в шоколадной грязи.
Я была - поколением, что лишь: Боже, спаси.
В сальной кепке мальчишеской, сигаретой дымя,
Я молилась: Пречистая, не сведи же с ума.
Неподъемные ящики. Мыловаренье мышц.
Вот твои деньги, пащенок, вот твой хлеб, вошь и мышь.
А когда полночь грохала обземь - рюмкой курант,
Метлы куцые охали: “Ну, айда в ресторант!..”
И валили мы кучею на Казанский, в буфет.
В блюда самые лучшие целил наш пистолет.
Дай блинов подгореленьких!.. Ледяное яйцо!..
Дай нам роскошь, Америку… сэндвич… что-то еще?!..
Дай холодную курицу. Вся в пупырках нога.
Дай холодную улицу, где - буранная зга.
И несли мы в бумажечках снедь в заплеванный зал,
Спали где Карамазовы средь голодных зеркал.
Черным кругом вставали мы, не стащил чтоб никто
Яблок страшное зарево и штормовки манто.
И так ели и пили мы, над едой наклонясь, -
Как бросали бутыли мы в Вавилонскую грязь,
Как, нагнувшись над урною, наизнанку - ее…
Боже, жизнь Твоя бурная. Боже, имя Твое.
И в стаканы граненые разливал дворник Флюр
Водку темно-зеленую, как мадам Помпадур.
И огни те стеклянные мы вздымали, смеясь,
Молодые и пьяные, в прах поправшие грязь.

               
*   *   *

В Сокольниках, где больно режут лыжи
Селедку снега, жирную и сизую,
Я в церковке стояла - к Богу ближе.
Я яблоком январским вызрела.
Забыла я, как я пила в Париже.
Как капли водки из бутыли выжала
На ледяном Байкале.
                Боже, Тебя вижу.
Тебя каленым я железом выжгла
По пьяни на груди.

Я, шельма рыжая,
Родильной кровью Плащаницу вышила.
Вином заляпала.
Свечой закапала.
Насилу  выжила.

               
МАТЬ

Любила, лупила, рожала, хлестала, - устала...
Червем и золою, древком и метлою!.. - устала...

Сжав зубы подковой, по насту Голгофы! - устала...
Изюм-сохлый - груди.
                Карась-дохлый - люди.
                Устала.

Ребенка - в охапку да денежки - в шапку. Не дышим.
Под снегом - громады. Все в дырьях - наряды.
                Век вышел.

Весь - вышел:
                безумный, патлатый, тверезый, поддатый, - чудесный...
Я в нем умирала. Меня бинтовали
                над бездной.

Дитя вынимали.
                Ребро прожигали.
                Ремнями - вязали.
По стеклам - ступнями!.. По углям - стопами!..
                Зачем?!.. - не сказали.

И вот я, патлата, с дитем, опьяненным столицей,
В кабак, буерак, меж дворцов прибегаю - напиться.

Залить пустоту, что пылает, черна и горюча.
В широкие двери вплываю угрюмою тучей.

На стол, весь заплеванный, мощный кулак водружаю.
Седая, живот мой огрузлый, - я Время рожаю.

Дитя грудь пустую сосет. Пяткой бьет меня в ребра.
На рюмки, как будто на звезды, я щурюсь недобро.

За кучу бумажных ошметок мне горе приносят.
Огромная лампа горит, как на пытке, допросе.

О век мой, кровав. Воблой сгрызла тебя. Весь ты кончен.
Всю высосу кость и соленый хребет, ураганом источен.

И пью я и пью, пьет меня мой младенец покуда.
Я старая мать,
                я в щеку себя бью,
                я не верую в чудо.

Я знаю, что жить мне осталось негусто, мой Боже:
Стакан опрокину - и огненный пот выступает на коже.

Узор ледяной. Вон, на окнах такой на кабацких.
Узор кровяной. Иероглифы распрей бедняцких.

Военная клинопись. Страшные символы-знаки.
Их все прочитают: на рынке, на площади, в трюме, в бараке.

Наверно больна. И дитенок мой болен. Эй, водки, скорее!
По смерти прочтут. По складам. И от слез одуреют.

Прочтут, как сидела - до тьмы - в ресторанишке грязном,
                дешевом,
Над хлебом нагнувшись, над шпротой златою, парчовой;

Как век мой любила, на рынке его продавала,
Как кашу в кастрюле, завертывала его в одеяло;

Как мир целовала,
                как ноги пред ним раздвигала,
Как тельце последыша в тряпки любви пеленала;

Как, пьяная, скатерть ногтями цепляя, молилась за свечи,
Что светят во вьюге живущим и сгибшим - далече, далече;

И как, зарыдав, я на стол, залит водкою, грудью упала...
Бежала. Рожала. Свистела. Плясала. Бесилась. Молилась!

...Устала.

Да только дитя как заплачет. В сосок как иссохший вопьется!
Ах, больно. Ах, томно.
                Еще там живое, под левою грудью.
                Там бьется.

         
РЕВНОСТЬ КАБАЦКАЯ

Меня муж приревновал за веселый риск.
В грудь меня поцеловал и напился вдрызг.
Кофта черного гипюра, жемчуг - в мочке уха...
Ах, плотва, уклейка, дура, - пока - не старуха!..
Ему злобный шепоток отсыпали в мешок.
Он убить меня не смог - туповат зубок.
Под завязки зелье залил.
Двадцать сребреников занял.
Чугуном налил кулак.
Бедный хахаль мой, беляк.
Ах, да в чем ты виноват -
Что во тьме глаза горят?!..
Что ребро в ребро вошло.
Что дышали тяжело.
Тьма - и зубы. Жемчуг - мрак.
Крепко с дурою дурак
Приварились. Припаялись.
Громко ртом одним смеялись.
Блеск белков в шутейной драке.
...Две бездомные собаки
Так не воют на Луну,
Как любил меня - одну
Тот волчонок.
                ...Жизни свет.
Пальцы - в черных кольцах бед.
В ожерелиях потерь
Шея, тощий жалкий зверь.
Ах, нарядница, наряд...
Любить люди не велят...

Все-то помню, как он бил поддых и в скулу.
Как старинный шкаф громил, шубу на полу
Истоптал... как мужики, все в крови, хрипя,
Звали, помрачась с тоски, Господи, Тебя!
И Ты, Господи, сошел в бешеный котел.
И, средь битого стекла, под столом нашел
Мое тело в синяках, нищее, как мышь,
С нежным жемчугом в ушах,
Где покой и тишь.

            
*   *   *

На меня Чайковский
Глядел из тьмы во тьму.
- Плохо мне, Чайковский, -
Сказала я ему.

Плохо тебе тоже, медный,
Бронзовый твердак...
С горя закатилась в бедный,
В бронзовый кабак.

Это была рюмочная.
Для погибших - думочная.

И один беззубый, тощий,
Мятый как сапог,
Кинул мне навстречу мощи,
Кинул говорок.

Не гранитная-святая,
И не бронза-медь -
Я была ему живая.
Близкая, как смерть.


НЕ МАГДАЛИНА

У меня не злато скифских кос. Я не Магдалина, люди.
Куц мой волос. Выдох безголос. Родинки горох на чревном блюде.
Я не Магдалина. Я никто. Вы, прошу!.. - портрет мой не пишите.
Вздели руки. Втиснули в пальто. Крикнули: "Дышите!.. Не дышите..."
Я не молода! Я все дотла съела. Отпила. Уста утерла.
Я не Магдалина. Я была бусой вкруг ее тугого горла.
Я в каморке - ноги вроде шпал - руки-грабли - чайник закопченный -
Так, как даже царь Сарданапал не любил наложниц утонченных!.. -
Как изюмной костью Суламифь в горле Соломона не застряла!.. -
Накормив, в тазах ступни обмыв, так любила, так их целовала,
Мужиков моих!
               
...нет медных кос. Лунная, в горшок, седая стрижка.
По столице я иду - от слез слепну, изгрызённая коврижка.
Я иду меж ледяных витрин, там вино и сласти - как бериллы.
Я иду меж сумок и корзин. В лица, как в разверстые могилы,
Я гляжу. Живых так мало. Я так иду отверженной Москвою,
Что мне нищ, и гол, и бос – семья! С ними я - в снегу - молюсь и вою.
Нет, у Магдалинок в синь глаза... Бровки тоньше - ниточкой – змеятся...
Я не совершала чудеса. Я умела только не бояться.
И, когда днесь начали стрелять, и, когда я вживе кровь узрела,
Я сказала: в бога-душу-мать! Старое мое сгодится тело.
Чтобы наклоняться. Обнимать.
Пить давать. За грудь себя хватать.
За лопатки - двух лещей подвялых -
Чтоб цеплялись. Раны бинтовать.
Бормотанье бреда понимать.
Пятаки на веки накладать.
Над убитыми - свечой стоять,
А живым: "Я мать твоя!" - шептать,
Их касаться, их крестить, кусать,
Целовать... любить... благословлять...
Выдох-жизнь вгонять - по рукоять...

Господи. Об этом я мечтала.

И, старуха, в небо я вхожу - меж сарыни - по скелету храма,
И себя на злом ветру держу, как свечу, торжественно и прямо.
И на фреске той, под потолком, где застыну, в поднебесье вбита,
Хлебом накормлю и кипятком - я не Магдалина... в горле ком... -
Из бачка, лохани, из корыта - всех живых моих, о, всех убитых -

Люди!.. - вас, любимые...

               
*   *   *

Ты мне распни свои врата.
Спать уложи на мрамор плевый.
Вокзал!.. я нынче Калита,
И гикну приговор суровый.

Я всем скитальцам повелю
Здесь жить.
Разбросить самобранки.
А нет - тебя дотла спалю,
До дна святой вагонной пьянки.

      
ПЕСНЯ ЮРОДИВОЙ. ПЛОЩАДЬ В ОГНЯХ

Вместо платья - дырявый мешок. Ах вы, ноги босые, селедки.
Я на Площади горблюсь, как стог, две ладони - долбленые лодки.

Мне кричат: на кусок, лови!..
Я - юродивая в любви.

Эта Площадь – сковорода. И без масла она поджарит.
Исхожу босиком города. Осы снега мне пятки изжалят.
Не сорвете рогожину с плеч. Я живу наконец, как хотела.
Этот шпиль - он сияющий меч, он врубается в вербное тело.
Этот век- вслепь сколоченный крест. Всех младенцев, что мы породили,
Всех, кто жмется в повозках без мест, - к оберучьям его пригвоздили.
И распяли седую меня!.. Наибольшие гвозди избрали...
Молотками войны и огня, сквернословя, дымя, прибивали...

А я гвозди - зубами и ртом повытаскивала из ручонок!
А я - голым на вас животом, нерасклеванной мощью печенок!
Кровеносьем рыжеющих кос, что текут по великому кругу,
Да глазами, чей брат купорос, прожигаю державную вьюгу!
Эх, солдатики, завтра каюк!.. Эх, богатики, что жмете к пузу
Кошельки?!.. Из прободенных рук натекают  карминные друзы!
Седоки, что железный ваш конь приуныл?.. Отгремели копыта?!..
Эх, картошку вареную тронь, эх, варенье вкуси из корыта!
Перья выщипай мне из крыла!.. Для мешка - дай хамсу в виде брошки!..
Я с ума, мои люди, сошла, и за мною - собаки да кошки...
Изрыгнуть, изгудеть, искряхтеть вы не можете Божие слово.
Я сломала железную клеть. Я согнула на счастье подкову.
Я смелее рыдающих вас - в зимних шапках, в потертых пальтушках.
Я, стигматы подъяв: "Пробил час!" - прореку, прокукую кукушкой.

Пробил час! Вы объелись враньем. Вы расхитили древнюю землю.
Ее били - кольем и дубьем. Отвергаю. Плюю. Не приемлю.
Не хочу индевеющих морд - в серебре; пламенеющих - в жире.
Погляди в зеркалишко, народ, на себя, на светлейшего в мире.
Не узнал?!.. - до ключицы – клыки... Грудь повязана накрест оружьем...
Каска давит надбровье, виски надмогильным, чугунным окружьем...
Перекошен гогочущий рот - губы лезвия ругани режут...
Это ты, это ты, мой народ! И рассвет за плечами не брезжит!

Так поближе сюда прошагай! Брод последний - широкая Площадь!
Я твоя домработница, Рай, я твоя тягловозная лошадь.
Распалите костры на снегу! Грейте руки! Щелкайте орехи!
Люди, слушайте!.. Я вам смогу залатать, там, где сердце, прорехи.
Ближе, ближе... С рогаткой пацан... Гордый дед в газырях, сильно пьяный...
Отче, Время текло по усам - просочилось в сапог деревянный...
Вот кругом обступили меня!.. Что ледяшками скалите зубы?!..
Мы погибнем в сполохе огня! Заревут золоченые трубы!
Но, чтоб Бог вас простил, сволота, дорогие мои, золотые, -
Надо, чтобы к изножью Креста все вы встали - шпана и святые!

Поглядите друг другу в глаза, злой торговец, уборщица с Пресни!
Ослепит, опьянит бирюза, потечет по скуле крик: "Воскресни!.."
Я-то знаю, как трудно прощать. Под вагоном меня распинали.
Но простите, убийца и тать, вы друг другу, как прежде прощали!
Бросьте наземь оружье свое - и холодное, и пулевое.
За могилою есть Бытие. И земля моя встанет живою.
А вы, птицы ее, воробьи, снегири, жаворонки, синицы,
Клюйте снег, клюйте хлебы любви! Всласть из лужи небесной напиться!..

И на диком, на волчьем ветру бормочу я все глуше, все тише:
- О, любите, любите друг дру...
...и не выдохну, выстрел услыша.
О мой снег, о мой крупный, о мой лазуритовый, грязный, столичный...
Я на Площади сгибну зимой смертью галочьей или синичьей.
И качнется мужик надо мной, процедив в озаренье окурка:
"Ты воскреснешь чудесной весной, зимородок, последняя дурка".

               
*   *   *

Коммуналка. Солярка. Бутылка.
За могилкой - бобылка опять.
То ль Трехгорка,
а то ли Бутырка, -
За Сортиркою нам умирать.

Я бутылку разбила о край
Желтой ванны, что тел много знала.
Ты коньяк с мочевиной мешай.
У Любви нет любовней оскала.
Кровь пореза на лбу засверкала.
За копилкой разбитой - гуляй!
За коптилкою - с милкой - гуляй...

Кровь налей.
Пусть польет через край.


ОБРИТАЯ САЛОМЕЯ


...да, ты моя сестра,
сестра сеченная.
Лицо — колодца дыра,
яблоко печеное.
Плюнь в грязное блюдо судного дня.
Конвоем битая,
как в зеркало, глядишь в меня,
Саломея обритая.

Ты, златовласая сестра, наотмашь битая конвоем.
Лицо — колодец и дыра, лишь хрипом заткнутая, воем.

Кого убила? На пирог кровь пролилась — на сахар снега.
Мы все убийцы. Видит Бог все швы изнанки человека.

Пустое логово суда отгрохотало погремушкой.
Присяжных сытый смех. Сюда лицо повороти, подружка.

Щербинка заячья зубов.  Яйцо обритого затылка.
Халат — на голую любовь.  В кармане голый кус обмылка.

Сверкают золотом виски.  В улыбке скулы выпирают.
И золотятся кулаки, пока надежда умирает.

Ты в зеркало — в меня — глядишь! И ты — мне зеркало: до гроба.
Слой серебра. Ты, вошь и мышь, на лике зри всю ночь утробы.

Измятей черного белья. Сугробней волчьего предместья.
Смольней смолы. Да, это я -  меня, как зеркало, повесьте

В копченом пиршестве. На дне
чертога в масле и вине.
На досках, в полоумной тьме
Левиафанова барака.
И в нем свое лицо в огне
и пламени — узришь, собака.

Увидишь, волк. Узнаешь, лис.  Покроешься проказой дрожи.

Меня ты засудил? Молись.
Лепи губами: святый, Боже.


БИТВА АРХАНГЕЛА МИХАИЛА С САТАНОЙ

Столица - стынь!
                Карбас, плыву по ней.
Деревянны мои бока.
В глотке застряли тыщи рыбьих огней.
Плакатом горит щека.
Мои обноски - хоть на сцену суй.
Муфта - собак страшней.
Дуй мне в нос, мой ветер, дуй!
Твоя - до скончанья дней.
Небо сине, берилл. Туч мешочная рвань.
Из дыр - то зерно, то мука
Военная сыплется - на Тмуторокань,
На зобастый дворец князька.

Солонеют суставы.
                Звенят черепа.
В подреберьях костры горят.
Москва - побирушка. Она слепа.
Бежит за коркой, куда повелят.
Это с виду она в бусах, в стеклянных колье,
Свежей краской намазан рот.
А на деле - от мороза крючится в монашьем белье,
Подгребает под крылья народ.
А на деле - на паперти тянет рук черпак,
Ополовник лица - под землей:
Вот нищая дура,
                вот нищий дурак,
Вот богатство - у них за щекой.

Я веселая! Бей в меня, Солнце, бей!
В мой живот, как в бубен, ударь!
Я видение вижу:
                над головами людей
По небу ходит, в шелках, грозный царь.
Парча, оксамит на его плечах...
За лопатками - два крыла...
Копье большое в его кулаках!
Шлем наподобье котла!
Ах, да не копье это, а дворницкий лом.
Не шлем, а ведро, где метлу
Я  в каптерке хранила... -
                тот дом - на слом -
Мертвый, черный  медведь на углу...

Царь, а царь!..
                Давно ты не ел, не пил!..
В небеси оно голодно!..
А он в ответ: архангел я, Михаил,
И люблю из горла я вино!
Если сможешь, девка, меня напои.
Мне бутыль в облака подбрось.
Весь наш мир - на вине, костях и крови,
На суровом прошиве слез.
Я хлебну - и окрепну.
                И, дюжий, хмельной,
Выпятив кочергами - мослы,
Я еще схвачусь, поборюсь с Сатаной:
Вот он, гад!.. - червяком - из мглы...

И вколол архангел железный лом!
Сатане - да в грудную кость!
Ветер вил мне седое кольцо надо лбом!
В уши выл: "Ты в юдоли - гость!.."
Бой небесный я зрела. Жесток прищур.
Эх ты, дворник, небо мети!
Лед коли!.. Помогу тебе, дура из дур,
Снег смахну на твоем пути.

Наподдай Сатане.
                Наше небо в огне.
Наша грязь - в подвздошье, в пупках.
Наше счастье да истина - в водке-вине,
В гирей вздернутых кулаках.
Ты пронзи его мясо.
                Скобли его слизь.
Разруби ты его мечом.

Может, новая наша зачнется жизнь.
Может, врубимся, что почем.

И, задрав головенку,
                меж голых камней,
Меж волков с людскими мордами - песнь:
"Ты борись с Чертом, Михаил,
                до скончанья дней.
Ты еси.
                Мы есмы.
                Аз есмь."

             
ПОХОРОНЫ КАБАЦКИЕ

На столе он лежал, седовласый, мертвый Кит, изрыгнувший Иону.
Ты родился в шелках и атласах - умираешь ты в яме спаленной.
Ах, какие шакалы и шавки истерзали тебя, опростали!..
Родился побегушником в лавке - умираешь царем в горностаях.

Разволосая баба, халдушка, тебе ноги босые омыла.
Из охвостьев старьевных – подушка, и щека почернела, как мыло,
Боже, мыло стиральное - в бане, мыло черное, торфа чернее...
Сабля смерти - кривыми губами да взасос!.. - обвенчаешься с нею.

Сало было - омылилось мыло. Был мускат - а шибает мочою.
Смерть - то розвальни, полоз остылый, и кабатчик-кабан со свечою.
Все мы  хамы и все фараоны. Хлещут бубны, литавры, тимпаны.
Спит, холодный, немой, изумленный, средь живых, жарких, бешеных, пьяных.

Из лохани бомжиха напьется - ах, хрусталь-вода, грязные лытки.
Все мы ратники, все смертоносцы. Жизнь колядуем - с миру по пытке.
Ты лежишь... - а кабак сумасшедший весь пылает - хайлом и чалмою,
Весь рыдает - о жизни, прошедшей меж тюрьмою, чумой и сумою!

Ударяет тут нищий в тарелки, соль блестит, как тафта, на обшлаге...
Серафимскую песню, безделку, распевают два лысых бродяги!
Как поют! Душу с корнем вынают! Так давно на Руси не пели!
Сабля смерти, пляши, гиль больная, в темляке белохвостой метели...

Уж повыворотили карманы, скидаваясь на гроб тебе красный,
В епанче сволочной – бездыханный, в шабале раболепной – несчастный.
Уж на лбу титлом сморщилась кожа:
"НЕ ВОСКРЕСНЕТ. НЕТ ЧУДА ЧУДЕСНЕЙ."
Нами, мертвыми, сардов дороже, узвездил Бог свод тверди небесной.

Так трещи же, кабак, кукарекай! В рюмки бей! Кочергами - в подносы!
Не подымется мертвое веко. Не польются священные слезы.
И ни нард, и ни мирро, ни масло... ни елей... ни другая причуда...
В мясе нищая зубом увязла. Дай товаркам. Не жмоться, паскуда.
Умер друг твой - сидел он на рынке, звезды в шапку сбирал, уязвленный...

Дай кусок. Это наши поминки.
Умираешь ты, небом спаленный.

         
ВСЕПРОЩЕНИЕ

Нынче я прощаю всех, кто меня замучил.
Брызнет нимбом яркий смех - звездою падучей.
Вот и мученица я!.. Вниз гляжу, незрима:
Вот и вся моя семья - в небе херувимы.
Ну, а вы, родные, вы?!.. - Жалкие людишки!..
Не сносить вам головы, не казать подмышки.
Выгорел мой век дотла - черною обедней.
За подачкой из горла я стою последней.
Снегом я - за ратью рать - сыплюсь миру в раны.
Мне не страшно умирать: лисьей песней стану.
Стану волчьей хрипотой, хищной и святою, -
Закружусь над молодой головой златою...
Как завою, запою! Как забьюсь колюче
Я - у жизни на краю - в судорге падучей!
А златая голова задерется в небо...
Слышишь, я жива, жива!.. Сыплюсь белым хлебом!
Сыплюсь черным снегом вниз! Языком горячим
Всю лижу живую жизнь в конуре собачьей!
Всех целую с вышины! Ветром обнимаю!
Всех - от мира до войны - кровью укрываю...
Прибивали ко Кресту?!.. Снег кропили алым?!..
Всех до горла замету смертным одеялом.
Штопка, вязка, птичий пух, шерстяная замять...
Плачет псом небесный дух. Воет волком память.
Сердце - наледь.
Кости - лед.

                ...в кабаке постылом
Я вливаю кружку в рот с занебесной силой.
И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, -
Плача, я прощаю всех, кто меня замучил.

               
ВАВИЛОН

О, коли Время можно загасить
Одной ладонью голой,
как свечу!..

Здесь, в Вавилоне, не протянут пить.
Сорвут с плечей рогожу и парчу.
Здесь Вавилон. Его оскал зубаст.
Его глаза звериные красны.
Он слямзит, выжрет, оболжет, продаст.
Он маску мира вздел на рык войны.
По улицам его трусят, трясясь,
Людишки. Морды лошадины их.
И бьется нежное лицо, как белый язь,
В дегтярных топях кабаков ночных.
Я вижу ангелов. Всех херувимов зрю.
Всех серафимов я в анналы лба
Запхала. Вавилонскую зарю
С натуры малевала я, слепа.

Заплеванный мой, каменный мешок,
Любимый город может спать споко... -
Ну, выпьем, Вавилон, на посошок.
Простимся. Разрываться нелегко.
Я дочь твоя. Я дырь твоя и брешь.
Церковная - в За-русско-речье - мышь.
Ты тесаком мне пуповину режь,
Свиным ножом!
Я заплачу барыш.

От улиц блестких, хлестких, дождевых;
От красных башен - зубья чеснока,
Моркови ли, где колокольный дых;
От кусов снега - белого швырка
Купецкого; от ночек, где подвал
Ворочался всем брюхом мне навстречь,
Бутылью, койкой, куревом мигал,
Чтоб закавыкой заплеталась речь,
Чтоб лечь живее, чтоб обнять тесней,
Чтобы мертвей - метлой в ночи!.. - уснуть...
От воплей Вавилонских матерей,
Чей за сынов гробами - зимний путь;
От следа той  Боярыни саней -
Двуперстье - ввысь! - на горностай-снегу;
От подземельных, воющих огней,
Что розвальни железны на бегу
Рассыплют... - от разряженных цариц,
От нищенки, кудлатой, как щенок, -
Иду я прочь от лучшей из столиц,
Эх, розвальни мои - лишь пара ног!

Я ухожу навек, мой Вавилон.
Москвища ты, Москвишечка, Москва -
Тоска; Москва - Молва; Иван спален
Великий - почернела голова.
Пророчу велий в будущем пожар.
Тебе ли сажи, мать, не занимать?!..
Пророчу огненный, над грузным снегом, шар -
Он все сожжет. Он будет век летать.

И дядьки пьяные, бутылки ввысь подъяв
С-подмышек, из-за пазухи, крича:
- Гори, блудница!.. Смертью смерть поправ!.. -
В меня как дунут, будто я - свеча!
Весь люд мой Вавилонский заорет!
Костер пожрет и жемчуг и мешок!
Я ухожу навек, о мой народ.
Кто крикнет вам, что жив на небе Бог?!
За все грехи. За крупяную мышь
Зашкафной лжи. За сердце, ног промеж -
Костер Московский, весело горишь,
Огнь Вавилонский, души живы ешь!
И, мразь и князь, калека и юрод,
По стогнам,
               по соборам,
                под землей -
Пребудут все в огне - святой народ,
И - мученства  венец - над головой!

Сгорит мой Вавилон! Сгорит дотла.
Я так любила - в сердце нищеты,
В обломках досок, где жила-плыла, -
Кремль ненаглядной, женской красоты.
Я церкву каждую, как тетку во платках,
За шею обнимала, омоча
Слезами грудь ей... Ты живи в веках.
А я сгорю. Такая я свеча.
А я  сожгусь. Истлеет в пепел нить.
Развышьет сажа вьюжную парчу.

О, если б Время злое загасить
Всей жизнью бедной,
                голой, -
                как свечу...

      
ЯР. ХОР ЦЫГАН. ОТЧАЯНИЕ

Ах, ты пой, ты пой, ты пой, душа, со мной,
Раскрасавица моя!
По Москве, родной, резной да ледяной,
Меж людей ступаю я.

Меж богатых, сладких, золотых домов -
А за окнами - тоска одна...
Там  живая, там великая любовь
В хрусталях погребена.

Как в меня плюют огнями фонари!.. -
И в лицо, и под ребро...
Как мне руки тянут нищие мои
Возле жернова метро!

И метель меня бьет, глядит в меня наган,
Глядит нож из кулака...
Эх, пойду, душа, пойду с толпой цыган,
Сброшу кружево платка!

Юбки их во вьюге, как яблоки, красны,
Кисти шалей - крови струйки: брызнь!..
Кто без мужа, без любимой без жены,
С ними вместе танцуй в жизнь!

С ними вместе - по Волхонке, по Кремлю,
По Никитской, по Тверской...
Ах, цыгане, больше жизни вас люблю,
Ваши серьги над щекой!

Вместе мы втанцуем в бешеный Арбат.
Пальцы снега по гитаре бьют.
Эх, цыгане, не воротимся назад,
Эх, пускай нас впереди - убьют!

Сливой глаза мне, цыганочка, блести.
Прядь метель низает в жемчуга.
Никогда я жизни не скажу: "Прости!" -
Пусть убьют меня снега.

Пусть бродяга пьяный выстрелит в меня
Или офицер, кому наган - Псалтырь, -
Никому не отдам небесного огня,
Шалью завяжу простор и ширь!

По буранному бульвару, цыгане, мы придем
В зеркалами залитый кабак.
Там горлышки шампанского - серебряным дождем!.. -
Льются в рот, за шиворот, в кулак.

Скидавай, цыганки, шубки да платки!
На колени к боровам садись!
Я монистом медным вкруг твоей руки,
Черно-смуглой, обовьюся, жизнь...

Ну, давай, давай, все на столы мечи -
Всю хвалынскую икру!
Ну давай, душа, пляши в седой ночи -
Средь бутылок, на живом ветру!

Эх, наш снег,
                наш век
                кончается, народ, -
Так в вишневой бахроме пляши,
Так пускай лимона слиток целует жадный рот
За помин живой души!

Вихри юбок кровью крутят между блюд!
Блуд гитары! Где Конь Блед?!
Неужель, цыгане, ужели все умрут,
Деревянный напялят все жилет?!..

Я не верю! Милые! Не верю! Не ве...
Лбом на мрамор столешницы вались...
А в глотку блин толкает, а кости в рукаве -
Молодая, эх, чужая жизнь!

Я свое, цыгане, прожгла и прожила -
В узел связаны веревки дорог... -
Так спляшите, махаоны, мне жизнь мою дотла,
Всю прожгите колесами серег!

Все спляшите - злую сибирскую метель,
Все гранаты, на рынке в чести!
Все спляшите - вагонную утлую постель,
Чай горячий в ледяной горсти...

Все станцуйте - замерзлый рыбный обоз,
Я за ним в Москву в лапоточках шла...
Крест нательный золотых прозрачных слез,
Как метлою я Москву мела...

Все сыграйте - всех веселых мужиков,
Что мне врали:"Люблю!.." - да на бегу...
Плащаницы все раскинутых снегов!
Помоги - обернуться не могу

Я в расшитую реками, озерами ткань,
Где бураном  вышит Божий Крест...
Что вонзила глаз в меня, кабацкая дрянь?!
Где Норд-Ост мой, где Зюйд-Вест?!..

Нет креста ветров.
                Нет вериг дорог.
Только эта пляска есть - во хмелю!
Только с плеч сугробных - весь в розанах - платок:
Больше смерти я жизнь люблю.

Ты разбей бокал на счастье - да об лед!
Об холодный мрамор - бей!
Все равно никто на свете не умрет,
Распоследний из людей.

А куда все уйдут?!.. - в нашей пляски хлест!
В нашей битой гитары дрызнь!

Умирать буду - юбка - смерчем - до звезд.
Больше жизни
                люблю я
                жизнь.

    
КОЛОКОЛА  МОСКОВСКИЕ

Донн-донн...
Донн-донн...
Колокольный звон...

Донн-донн...
Донн-донн...
Изо всех времен...

Звон-звон,
Стон-стон -
Из ночи седой...

Ты - был - молодой.
Была - молодой.

По Москве
Бьет гром...
Разведет крыла...
То - мой -
Вечный Дом:
Сорок два угла...

Зим-зим...
Лет-лет...
Ледоход - опять...
С ним... с ним?!..
Нет!.. нет... -
У Креста стоять...

Звон идет
По Москве,
Пьяный и густой.
Звон стоит
В голове,
Плачет под пятой.

Очи - ввысь!..
Лики - ввысь!..
Непомерный гул!..
Нищий, ты
Помолись,
Чтобы ветер дул...

С лица воду
Не пить -
Морщена краса...
Нам без смерти
Не жить -
Канем в небеса!

Канет Мономахов пир,
В горьких винах стол.
Канет рубище дыр,
Одичалый стон.

Канут вопли войны...
Блески голых плеч...
Ярче рыбьей блесны -
Блестки - в храмах - свеч...

Канут смрады машин...
Зарева плиты...
Бог один.
Отец - Сын.
Дух - со мною ты.

Дух - бей!
Дух - сверкай!
Дух - борись и жги!
Дух, звони
Телом - в Рай:
Пусть идут круги.

По воде.
По ночи.
По снегу белья... -
Конурам, где свечи
Не поставлю я...

По чепкам... -
                все открой!..
Пьяны без вина!..
По Москве - нимб святой,
Хоть и в дым пьяна...

И сияющий звон
Мне клеймо прожжет:
Донн... - день.
Донн... - час.
Донн... - забытый год.

Эй, услышь, Кто сожжен
Через горы лет:
Донн-донн...
Донн-донн...
Смерти больше нет.

Есть - ты.
Есть - он.
Пламя - над Москвой!..


Лишь меня нет... -
Донн, донн!.. -
Лишь меня одной...


НОЧНОЙ КАРНАВАЛ

                Моему мужу Владимиру
                и нашей la duce France
                посвящаю

РСХД (ACER-RUSSIE) организует
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНУЮ РАСПРОДАЖУ
СЦЕНИЧЕСКОЙ ОДЕЖДЫ
УМЕРШЕЙ РУССКОЙ ТАНЦОВЩИЦЫ МАГДАЛИНЫ ИЛОВАЙСКОЙ-РОМАНОВОЙ
для помощи России.
Распродажа состоится 20 декабря с.г., в день Николы Зимнего, в доме РСХД -
                91, Rue Olivier de Serres, Paris-15.
Будут продаваться платья, юбки, пачки, танцовальные туфли, шали и другие одежды, принадлежащие мадам Иловайской-Романовой. Приносим извинения за плохую сохранность многих вещей.
Для организации последующих распродаж мы нуждаемся в вашей помощи.
Приносите нам по вышеуказанному адресу вещи, которые вы хотите нам пожертвовать (заодно освободив ваши подвалы и чердаки): бижутерию, безделушки, книги, предметы старины, одежду (желательно в хорошем состоянии) и пр.
Если вы соберете много вещей, мы можем забрать их у вас дома.
Тел. 42-50-53-46.


*   *   *

……..Кроваво расползается атлас -
Разводами, вишневыми ручьями -
От тальи да по заду: высший класс
Наряд мой, золотое пламя.
Щека горит. Сияет мой живот
Под тряпками. Его увидит
Тот иеромонах, тот схимник, тот
Отшельник, что на снег со мною выйдет
Сплясать. 

...Век - решетка и охрана!
Век - кутузка да тюрьма!
Я красивая путана -
Целый свет свела с ума.
Бью ногой… - каблук сломаю!
Туфлю сброшу… - дай кирзач!
Соблазняю, обнимаю
Вас, подонок и палач.

Я гитара и гитана!
Я босячка, бездна, быль!
Я - безумная путана,
Пыль, серебряный ковыль.
Посреди стальных кибиток,
Где железный стыд и гром,
Средь вопящих глоток, пыток
Я танцую под дождем!

Дай мне руку! Что?! А трусишь?!..
Ногу - к носу задеру:
Ты сосец мой не укусишь,
Не укутаешь в жару
Шею, бедра, ребра, плечи…
Красных тряпок хлесткий взмах!
Так - танцуют только свечи
Пред киотом, на гробах…

Танец мой - такая сила!
Звезды - зубы и глаза!
Я вас юбками скосила,
Я вам Божия гроза!
Всем, кто медведями - в спячку
Впал, кто обожрался всласть,
Кто кайлом, лопатой, тачкой
Может клясться и проклясть…

Юбки - хлесь! И шеи выгиб!
И лебяжий плеск руки!
Кто из чаши бабьей выпил -
Пропадайте, мужики!
Ноги размахну - достану
Башни, крыши, купола…
Я красивая путана -
Для соития жила!

Для соитья с дольним миром,
С облаками и вином.
Для залитья - в глотки дырам -
Кровью - в желобе сквозном.
Для широкого объятья -
С Бесом, Мужиком, Царем!..

..............для задернутого платья -
В танце - лишь с Тобой вдвоем............


*   *   *      

…Эмигранты, эмигранты,
Франты,
Таланты,
Поддельные брильянты,
Душ чужих оккупанты:
Громадные зрачки,
Пальцы что крючки,
Дрожат - рыба не клюет…
Под ногами - лед…
Кто из вас поет,
Кто из вас подметки рвет,
Кто живого бьет,
Кто живет,
Кто не живет -
Эмигранты!.. эмигранты…
Золотые аксельбанты…
Кровь на губах…
Крест елея на лбах…
Хорошо, что в Париже
Есть большой русский храм…
Там поплакать можно нам…

Кофе все жиже.
Небо все ниже
По утрам.


КАФЕШАНТАН. ПАРИЖ. 1920

Ах, Боже мой, Боже мой, Боже, я в платье блестящем - змея.
Как мы с побирушкой похожи: она побирушка - и я.
Швыряют богатые дядьки смешную, слепую деньгу…
Ах, длинное, с блестками, платье! Сегодня же в печке сожгу…
Куда там! Где б ты ни скиталась, ни жарилась, страшный каштан,
Ни плакалась: милость и жалость!.. - Париж, Вавилон, Юкатан… -
Одна работенка: улыбка, как у ребятенка, чиста -
И - ярость, и - бешенство скрипки, и - танец живой живота…
Сопят толстобрылые морды. И пар - из пастей всех мастей.
А мой позвоночник, что хорда, румянец - ну как у детей!
...в гримерке - раскрашена краской, как терем на рю-авеню…
Моя нынче куплена ласка. Я ночь подарила Огню.

Отыдьте, мальчонки с Монмартра, хлыщи с пистолетской Пигаль.
Моя нынче брошена карта. Я нынче в Париже - мистраль.
Я выйду из кафешантана, на снег в ярком платье шагну,
И нож из кармана достану, и ткань от груди резану.
И выблеснет Солнце! - не тело - снопами пшеничных лучей.
Я в танце, я в песне сгорела, как тьма Боголюбских свечей.
Как сонмы родных - златоцветных - крестов - эполет - и погон…
Пупок мой монетою медной чужбинный ожжет небосклон.

За все я судьбе заплатила собой; я, девица Мадлен.
Оставьте мне глотку и силу - и счастье берите взамен!
Оставьте мне ноги для пляски и ночи для ласки; и НОЧЬ
ДЛЯ СНА О РОССИИ… для сказки, которую слушать невмочь…
…а только лишь спеть… не в канкане - в капкане… в силках - прохрипеть:
На той земляничной поляне, где больно на Солнце глядеть...


ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ТАНЦОВЩИЦА, СТАЖИРОВАЛАСЬ В ПЕТЕРБУРГЕ, ЛОНДОНЕ И МАДРИДЕ, РУССКАЯ, ВОЛОСЫ ЗОЛОТЫЕ, ГЛАЗА СИНИЕ, ХОРОША СОБОЙ, ЗА НЕБОЛЬШУЮ ПЛАТУ СПЛЯШЕТ ЗАБАВНЫЙ КАНКАН НА СТОЛЕ СРЕДИ ЧАШЕК И РЮМОК, ИСКУСНО НЕ РАЗБИВ НИ ОДНОЙ. ПЛАТА УМЕРЕННАЯ. ПО ЖЕЛАНИЮ ПОСЛЕ ТАНЦА ОСТАНЕТСЯ С ПОКУПАТЕЛЕМ НА НОЧЬ (НАДБАВКА 100 ФР.)


БАЛ В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ

О люстра какая
Она как гора снеговая
Утыканная тысячью праздничных свечек
Дрожащая в небе
                как звездный вечер
Огни сыплются зернами золотыми
На белые голые сладкие плечи
На жемчуг в шиньонах
                на Царское Имя
Что светит в полях далече  далече
И мы поднимаемся плавно как павы
По лестнице света счастья и славы
О мрамора зубы-щербины
Земные руины
О милый любимый как страшно
Так падает в пашню
Зерно золотое
На бал мы явились с Тобою

Пока мы друг друга не знаем
Мы соприкасаемся рукавами
Тесьмой бахромой кружевами
Локтями дыханьями
                телес углами
Глаза стреляют и мечут пламя
Толпа смеется жемчужным смехом
Меж нами лица затылки жизни
А Ты - моим эхом
                а я - Твоим эхом
И Ты - навеки - моя отчизна
И Ты - кафизма моя и аскеза
Мой ирмос кондак стихира стихия
А в грохоте пламенного полонеза
Царицей проходит моя Россия

И мы с Тобой ее белый вальс танцуем
Едим ее рубиновую икру  янтарную белугу
Ее звездным бокалом звеним балуя
И вновь чалые кони -
                по кругу   по кругу
Вот Ты ко мне полетел   кренделем локоть
Я - руку в лайке - на обшлаг сукна-болота
Легла лилия
                Я могу Тебя трогать
В бальном лесу за нами погоня   охота

Вальс втянул мои косы в воронку
Ветра   
Гляди Царица похожа
На резеду   
А княжна Тата - на японку
А у Стаси такая смуглая кожа
А у Лелички на груди перлы речные
Светятся как глаза василиска
Милый мы все до того смешные
Мы же все умрем -
                люди  птички  киски
И маленький офицерик по имени Леша
Мне плевать что он Цесаревич Наследник
Он моя непосильная ноша
Мой крест чугунный
                мой путь последний

Ах веди меня в вальсе кавалер мой
Целуй россыпь кудрей  лебединую шею
Мы не в Мадриде и не в Палермо
Стол среди зала - наша Расея
Гляди  навалено вперемешку
Сапоги да лапти
                севрюга да семга
Да светляк лучины
                из тьмы кромешной
Да ребенок на печи
                плачет громко
Да комья слиплого ржаного чернозема -
То мерзлые орехи  стучащие о крышку
Гроба исцелованные поземкой
То жаркие страдные бабьи подмышки

И мне в танце милый
                так жарко стало
Соль по спине по лицу ручьями
И музыка внезапно вдруг
                ПЕРЕСТАЛА
Что вы смолкли там
                в оркестровой яме
А и где наш Царь
                я в вальсе Его видала
Выгнулась лозою
                чтоб рассмотреть Его улыбку
Ему б Мономахова шапка пристала
А носит фуражку с козырьком хлипким
А усмешка нежная как у рыбы снулой
Когда она на рассвете в сетях провисает

Мне страшно
                Из-за колонны - косое дуло
И низка жемчуга
                летит   косая

И дождь алмазов
                и свечи с люстры
И снег плечей
                и поземка кружев
Пылят бьют метут
                туда где пусто
Туда где жутко
                туда где туже
Стягивается петля на глотке
О страшный вальс прекрати задыхаюсь
У лакея с подноса падает водка
И хрустальные рюмки звенят  “каюсь  каюсь”

Милый ты крутишь меня так резко
Так беспощадно как деревяшку
Ты рвешь меня из времени
                будто рыбу с лески
И рот в крови     и дышать так тяжко
И крики ор визги стоны
И валятся тела
                и огни стреляют
И Царь мой Царь мой
                срывает погоны
И я кричу
                “но так не бывает”

И люстра гаснет
                падая в толпу вопящих
Остроконечной
                перевернутой пирамидой
Тот бал приснился
                этот - настоящий
И я кричу Царю:
                ЖИВИ! ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ
И я кричу Тебе:
                СМЕРТЬ! ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО

................И покуда мы валимся
                крепко обнявшись
                в бездну
Прозреваю: это я - Тебя - на руках держала
У молочных облак груди
                в синеве небесной


*   *   *   

Каша на примусе пригорает.
Французенок в корзине от крика умирает.
Я так устала жарить, варить.

Я не хотела бы жизнь повторить.

А ночью - рвотный хлеб проститутский,
Королевским плевком - деньга…

Я б не хотела в Париже быть русской
Ни за понюх табака.


*   *   *

..........Я знала их всех.
                От юдоли до тверди.
От Лахты - до яхты “Штандарт”.
До Тьмою Египетской спущенной - смерти,
Где пихты, где кости, где Ад.

Я знала их всех -
                Нику, Лелю и Алю,
И Таточку… Стасю, как печь,
Горячую… вышила на одеяле:
Горитъ в руце Ангела - МЕЧЪ…

Была кость от кости.
                Была плоть от плоти
И кровь им от крови была.
А Дух - он от Духа?!.. - гниет на болоте
Под ребрами - чагою - мгла…

Вы ляжете, знаю, в седые гробницы,
В златые, в рубинах, гроба.
Вам петь будут, плакать, лбом биться, молиться:
Хоронит Царей голытьба.

Хоронит… - а что ж по затертым Парижам,
По кладбищам, день ото дня
Русеющим… - в грязи, зловоньи да жиже -
Не похоронили - меня?!

Вот так написали б:
               “ЖИЛА ТАНЦОВЩИЦА.
ВИДАЛА ВБЛИЗИ АВГУСТЕЙШИЕ ЛИЦА.
С ЦАРЕМ МУКУЗАНИ ПИЛА.
ПУСТЬ ВАМ ЕЯ ЛИК СУМАСШЕДШИЙ ПРИСНИТСЯ
И ВЫМАХ ЛЕБЯЖИЙ КРЫЛА”.

И бедных Царей за обедом воспомню
В каморке на Сент-Оноре -
Заем водку гречкой, и рюмку восполню,
И свечку зажгу в серебре.

И перекрещусь… -
                что мне, век, уготовил?..
Тебя - кто в конце отпоет?.. -
Соборует?.. станет ли Вера Христова
Босыми ногами на лед?..

И кто в лоб ей - дуло…
                кто в грудь ее целит…
Кто ржет, как кобыла, над ней…

Кто в Царскую Родину святочно верит -
Скрипят, матерятся бордельные двери… -
Пьянея, в рыданье огней…

И Руся, и Леля, и Стася, и Тата,
Смеясь, в пелеринках идут -
И Лешу несет в облаченье солдата
Отец на последний редут;

И Аля их крестит лилейной, дрожащей,
Рукой восковой, костяной:
Живи, Царь Последний,
                Царевич Пропащий,
Под ручку с приблудкой, танцоркой ледащей,
Собачьей, кошачьей княжной.

ПАРИЖСКАЯ ИЗЮМИНКА
УСЛУГИ МАССАЖА
НОЧНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
ВОСТОЧНЫЕ ЭРОТИЧЕСКИЕ ТАНЦЫ
ДЕВУШКА САМА ПРИЕДЕТ К ВАМ ПО ВЫЗОВУ
ТЕЛЕФОН 41-05-17-37
СПРОСИТЬ МАДЛЕН


БОРДЕЛЬ

Тьма. Розовые, белые зады,
Тузы червей, торчащие из мрака.
А запах - дезодора и беды,
И псины - вон, под креслом спит собака.
Оборки абажуров. Как в кино,
В бокалы наливается вино
Дешевое и крепкое, как гвозди,
По шляпку вбитые в грудные кости.
Фонарик - на полу. А на тахте -
Сплетяся, двое - в наглой наготе.

У притолоки - две копны кудряшек:
Одна - овца, другая - что барашек,
Красивые оторвы, черт возьми!
Где видела я мрачный фильм развратный?!.. -
В приличной жизни, пресной и парадной,
Прилизанной - а ну-ка обними!.. -
Где зрела груди - дыни, ананасы,
Во тьме - живые, скользкие колбасы…
И слышала, как заглушает стон
Ругательства тяжелый, страшный сон…

Танцует - эта, голая, в дверях,
Плюя на тех, что пляшут в простынях,
И бешена грудей слепая тряска;
И вся нага, и роза в волосах,
И туфли на высоких каблуках,
И в мире нет наглее этой пляски!

Да, это дом терпимости. Война.
Да, стол бильярдный - кий белей вина.
Да, стол игорный - жерновом - рулетка.
С колоды карт рассыпанной глядят
Цари, и короли, и графы - в ряд:
На то, как пляшет, скинувши наряд,
Красотка Мад, кокотка и кокетка.

Мир обречен. Прогнила кость. Болит.
Его спасет не Ева, а Лилит,
Грудаста, пышновласа, красногуба.
Над ртом - раскрашен так, что жуть берет -
Такой у людоеда дышит рот -
Одни глаза, кричащие, как трубы.

Глаза, Лилит! Глаза, Марика Рокк!
Глаза, Лили Марлен, - с тобою Бог!
Танцуй, танцуй в солдатском ты борделе!
Среди товарок, сук, офицерья,
Среди сугробов гадкого белья,
Среди коньячной, слезной ли капели!

Твои глаза, Мадлен, - они ожгут -
Два синих сургуча - дурной закут,
Сласть яблок-ягодиц под кружевами,
Смарагды гильз и вальтеры войны… -
Ах, нынче мир?!.. а выстрелы слышны?!.. -
А гул, а самолетный гул над нами?!..

Война! Да, это Зимняя Война.
Она идет всегда. Она одна
На всех, на весь народ, на все - живые
И мертвые - все души, коих Бог
Из чресел бабьих, развязав пупок,
В мир выпустил, в разряды огневые.

Танцуй, голячка!
                Жги глазами грязь!
Танцуй, смеясь!
                Живи, умри смеясь -
Под грохот новых танков сумасшедших,
Девицею веселою пребудь!
Что в мире есть?! - все то же - зад да грудь,
Да смех, да плач над жизнию прошедшей…

И те, кто на матрацах грубо мял
Тебя, кто штык свой яростно втыкал
В тебя, кто был - увы - твоим народом,
Пусть вылупят на дикий танец твой
Зрачок безумный,
                ширят рот хмельной,
От зрелища облившись липким потом!

Танцуй! Не зреть, что будет там, потом.
Верти бедром, грудями, животом,
Пылай во тьме глазами-факелами! -
Вон, лысый офицерик прикурил
В углу, дрожа… - он так тебя любил,
Вокруг тебя - всех пяток, ребер, жил -
Себя он обворачивал, как знамя!

В обнимку вон - с подружкою - солдат.
Он был с тобой, Мадлен. Он выпил яд
С кроваво-красных губ, жестоких, винных.
Но он не вынес танца - глупый страх!.. -
Ночного, на высоких каблуках,
С огнями жемчугов на шее длинной.

Весь мир - бордель, и люди - курвы в нем.
Танцуй, девчонка! Рождена огнем,
В огне сгоришь. Война - тебе по бабки,
По щиколку сухую - у кобыл
Такая; танец пламя не избыл:
Гори, перины, простыни и тряпки!

В сем мире, где любовь - за горсть монет
Купить не грех, где прячут пистолет
То за корсаж, то в кружевной штанине,
Где столько раз любил и убивал
Несчастный человек! - где выживал
Не Лазарь, а богач один отныне! -

Где жрет ржаной
                обманутый мой люд,
А Зимняя Война… - ведь все умрут!.. -
Идет, идет, идет без передышки, -
О, только ты одна, моя Мадлен,
Ты, с розой в волосах… - все прах и тлен! -
Танцуешь правду,
                кажешь все подмышки!

Все кажешь, все - горящий весь испод,
И в хохоте сверкающий свой рот,
Пупок и голень, шею и глазищи, -
Да, ты - народ, что танцем говорит,
Что танцем проклинает и горит,
Благословляет мир военный, нищий!

И, сколько б зим, дрожа, Война ни шла,
Танцуешь ты в ночи - и все дела!.. -
В Парижском ли, Московском ли притоне,
В Армагеддонских кущах и смертях,
И в Араратских скалах на костях,
На лобной кости в жалком Вавилоне.

И, кто совокуплялся в простынях,
Как в камышах, в угольях и огнях,
На миг тела, как тесто, разорвали:
Им ЭТОТ ТАНЕЦ все нутро прожег
И вышел вон - из живота - в висок,
Из сердца - в мир, желанен и жесток,
Где танцем,
               умирая,
                целовали.


*   *   * 

Красное лоно.
Длинные стоны.
Визги и выстрелы дымного гона.

Потная простынь.
Руки враскидку.
Господи, дли освященную пытку.

Плетень объятий -
Двое на ложе.
Как ухитрилось им, Изгнанный Боже,

Родным - родиться?!.. -
                Принцы Сиама…
Перстни с мизинца царя Гаутамы…

Голуби, в небо -
Ситною коркой…
Яблоки, тертые Боговой теркой…

Два мятых теста -
Комом просфоры…
Двинутся чресла - содвинутся горы…

Это - любовь ли?!..
Танец?!.. молитва?!..

Солнечной боли
Последняя бритва.


МАДЛЕН В ПОДУШКАХ

Сих телес струящиеся сливки
Льются, заливают простыню…
Я сижу в подушках без улыбки.
Я шмеля ладонью отгоню.

Потом пахнет платьишко на стуле,
Смешанным с parfume “Choc de Chanelle”…
Вавилонцы за окном уснули.
Залегла медвежья карусель.
Не сочтешь числом Ты, Святый Боже,
Аматеров, сутенеров… - и
Иглами встает мороз на коже,
Домяса ободранной любви.

Я уж мнила: кину я собакам
Кости, чей - в объятьях - жадный хруст…
Что равно мне - ласка, маска, драка,
Ночь, сургуч горячий новых уст…

Думала: давно перелюбила!
Радость - пух гагачий, лень перин…

Светом над скитальною могилой
Из земли поднялся Ты один.

Я - кокотка, я - звезда и пава,
Я - роскошниц роскошь и кошель…
Ты, Великий Князь моей Державы,
В ватнике присевший на постель.

Воздух задрожавшими руками
Осязал. Лицо изморщил: слез
Не сдержал. И рухнул - будто пламя,
Взмыл! - коленьми об пол - мимо кос

Рыжих, золотых, кудряшек мелких,
Пред очами - лазуритов срез… -
И в подушках сжалась я, как белка,
Как, набедокуря, БЛЪДНЫЙ БЕСЪ…

Так Любовь настигла греховодку!
Рухлядь, жемчуга и шелковье -
Все отдашь за стопку страшной водки,
За чехонь сушеную ее!

За Успенье Железнодорожья:
Под колеса лечь - а не успеть.
За алмазы - поцелуи Божьи.
За лицо: что в зеркало - глядеть…

Встань с колен, мужик!
                Исчезло время.
Это не Париж, не Вавилон.
Я сижу в подушках надо всеми,
Кто любил, кто умер, вознесен.

Где мы, где?.. В какой, скажи, сторожке…
На разъезде… в баньке… на дворе
Постоялом… где Диавол рожки
Кажет… где Спаситель в серебре…

И одной рукою прижимаю
К животу - панбархата кусок,
А другой - судьбу я обнимаю
И в щеку целую и висок,

В стриженый, обритый лоб солдата,
И губами - губы нахожу…
На парчовых наледях - распяты.
В подворотне царственной - дрожу.

Ты мой Царь, а я Твоя Царица.
Мы в чужой постели будем жить.
Из одной бутыли нам напиться.
На одну монету все купить.

Кто Ты, брат?.. Мужик - а я Блудница.
Плещет в небеса грудной прибой.
На ребре Твоем, на Колеснице,
Вавилонство отмолю Тобой.

Все подъезды, где меня пинали,
Шавку; все кровати, где пекли
Пирогом… - где плыл на одеяле
Выгиб живота, как бок Земли…

Брат мой, брат мой!.. Мы не два сплетенных
Тела; не любовники стократ;
Мы - сосуд из пламени и стона,
Мы - два белых угля в сто карат…

И свои все нажитые шмотки,
Вышитые перлом и сребром,
Отдаю за весла голой лодки -
Под горой, на стрежне, за костром!

Жемчуг, словно выбитые зубы,
На змее бечевки меж грудей…
А глаза, как у коровы грубой,
Как у распоследней из людей,

Так глядят испуганно, раскосо,
Нежно, больно: гвозди ли, ножи…

Эти красно-золотые косы
Флагом на лицо мне положи.


КАРУСЕЛЬ

Купи мне леденцового петушка
Я хочу веселья веселья весель
Моя коса от дождя горька
Посади меня на карусель
Посади на гладкий круп коня
Посади на бедный клык слона
На себя прошу усади меня
Ты мой трон
                а я Царица одна
Резво крутится карусель в бубенцах
Лошадь в яблоках
                в ягодах
                это я
Ты сидишь на мне на моих костях
На снегу бедного моего белья
Денег не было купить свежака     прости
Я могу лишь собою застлать постель
У тебя леденцы слиплись в горсти
И тошнит
             и кружится карусель
И какая страсть - по кругу опять
И ногами обнять
             и руками прижать
Не сын не отец
               не жена не мать
Мы два зверя
               нам по кругу бежать
Пятна крови - ягодой - на снегу
Это волка убили
                это коня
Застрелили
                Кружись
                Больше не могу
Ну скорее воронка втяни меня
В белый Суздаль
                в черное Балезино
В золотую Оршу
                в синюю Гжель

Сволочь Время
                Ты по кругу давно
Окосель моя
                отсель
                карусель
Мой хлебок глоток  калечный кагор
Мой Париж в ребро
                колчаковский клык
Мой ангарский лед
                мой тобольский хор
Мой мужицкий Царь
                молодой Старик
Мой царев мужик
                мой последний Конь
Что всем крупом - холкой - хлесь - под меня
Весь мой Кесарьбург
                мой Чагирь-Чалдонь
Мой густой чифирь - кружка дым-огня
Мой пустынь-кулак Бугаз Баскунчак
Что зажал мне глотку - Волгу мою

Ах моя паризелька
                крутись за так
Ах chere-об-манщик тебе
                я за так спою


ПРАЗДНИК ВИНА В АНПЮИ

В змеегорлой бутыли - слезный мускат
Разбитные щербатые девки нарасхват

Кто из рюмок недоумок
                кто из кружек - хлобысь
Изо ртов девичьих втягивайте жизнь

Из губ-крыжовничин хлещите сласть
Все равно нам всем иродам пропасть

А ты зачем инок прибрел на Праздник Вина
Здесь с нами хохоча чокается пьяный Сатана

Ох да это ж племенной кудрявый толстоносый бык
Он веревкой хвоста вертит    дерется как мужик

Еще вина тащите
                спьяните вдрызг быка
На нем девчонка пляшет   как лоза тонка

Он ее прободает
                рогом одним
А я пляшу на столе меж бутылей пьяна в дым

Из Смит-и-Вессона стреляют - в бутылку попадут
А из корзины ветчину да арманьяк крадут

Бедные люди   Пейте ешьте все
Несут вам Бога на блюде
                во всей святой красе

А Бог - это такая священная еда
Она вас всех согреет в метель и холода

Глоток слепого грога
                глинтвейна прихлеб
И нож тупого рога во похмельный целит лоб

Запихивайте в глотки мясо лук чеснок
Монахи да кокотки - а всяк одинок

Франция гуляет фифа фу-ты-ну
Ей стоптанной московкой в лобешник звездану

Длинные толстые свечи руби под бычьим хвостом
Намалюй звездами вечер да спрячься за холстом

Да стукнись лицом красным о живое рядом лицо
Жизнь не напрасна   если железно рук кольцо

Если нынче
                на Празднике Вина
Каждому - мужу -
                каждая - жена

А я в толпе танцую
                я крепко под хмельком
И в меня плюют виноделы кагором и коньяком

И неужто это я видевшая
                мор и дым и глад
Пляшу в цветах и розах
                и глаза мои горят

И неужто это ты зревший
                пули людей внутри
Со мной в венках танцуешь
                от зари и до зари

И шепчешь  кусая мне ухо:
                ах пьянь  ах стерва шваль
Уйду навек с тобою в ночную близь и даль

И там из рюмки Мицара
                из Песьего горла
Мы выпьем за Питер пожара
                за Катеринбург - дотла

За Сен-Жозеф-Марсанну
                Мускат и Арманьяк
За крымскую Осанну
За донской Кондак

За выбитые зубы
За пули в стволе
За то что друг другу любы
Люди
На земле


*   *   *

Пелены, пеленки…
Хозяева, хозяйки…
Днем - поденка.
Ночью - попрошайка.

Что прошу у мужиков?!.. -
Не сказки, не ласки:
Посадите на кровать,
Столкните вниз салазки -

Со снежной горы -
В могилу метели…

Парижские дворы -
Вид из брючной дыры -
Смерть надоели.


ПОДВОРОТНЯ. ПЕСЕНКА МАДЛЕН

Алмазы - это тоже стразы.
Я вытащусь со дна.
Из Пляс-Пигальской грязи - прямо в князи,
Видна вам всем, слышна!

Ах, ловит сетью дождь сорожки-ножки,
Нещадно щеки бьет…
Я вылезу из шкуры драной кошки -
Под небеса, в полет!

А пока я в подворотне
Песенку пою -
Как стакан простонародный,
Дождь гаменский пью!
Голос тонок, голос звонок…
На подонках бутыленок
Добываю ром…
Коронованный котенок
Луковым пером…

Богатый, важный иноземный город!.. -
Боа, колье, манто…
На Place de la Concorde станцую голой -
Такого не видал никто!

И мне маркиз из окон бросит просо
Монет… лицом суров…
Ору я песню слепо, безголосо,
Голавль - средь осетров…

Бейся, песня, в переулке
Над Консьержери!
Сен-Жермен-де-Пре, ты гулко
Визги повтори!
Вырвусь я из подворотни!
Выбьюсь в короли!
Посреди гоньбы голодной -
Вынусь из петли…

Русачка - цвета меда кудри
Да поцелуй взасос!
Святая, замарашка или курва,
Скула с полоской слез… -

Какая жизнь в богатом, жадном веке
Тебя, бродяжку, ждет! -
То обнимают, то стреляют человеки
В тебя, то страсть сожжет,

То - лоб в короне, то - пинком со трона,
То - золотой карась -
Твой медный грош - летит, летит с балкона
Тебе в лицо - и в грязь…

А пока дождит - под аркой
Песенку пою:
Ты, парижская товарка,
Belle ворона, громче каркай
Про любовь мою!
Не Царя и не пророка,
Мужика в соку -
Мир чужой, l’amour жестокий,
С ночью, с шумом водостока,
Умирающий - до срока,
Глажу по виску!

И пою, а дождь кусает,
Будто сто собак,
А из окон мне бросают,
Сверху денежку бросают -
Гривну да пятак!

Гляну: пушка вместо решки,
И орел чужой…
Ладно, хватит на орешки,
Хватит на ржаной.

На вареную в мундирах,
Ту картошку, ту
Пищу нищих полумира,
Солнцем штопающих дыры,
Пьющих красоту
Из дождя, из грязной лужи:
Непродажна - грязь! -
Серебрящих плечи стужей,
Над собой - бывает хуже!.. -
Ma parole, смеясь.


МЫ - В ПАРИЖЕ

Наклонись и дыханьем мне руку погрей.
Мы стоим на мосту Сен-Мишель.
Ты красивей графов и королей.
Я красивей, чем карусель.

Ты в тулупе... кто носит русский тулуп
Во Французской Столице, здесь?!.. -
Мои губы - у самых - Твоих - губ.
Рот насущный Твой даждь мне днесь.

Ты тулуп распахнул... и в него завернул
Всю дрожащую - лиской - меня...
Лиской, лаской, любовью... - откуда гул,
Гул подземных копей огня?!..

"Есть два франка, любовь...
                Мы согреем кровь -
Выпьем грога... в кафэ, под мостом..."
И каштаны жареные. И звон подков.
И меня осеняешь крестом.

Мы в Париже.
               Ты миром владей сполна.
Исполняй нареченья приказ.
Ты Владимир, а я Магдалина, княжна,
С Сент-Шапелью в омутах глаз.

Я всего лишь лилия сырая Твоя,
Чуть из заводи, ряска, свет
Лепестков белоснежных, белей белья,
Драгоценней прожитых лет!

Умирать буду - имя Твое шептать.
Сяду Ангелу между крыл
И скажу: "Он один мне Отец и Мать,
Тот, кто так - меня - здесь - любил.

Кто дарил мне Венецью, Париж и Рим,
Все красоты целой земли -
Бормотаньем - объятьем - дыханьем одним,
Дрожью губ, что в небо ушли".

Сен-Мишель. Как холодно. Мост резной.
Спрячь, о, спрячь меня под тулуп,
Как птенца. Я стою в Париже зимой
Под огнем Твоих жадных губ.

И я слышу шепот,
                пока ветер в горсти
Мнет шубенки собачий мех:
"Ты голубка. Я тебя отпускаю. Прости!
Я люблю тебя - один за всех.

Белый голубь, лилия, резеда,
Горностай королевский мой...
Подо льдом в Сене ледяна вода.
Возвращайся домой. Домой."

И летит поцелуй,
                и летит легкий снег -
Нежный сон до скончанья дней...
А Парижа и впрямь хватит на всех.
Ты меня обними сильней.

Сен-Жермен, Сен-Дени и Сен-Снеговей,
Твой тулуп и мое пальто...
Наклонись и дыханьем мне руку согрей.
Мы изгнанники. Мы никто.

Мы - фиалковый запах, каштанов чад,
Крепко сжаренных на сковороде.
А сердца, как часы на башне, стучат:
Никого. Никогда. Нигде.


ТАНЕЦ ГОРЯ

Смотри, народ, как это просто:
Закрыть глаза - увидеть звезды.
...И с выколотыми - видать.
Гляди, мой люд, как мы танцуем -
Гуртом и скопом, стаей, цугом,
Как хороводим - благодать.

Танцуй, народ, - что остается?!
Покуда зелье в горло льется,
Покуда дуло у виска, -
Ларьки цветней трусов ребячьих,
А пиво - что моча собачья,
А водка зла, смела, горька.

У нас у всех сынов убили.
Мы скудно ели, плохо пили.
Зубной подковой пляшет боль.
О ней молчат.
                О ней не надо
Петь до хрипящего надсада.
А помолчать о ней - позволь.

И молча мы сказуем сказку.
И молча пляшем нашу пляску -
У оголтелого ларька,
На снежной площади базарной,
И в госпитале, и в казарме,
В тяжелом духе табака

И крови, бедной и бескровной,
На царской паперти церковной,
Что вся в окурках, как в серьгах... -
Скамейке голой и судебной,
И в бане мыльной, непотребной,
В борделе с розой на рогах,

Везде!.. - в дыму, на поле боя,
В изгнании, вопя и воя,
На всей земле, по всей земле -
Лишь вечный танец - топни пяткой -
Коленцем, журавлем, вприсядку,
Среди стаканов, под трехрядку,
Под звон посуды на столе -

Вскочи на стол!.. - и, среди кружек,
Среди фарфоровых подружек
И вилок с лезвием зубов -
Танцуй, народ, каблук о скатерть,
Спаситель сам и Богоматерь,
Сама себе - одна любовь.

И рухнет стол под сапогами!
Топчи и бей! Круши ногами!

...........Потом ты срубишь все сполна -
Столешницу и клеть древняну,
И ту часовню Иоанна,
Что пляшет в небесах,
                одна.


БРЕД О ВЕНЧАНИИ

Я буду стоять с Тобой
В церкви, глухой и немой.
Только иконы зрячие
Кровью над нами заплачут.
Талым снегом по скулам.
Пасечным медом.
Запотевшим дулом.
Ручьями Крестного Хода.

Вечно в Париже
                хмарь-непогода.
Как в Питере...
Как в Нижнем...

Священник песню поет
О Всевышнем.

И дьякон басит.
И старуший хор голосит.
И мальчонки, гамены ли, Ангелы,
Льют дискантов елей...

Тебя венчают
С жизнью Твоей.

На голубкину лапку
Кольцо надень.
Глаза налиты любовью всклень.
Мы русские там,
Где есть русский храм.

Батюшка, спой,
                сколь жить осталось нам.


МЫ - В VENEZIA

О, как хочу ступить ногой
В гондолу с шеей лебединой...

Наш грязный мир.
                Чужой. Другой.
Наш жалкий век и мык скотины.

Рука - в перчатке до локтя,
И туфля - золотая пряжка...

Поля. И выстрелы: в дитя.
"Она дитя еще. Бедняжка".

С Тобой, о резкий ветер мой,
Сюда - в объятия зефира,
И никогда уже - домой,
И очи солоней сапфира,
И слезы льются - оттого,
Что пляшут маски с факелами,
И мы глядим на торжество,
И вся Венеция - под нами!

В гондоле мрачной и святой
Плывем, как дож и догаресса.
Как бы светляк в пещере леса,
Мне снился город золотой

Под небом голубым... - нет, НАД!.. -
Над облаками... над смертями
Расстрельными... где дым и чад...
Над оснеженными костями

В полях... вот - сказка из мечты!..
Спой, водогребщик, barcaiolo,
Пока уста твои чисты,
Пока - что жемчуг - смех веселый!

Спой про Венецию свою,
Пока скользим мы по каналу
У нашей жизни на краю,
Пока огнем горят кораллы

На пылко дышащей груди
Сияющей венецианки!.. -
Пока вдали секут дожди,
Грохочут взрывы, плачут пьянки... 

Мы здесь во сне, любимый мой!
Я счастлива: нам это снится!
О нет, я не хочу домой,
Во свисты пуль, в сундук больницы,
В бессмысленнейшие бои,
Где брат в пурге идет на брата...

О, туфли с пряжками мои,
Гондола черная, - куда ты?!..

Мы здесь еще! И Солнца плеск.
И тень - соломенная шляпа! -
Сеть - на щеках. И яркий блеск
Волны. И лев на толстых лапах.

И на San Marco мы, вдвоем,
В Венеции, любимой сроду,
Так кормим голубей, поем,
Так смотрим в радужную воду,

Так крошим хлеб,
                как будто нет
Ни голода, ни тьмы, ни страха,
Ни смерти, - лишь священный СВЕТ,
Обнявший тело, как рубаха,
Лишь светлый город на воде,
Весь в небо вспыхнувший салютом,
И мы летим везде, нигде -
Улыбкой бархатной бауты,
И веерком для mascara,
И золотой, слепящей пряжкой...

И бред: дожить бы до утра.
И выхрип: пить. И выкрик: тяжко.

И над солдатиком в бреду
Я наклоняюсь, отирая
Ему губу и лоб в поту,
И шепчет он: "Я НЕ ДОЙДУ
К ТЕБЕ, ВЕНЕЦИЯ РОДНАЯ."

И взрыв! И руки все в крови.
И я крещусь: живой, живи.
И снег сечет мне лоб и щеки.
Поодаль огнестрел убогий
Валяется. Метель, плыви.
Спой, gondoliero, о любви.
Спой, barcaiolo одинокий.


*   *   *

Я в цветастых юбках, в павлиньих перьях.
По дешевке мои туфельки золочены.
Есть у шлюх смешное такое поверье -
Никогда не ешь картошки, в золе печенной.
Если съешь - в простую превратишься бабу.
Бог твою продажную шкуру сымет.
Превратит в одну из плачущих, слабых,
У кого не груди - дойное вымя;
У кого не живот - бурдюк рожальный;
У кого не глаза - коровьи слезы...

А я жизнью живу кинжальной.
А у меня подмышками пахнут розы.
Это не крестьянский пот, земляные соки.
Это не грубый ломоть для зубов голодных.
Зубищи да зубки клацнули - сроки!
Вышли сроки страданий народных.
Я не народ. Я вкусная селедка.
Я не народ: хризантема на одеяле!
Прости, огород, я капуста-кокотка,
И иноземные челюсти меня сжевали!
Лишь однажды, метя синими норками грязный,
Истасканный камень - в коем люблюсь - града,
Встретила под землей мужика: речь бессвязна,
Морда безглазна!.. - и была ему рада,
Как отцу... обняла его крепко за шею,
Попугайской деньги в шапку ему набросала...
А он, от духов моих, как от водки, косея,
Спросил, слепой:
                "Девка, а нет у тебя... хлеба и сала?.."
И я купила ему сала и картошки мерзлой,
И мы жгли костер в парке, где богачки, как собачки,
Гуляют, поднимая ножку над Мономаховой, Грозной,
Нищею Шапкой, над последней подачкой...
И мы картошку пекли в золе кострища,
И я чистила горячие, в шелухе, золотые комья,
И он вопрошал меня: "Хочешь стать нищей?.." -
И били в нас Солнца лучи, как золотые копья!
И он кричал мне: "Не, я не бедный!
Глянь, какие снегов алмазы!
А то кинут мне в шапку грошик медный -
Пойду, на всю чешуйку напьюся сразу -
И счастлив!.."

                А меня за грош распинают однажды -
И дважды - и пятижды -
                и... - сколько вас там, за дверью?!..

Провалитесь. Уже не алчу, не жажду.
Лишь хочу умереть красоткой -
                картошкой в павлиньих перьях.


*   *   *

Мое поломойство,
                мое судомойство,
Мое проститутство, мое............

То Царское - златом на мех - Домостройство.
Мое золотое житье.

Да, я позабыла, когда танцевала.
Суров Домостройный закон.
Лишь мужа в метелях одра целовала.
Лишь сына - во вьюге пелен.

Наручные часики тикают гулко.
Пора на работу. Пора
К несчастным клиентам,
                в пыльцу переулка,
В раскидку колен - до утра.

Короною - оземь - отброшено Царство.
Ах, если б и мне умереть.

...............Мое Проклинатство,
                мое Святотатство,
Мое Вспоминатство: НЕ СМЕТЬ...


КОНЕЦ ВЕКА. ТАНЕЦ МАДЛЕН

Наш век кончается.
Его бы не воспеть -
Охрипли голоса,
 И в трубы не сгудеть -
Заржавели!.. -
Его бы... станцевать...

Ах, мать-ты-перемать,
А может, прострелять?!..
А может, провизжать?!..
А может, просвистать...
        Какая прыть...
        Какая стать...

Какая баба... как лоза, гибка,
Что для корзин... как грудь ее горька.
Нога ее легка.
И юбка коротка.

Станцуй нам, баба, век - на все века.

- "Как звать тебя?"
- "Мадлен".
- "Французка, что ль?..
Ах, черная, ах, золотая моль...
В каком ты, баба, времени  жила?!..
Ах, в нашем веке?!..
                Врешь!.."

Какая мгла.
И снег какой с небес.
Без пояса... без юбки... без...

Гола. Смугла. На улице в ночи
Танцует. В кулаке - свечи
Огонь. И печью - золото кудрей.
Красивее цариц, царят, царей,
Беспутней проституток дорогих,
Печальнее полей нагих,
Укрытых снегом плеч...
          Как пляшет!
          Плачет - как...

О Магдалина. Разожми кулак.
Держи монету. Пляшешь от души.
Ступай.
Дыши.
Пляши.
Греши.

Пусть кто-нибудь попробует, как ты,
Сплясать свой век - от ужаса до красоты,
От печки - до коломенской версты,
От бойни до борделя, от фанфар
Близ трона - до тюремных утлых нар,
От ненависти - до такой любви,
Что только смерть....................

Люби.
Танцуй.
Живи.

Ты не Мадлен. Ты Магдалина. Ты...
Воскрылья рук. Шагов кресты.

И, если миру оправданье есть, -
Твой танец здесь,
Твой танец выбьет спесь
Из жадных сих, и молниями - хлесь! -
Горячий - весь,
Неутолимый - весь,
Весь - крестное знамение, весь - сон,
Что снился русским, кто чужбиной пьян,
Весь - хриплый, загрудинный, долгий стон
Расстрелянных, скатившихся в бурьян,
Весь - хохот баб,
Весь - ругань мужиков,
Весь - пыль мешков на шеях, на горбах,
Весь - стон и звон и гарь и лязг оков
И соль, и ржавь, и скрежет на зубах,
Весь - поцелуи на полынь-губах,
Что так дрожат, как флаги... свечи - так... -
Твой Танец, твой - на стогнах, на гробах,
За коий плачен был тебе пятак,
За коий - обухом по щиколкам, ступням,
В грудь - топором
                и плетью - вдоль спины...

Танцуй, Мадлен, по гулким площадям
Своей страны,
Чужой страны.
Ты, негодяй, ты хлопай ей громчей!
Монету шарь в карманных омутах!

.............Во славу Магдалины -
                сто свечей.
Сто жарких Солнц
             на золотых крестах.


ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ НАД МЕРТВЫМ ВЕКОМ

Я счастливая.
                Я танцую с Тобой.
Ты слышишь, ноги мои легки.
Я танцую с Тобой над своей судьбой.
Над девчонкой войны - ей велики
Ее валенки, серые утюги.
Над теплушкой, где лишь селедка в зубах
У людей, утрамбованных так: ни зги,
Ни дыханья, а лишь - зловонье и прах.
Над набатом: а колокол спит на дне!.. -
А речонка - лед черный - на Северах...
Я  танцую с Тобой,
                а ступни - в огне.
Ну и пусть горят.
                Побеждаю страх.
Мы над веком танцуем:
                бешеный, он
Истекал слюной... навострял клыки... -
А на нежной груди моей - медальон.
Там его портрет - не моей руки.
Мне его, мой век, не изобразить.
Мне над ним - с Тобою -
                протан-цевать:
Захрипеть: успеть!.. -
                занедужить: пить...
Процедить над телом отца: ...твою мать...
Поворот. Поворот.
                Еще поворот.
Еще па. Фуэте. Еще антраша.
Я танцую с Тобой -
                взгляд во взгляд, рот в рот,
Как дыханье посмертное - не дыша.
Так утопленнику дышат, на ребра давя,
Их ломая - в губы - о зубы - стук.
Подарили мне жизнь - я ее отдала
В танцевальный круг,
                в окольцовье рук.
Мы танцуем над веком,
                где было все -
От Распятья и впрямь,
                и наоборот,
Где катилось железное колесо
По костям - по грудям - по глазам - вперед.
Где сердца лишь кричали:
                "Боже, храни
Ты Царя!.." - а глотки:
                "Да здравст-вует
Комиссар!.." - где жгли животы огни,
Где огни плевали смертям вослед.
О, чудовищный танец!.. - вихрись, кружись.
Унесемся далеко.
                В поля. В снега.
Вот она какая жалкая, жизнь:
Малой птахой - в Твоем кулаке - рука -
Воробьенком, голубкой... -
                голубка, да.
Пролетела над веком -
                в синь-небесах!.. -
Пока хрусь - под чугун-сапогом - слюда
Наста-грязи-льда -
                как стекло в часах...
Мы танцуем, любовь!.. - а железный бал
Сколько тел-литавр,
                сколько скрипок-дыб,
Сколько лбов, о землю, молясь, избивал
Барабанами кож,
                ударял под дых!
Нету времени гаже.
                Жесточе - нет.
Так зачем ЭТА МУЗЫКА так хороша?!
Я танцую с Тобой - на весь горький свет,
И горит лицо, и поет душа!
За лопатками крылья - вразмах, вразлет!
Все я смерти
                жизнью своей искуплю -
Потому что в любви никто не умрет,
Потому что я в танце Тебя люблю!
В бедном танце последнем,
                что век сыграл
На ребрастых арфах,
                рожках костяных,
На тимпанах и систрах,
                сестрах цимбал,
На тулупах, зипунчиках меховых!
На ребячьих, голодных, диких зрачках -
О, давай мы ХЛЕБА
                станцуем им!.. -
На рисованных кистью слезы - щеках
Матерей, чьи сыны -
                только прах и дым...
На дощатых лопатках бараков, крыш,
Где за стенами - стоны,
                где звоном - смех,
Где ножом - кураж,
                где молитвой - мышь,
Где грудастая водка - одна на всех!
Ах, у Господа были любимчики все
В нашем веке - в лачуге ли, во дворце...
А остались -
                спицами в колесе,
 А остались -
                бисером на лице!
Потом-бисером двух танцующих,
                двух,
Колесом кружащихся над землей... -
И над Временем... - дымом кружится Дух... -
Только я живая!
                И Ты - живой!
Только мы - живые -
                над тьмой смертей,
Над гудящей черной стеной огня...
Так кружи, любимый, меня быстрей,
Прямо в гордое небо неси меня!
В это небо большое,
                где будем лететь
Все мы, все мы,
                когда оборвется звук........

...Мне бы в танце - с Тобой -
                вот так - умереть,
В вековом кольце
                ВСЕ простивших рук.


*   *   *

"Милая, высокочтимая M-me Louise!
Пишу Вам это письмо в отчаянии. Не могли бы Вы одолжить мне до января 600 фр. Если меня выгонят из квартиры, мне одна дорога - в публичный дом. Я очень не хотела бы туда попасть. Я лелею надежду, что когда-нибудь вернусь на Большую Сцену. Дорогая Madame, я упражняюсь ежедневно, и мне еще под силу сделать тридцать два фуэте. Помогите мне устроить мой вечер в одном из известных Вам залов - на rue St. - Genevieve или же в особняке барона Черкасова около парка Monceaux. Что Вам стоит снять зал на один вечер, всего на один?! Я показала бы публике новую программу - цепь танцевальных миниатюр a la Изадора Дункан: история России в живых картинах. О, клянусь, это было бы небезынтересно и для парижан, и для эмигрантов, бедняжек. Я тружусь над этою композицией то наяву, то мысленно... и, кажется, вкладываю в нее всю свою душу. (Она, душа, еще живая - даже странно!)
О, Madame, только шестьсот франков - и я спасена. Страшно оказаться зимою на улице. Вы одна здесь, на чужбине, моя поддержка и опора.
                Остаюсь с безмерным уваженьем и признательностью -
                Ваша бедная Madelaine
                ("белокурая бестия")"


БЕГ ПО УЛИЦЕ - ПРОЧЬ ОТ УБИЙЦЫ

Закушенные губы
Подковками зубов
А переулки-трубы
С глазетами гробов

Как на Париж похоже
Да больно вонь сильна
Из подворотен Боже
Зачем пошла одна

Бегу дыханья нету
А ветер платье рвет
И нитку хризолита
Заталкивает в рот

Юбчонка - хлесь по ляжкам
А сердце как медведь
Ворочается тяжко
Где ребра - кость и медь

За мною - дырка дула
Металла ржавый кус
В Париже я уснула -
В Расее я проснусь

Живей вздираю ноги
Прочь туфли каблуки
От жареной миноги -
Чешуйки-плавники

Какой вороний клекот
С фонарных эполет
Какой тяжелый топот
За мной - летящей - вслед

Ты кочерыга с гнилью
Насильник в полцены
Я твоему насилью
Так натяну штаны

Меня ты бил корежил
Плевал во лба алмаз
На брюха нежной коже
Колол мне Третий Глаз

Колол иглою в жилы
Колол в живот копьем
Ты побегунчик хилый
Поймай меня живьем

Но я уже тобою
По горло - вся - сыта
И ветер рвет трубою
Кричащие уста

И дождь сечет мне рожу
Красивый потный лик
Такой лошадке вожжи
Не стянешь в пятерик

Стреляй
             Дрожит ручонка
Ножонки что ухват
Пали слабак мальчонка
Хоть в темя мне   хоть в зад

Да я внезапно грудью
К тебе мразь развернусь
Дождливому безлюдью
Всей жизнью поклянусь

Схвачу за ворот платье
В кулак - и дерну шелк
И голое объятье
Гляди голодный волк

Гляди зубов подковку
Смеющихся в ночи
Пупок с татуировкой
Глаза ярчей свечи -

Безумней чем корона
Синее чем сапфир
Из перстня Соломона
Пришедшего на пир

В грязи где плач так тонок
Печаткой шины - Рай
Стреляй в меня подонок
Стреляй в меня   
Стреляй

Пали в веселье  в славу
Последнего Суда
Ты выстрелишь в шалаву -
А попадешь в себя

Все ближе два багровых
Пылающих зрачка
Рог-револьвер коровий
В дожде трясет рука

И палец на собачку
Трусливо жадно жмет
И подлую подначку
Мой разум не поймет

ЖИВОЕ - БУДЕТ - БИТЬСЯ
И с выстрелом зараз
Свалился мой убийца
В кисель дорожный  в грязь

"Живи и здравствуй крошка
Прелестное дитя"

Кто дал ему подножку
Пойму сто лет спустя

Ребенок ли девица
Мужик что подгулял
А  Вавилон-Столица
Все плакал и рыдал -

Отчаянным и серым
Застиранным сырым
Дождем без дна   без меры
Соленым  пьяным в дым

И я в дожде из уха
Сережечку сняла
И зарыдала глухо
Среди добра и зла

А улица смеялась
Огнями и водой
И камнем подымалась
Над голою халдой

Над телом - что - заплаткой -
В прореху-смерть-дыру
Над мраморной лопаткой
Продрогшей на ветру


БЕГЪ

Кружево ветвей.
Мы бежали: скорей.
Мы на брюхе ползли.
Пел вдали соловей
С родимой земли.

Пел родной соловей.
Дул родной снеговей.
Как смешались дыханья
Холопья и царей.
Одинако хрипят.
Одиноко глядят.

Ноги вязнут в снегу.
У приблудных котят
Нет дороги назад.

А в России - салют.
А в России - убьют.
К нам с Тобою
               коней вороных подведут.
Оседлаем зверей:
               по сугробам - вперед!..
Снег летит.
Снег целует глаза и рот.

Из-за снежной ракиты -
                прицел в спину - нам...
Конь, скачи, вороной,
                по замерзлым лугам.
Палаченки, стреляйте!
                Умрем как Цари -
На конях, снегом высвеченные изнутри;
Мы на родине!.. рана в груди - как орден
Станислава ли... Анны... на конской морде -
Серебристая инея бахрома...

И валюсь я с коня, убитая, в снег,
Как с плеча калики - наземь - сума.
Кончен БЕГЪ.

И родной соловей поет над зимой.
Он сумасшедший. Он же немой.
В кружевных ветвях -
Весь в крови висок -
Заливается, свищет, играет
БОГЪ.

О, и Он одинок.
О, и Он одинок.

Только одна беда:
Он не умрет никогда.

Журчит под губами коня
В черной полынье
Святая вода.


*   *   *

Посреди Армагеддонской улицы кривой
Я танцую с непокрытой, яркой головой.

Снег валится как из рога... белый виноград...
На костях домов убогих - свадебный наряд...

Ночь стекает черным маслом... ведьминым питьем...
Век прекрасный, век несчастный, мы с тобой уйдем.

Только танец я станцую прежде, чем убьют,
Прежде, чем из раны - крови - в чарочку - нальют.

Черный город дышит вьюгой. Я под фонарем
Танец бешеный танцую с ноченькой вдвоем.

Умер мир, слепой и бедный: грады, села, весь...
Се, Армагеддон последний. Я танцую здесь.

Танца яростного кроме - что осталось сметь?!..
Ночевала на соломе. Коркой грызла медь.

Видела, как плачут - страшно - мертвые дома -
Пустотою глаз вчерашних: рукопашна - тьма.

Кулаками я сбивала красную звезду.
Шла дорогами чужбины босиком - по льду.

Из Парижа - дол спаленный - ржавые поля -
Прямо до Армагеддона шла тобой, земля!

И дошла. И вот танцую. Снег родной летит.
Вас через метель целую - тех, кто жив, убит!

Век живых, гляди: кокотка, смуглое бедро,
Пляшет и плывет, как лодка, смоляно ребро.

Мертвых век, ты не увидишь дикие прыжки...
Нет, меня ты не обидишь - так стопы легки.

Так фонарный свет тяжелый ступой в темя бьет,
В белый лик, слепой и голый, в раскаленный рот.

Ничего уже не вижу - танцем бьюсь во тьме!
Бубен неба ниже, ближе... звоны - по зиме...

Мир. Тебя я станцевала. Вон - за поворот
Вырвусь - и стрелок усталый дуло развернет

Прямо в лоб мне...
                в подреберье...
                прямо в жадный рот...
Грохот!
Выстрел!
Я... не верю...
Танец... не умрет...

И, когда на снег резучий упаду крестом,
Все подумают: танцорка!.. погрозят перстом...

Ах, плясунья, ах, хитрюга, - выделала па!..
.............Я умру одна, без друга, от пурги слепа,

В танце снега,
                в пляске века,
                в посвисте конца,
От небесных звезд колючих не укрыв лица,

И калека халкидонский тихо подгребет,
Хилый шкет Армагеддонский, со щербиной рот,

И, нагнувшись, сипом-хрипом выцедит: "Ура.
Кончен бал, погасли свечи. Кончена игра".

И за все мое старанье, танец-мой-бедняк,
Всунет теплую монету в мертвый мой кулак.


*   *   *

Я долго так была больна.
          (...Ах, разлетайтесь, юбки!)
Я бредила: тебе жена.
          (...Ах, крыльями голубки!)
Хочу я мирра и вина.
         (...Ах, улыбайтесь, губки!)
Да я и так уже пьяна.
         (...Ах, косточки, - как хрупки!..)

...В дому, у ледяна окна,
Кощенкой драною, одна -
О, без парчи-без шелковья -
Чахоткин стон - вся жизнь моя -
Пускай уродка - лунь-сова -
Трясется в танце голова?!.. -
Трясется в плаче... -
                и едва -
Чрез пальцы - старые кресты -
Мой страшный хрип: о, только Ты,
О, только Ты один и есть.

А ветер рвет со крыши жесть.
Тебя, Тебя лишь даждь мне днесь.

Со мной всю ночь Ты танцевал.
Гремел горячий карнавал.
Блестели плечи-пироги.
Шампанским брызгались враги.
С надменных губ вино лилось.
Торчали груди вниз и врозь,
Как вымя козье: запах роз.
И подошел Ты вдруг и вплоть -
И взял меня: мужик - ломоть -
Вот так - ко рту... -
                и в вальсе - вдоль -
И вширь - и вкруг -
                и вдруг - и в боль
Мы втанцевали! -
                в пир огня:
И Ты в руках держал меня -
Как зимородка - рыбачок,
Как приварен к костям - смычок,
Нежней родильниц - у груди...

Я задохнулась. Погоди.
Нас в гордом танце больше нет.
Зима. И сумасшедший свет
Звезды. И я в дому одна.
          (...Ах, разлетайтесь, юбки!..)
Кому на свете я нужна?..
          (...Ах, старые зарубки!..)
Пьяна старуха без вина...
За стенкой - музыка слышна...
Я буду лишь Тебе жена.
Сойди с иконы. Допьяна
Целуй беззубки-губки.
Я распахну себя до дна,
До тьмы, до снежной крупки.

Пусть ребра напрочь заметет.
Пусть сердце обратится в лед.
Но руки лишь Твои и рот... -
             Ах, крыльями голубки............

"Батман и гранд-батман - наиболее эффектные движения в классическом балете. Нетрадиционный балет, превращаясь в свободно варьируемый танец, отказавшись от пируэтов и фуэте, сохранил в арсенале художественно-технических танцевальных приемов батман, как наиболее яркое средство пластической выразительности. Двадцатый век запомнил летящий танец Айседоры Дункан, Иветт Шовире, Галины Улановой, Магдалины Иловайской-Романовой. И Дункан, и Романова в батмане словно бы взлетали, как птицы, над сценой..."

                (И. К. Айвазян, "История танца". М., 1975)


*   *   *

- Зачем вы написали про танцовщицу?
- Потому что о ней никто не написал бы никогда.
- А она правда была проституткой в Париже и родней Царя?
- Правда. Здесь все правда.
- Врете! И что ее Магдалиной звали - это Вы тоже врете! Все придумали! Таких и имен-то на свете давно нет!
      
     ...Мадлен, Мадлен. Бедная моя. Бог весть когда я еще буду в Париже - охладить пылающий лоб мрамором твоей надгробной плиты в St.-Genevieve-de-Bois. БЕГЪ в Россию тебе лишь приснился. Спи. Ты узрела век. Ты станцевала его весь. Ты станцевала все. Ты станцевала даже меня - иначе зачем бы я просыпалась среди ночи в твоих слезах, шепча любимое тобой имя, всовывая ноги в твои дешевые, от Andre, позолоченные туфельки.
      Ты сгорела в танце, как сгорает парижский ли, голицынский ли мотылек на огне твоей свечи, купленной в храме на  rue Daru, воткнутой в серебряный Романовский подсвечник. Лети в батмане над досками, лужами, над грязью, сукровью. Лети быстрее птицы. Быстрее пули. Лети над веком. Над всеми мужиками, покупавшими твой непродажный танец и тебя.
      Ты уже не эмигрантская курва; ты лучезарный Ангел. И дети и старухи молятся тебе. Танцуй на облаках. Твердь небесная тоже хорошая площадка для разминки рук, ног и крыльев. Тебе аплодируют столицы мира, залитые ночными огнями, объевшиеся красивыми плясуньями под завязку. Танцем живота и зада их не удивишь. Чем танцуешь ты?! Телом ли?!
      Прыжок. Батман. Еще батман. Полет.
      Браво!
      Браво, девчонка - ни морщин на коже за целый век, ноги все так же легки и сухи, румянец на скулах, золотая кипень волос. Мамка назвала тебя Магдалиной: ну и имечко. Постригись в монахини - будешь хоть Марией.
      "Нет, я Мадлен!"

- Она Мадлен, и я ничего не придумала.
- Вы знали ее, когда жили в Париже?
- Я даже видела, как она танцует. И кричала ей: "Браво, Мадлен!"
- А может... это вы сами... и есть эта самая Мадлен?!..
- Нет. Я не танцовщица. Я музыкантша. Иногда я имела честь подыгрывать ее танцу на рояле.
      Вздох. Молчание. Сгущенье тьмы. Высверки глаз.
- А счастливчики все же артисты. То им любовь, кровь... цветы на сцену швыряют, тащат... им и горе не в горе - все у них танец на уме, музыка...


     Музыка.
     Я сделаю тебе новую музыку, Мадлен.
     Танцуй.
     В новый век ты должна входить, танцуя и смеясь: влетать.
     Батман!

- А что стало с Владимиром... ну, с тем... с ее любовью...
- Владимир, муж Мадлен, похоронен в Париже вместе с женой.
- Он что, яд принял?..
- Заткнись, курица, ты же помнишь - черные кони на белом снегу... Он просто упал с коня. И захлебнулся снегом.
-  Нет, он умер раньше нее, и она оплакала его.
- А он был аристократ?
- Великий Князь.
- Почему у вас нигде об этом ни слова?!
- Надо уметь молчать.

Тьма. Молчанье. Музыка. Улыбка на губах.

     Мне никогда не спеть и не сыграть так, как станцевала ты.
     Но ты любила - и я люблю.
     Это единственное, что я могу повторить ТВОЕГО в холодном зимнем мире, где тебя больше нет.
     А ты летишь в облаках, танцуешь на снеговых горах,
     и я машу тебе рукой,
     и я люблю тебя такой -
     сверкает голень,
                пятки сверк,
     и я гляжу все вверх и вверх;
     о, подними, моя Мадлен,
     как юбку, небо до колен,
     подмышки звездами раскинь -
     какая ночь...
                какая синь...


 СТРАСТИ ПО МАГДАЛИНЕ


                “Мария Магдалина,
                Идем со Мною в Рай”.

                (Из французской народной песни ХVI века).


*   *   *

Ну вот я вся - Мария Магдалина!
Я к вам бежала - через все века.
И вот я на снегу лимоном стыну,
А Галилея, Боже, далека.
Ударят по щеке - подставь другую!..
Не слабость это - сила!.. - на ветру.
Всех, зревших на снегу меня - нагую,
Под дых меня пинавших - соберу.
Я соберу всех страждущих, голодных
Под тощее свое крыло,
На кухню грязную, в угрюмый дом холодный,
В то нутряное, дикое тепло.
И будут есть и пить, отогреваясь,
Кусать блины прогорклые мои.
И буду я глядеть на них, живая,
И плакать от большой любви.


ЖИТИЕ МАГДАЛИНЫ

Жизнь - засохшая корка.
У смерти в плену
Я - старухой в опорках -
Себя вспомяну:
Вот к трюмо, будто камень,
Качусь тяжело,
Крашусь, крашусь веками, -
А время ушло.

Я, тяжелая баба.
Мой камень тяжел.
Летописца хотя бы!
Он - в Лету ушел…
Я - сама летописец
Своих лагерей.
Общежития крысьи
С крюками дверей.
Коммуналок столичных
Клопиный лимит.
“Эта?..” - “Знать, из приличных:
Не пьет, не дымит”.

Я троллейбус водила:
Что Главмежавтотранс!..
В мастерские ходила - пять рэ за сеанс.
Ярко сполохи тела
Дрань холстины прожгли…
Я в постель не хотела.
Баржой - волокли.
На столе - “Ркацители” -
Как свеча, поутру…
А художники пели,
Что я не умру.

Не морщинься ты, злое
Зеркалишко мое.
Жизнь - жесточе постоя,
Синей, чем белье.
Я сначала балдела:
Меня - нарасхват!..
Огрузняется тело.
Огрызается мат.
Рассыхается койка:
…Где - в Тамбове?.. Уфе?..
Вот я - посудомойка
В привокзальном кафэ.

Руки в трещинах соды.
Шея - в бусах потерь.
По бедняцкой я моде
Одеваюсь теперь:
Драп-дерюга от бабки,
Молевые унты,
На груди - лисьи лапки
Неземной красоты…

Вот такая я тетка!
Ни прибавь. Ни убавь.
Сколько жизни короткой.
Сколько глупых забав.
Сколько веры убитой.
И детей в детдомах,
Что по мне - позабытой -
Тонко плачут
                впотьмах.


ЯРОСТЬ

А это вы видели?! Эту косу?!
Я грудью вперед свое тело несу -
И златом, и маслом текут по спине
Мои волоса, ненавистные мне!
Я знаю потребу. Я знаю ярлык.
Гляди - в подворотне сует мне старик
Дрожащий червонец: я - пайка ему,
В голодном безлюбье взалкавшему - тьму!

Да, тело мое - это просто еда:
Я плотью богата - такая беда!
Грудаста, бокаста, - голодные, жми!
Хватай! Возгоржусь, что была меж людьми -
Ржаною буханкой, питьем из горла,
И ужином смертника молча была, -
Ломали, вгрызались, крошили, смеясь,
На снежную скатерть, в дорожную грязь, -
Шоферы, геологи и голытьба,
И старый тюремщик с решеткою лба,
И юный художник, что маслом пропах,
И зэк-старикан, величавый, как Бах,
И тучей - рыбак в огоньках чешуи,
И рокер, замучивший песни свои, -
Весь нищий, родной, голодающий сброд,
Которого я нарекаю - народ, -
Я - хлеб твой насущный! Ломай, не жалей!
Кусай и целуй! И по новой налей -
В стакашек бумажный, в граненый хрусталь
Да в каски афганской блестящую сталь…

Грудями - вперед! И вперед - животом!
В каких житиях я пребуду потом -
На то наплевать.
На Земле я жила
И бабьей краюхой
Мужам я была.


НОЧЬ

Приклонись, гость ночной, головой забубенной
Ко вспотевшему, да без сорочки, плечу…
А любовь-то страшнее работы поденной.
Спину горбь, надрывайся - через не хочу.

Утром встанешь, глотнешь молока из бутылки -
Хорошо!.. - а чекушку я приберегу…
А сейчас - ночь идет. Майся, вкалывай пылко -
Умирая, рыдая - через не могу.

Неужели такое тебе я спасенье -
Златовласая я, длинноногая я, -
Неужели такое тебе Воскресенье,
Неужели такая тебе я семья?!

Как сплелись - не разымешь!.. Меня не убудет.
От какой же петли я спасаю тебя,
Ты, мужик, ненавистный, звериный, как люди,
Человече, над коим заплачу, любя?!

А ты встанешь-потянешься - длань Аввакума!
Годуновская стать! бычьи плечи Петра! -
И, смеясь, на красавицу глянешь угрюмо,
Что с тобой, торжествуя, плыла до утра.


УТРО МАГДАЛИНЫ

Воистину сын человеческий слаб!
Торговец на рынке и форточный вор,
Смерд - меж мужиков и владыка - меж баб,
Мычащий теленочком, думая: хор…
Но он же - о, чудо! - еще и силен.
И силы такой и Самсон не видал:
Газетами ушлыми взятый в полон,
Упрятанный миром в мышиный подвал,
Так жаждущий слямзить, урвать хоть кусок,
Бегущий за ним во пургу! в гололед! -
Вдруг видит: как купол небесный высок…
Вдруг слышит: то хор о смиренье поет…
Напрасно! Спросонья, едва помолясь,
Златую цепочку крадет со груди
Любимой… И - наспех - в дорожную грязь,
Где: НЕ ВОЗЖЕЛАЙ. НЕ УБИЙ. НЕ БЛУДИ.


ЖАЛОСТЬ МАГДАЛИНЫ

В сугробе да в грязи, у водостока,
Под теплым брюхом тающей стены
Спит человек - до времени, до срока.
Морщинистые веки смежены.
Я подойду. Его я растолкаю.
За ватник обгорелый затрясу:
Вставай, милок, вставай!.. Судьба такая -
Застынешь в граде стольном, как в лесу!..
И так коснусь отверженной щетины
Ладонью голой - ток меня пронзит:
От мира, где - посмертные крестины,
Где - подзаборным холодом сквозит!
Вставай, мужик, дурак, какой ты глупый -
Замерзнешь, задубеешь, заскулишь…
Тебя целую крепко прямо в губы -
Прогоркло, пьяно дрогнувшие лишь.


*   *   *

Художник ты мой!.. Ты меня - написал?!
Да разве достойна я кисти твоей -
Пропахшая тою же, что и вокзал,
Великою гарью спешащих людей,
С локтями в заплатах, с порезами вен -
А шрамы браслетами не заслонить, -
Навек в коммунальный упрятана плен,
Где ночью - компота на кухне испить…
А ты меня выбрал! И кисти, как лес,
Шумели на пьяном морозном ветру!
И я поняла: мрак безвидный исчез.
И я поняла: никогда не умру.
Да, я не умру - потому что стоишь
С палитрою грязной, в потеках дождей,
И нищую пишешь церковную мышь,
Живущую бедно меж пышных людей!
Все пишешь: овечий залатанный шарф,
И масла ожог, и босую ступню,
Смороду помады - и яростный шаг
Из сумрака спальни - навстречу огню,
И слезы - слезами крещу я детей! -
И дым папиросный, голодный мой дым…
И кисть твоя пляшет лютей и лютей.
И лик мой восходит над телом моим.


ЧАСТУШКИ МАГДАЛИНЫ

- …Не бранись вдогон метелям
Нашей бранью матерной!
Мы перед тобой расстелем
Переулок Скатертный!

Не ругайся непечатно -
Чей ты муж! да чей ты сын! -
Ты над скатертью камчатной
Солнца алого графин

Опрокинь! - Да извинись
За пятно кровавое!..
Вся такая наша жизнь:
Грязь мешать - со славою…


- Купол там! Купол здесь!
Двери задубелые!
Не заштатная весь -
Столица дебелая…

               Снег слетает прямо в грязь
               Денежкой серебряной…
               Вот прохожий - чисто князь -
               Лепка лика древнего…

               А как рот отворит -
               Что тебе офеня:
               По-московски говорит,
               Ботает по фене!

               А такси так жужжат
               Мимо магазина:
               Был тогда Охотный ряд,
               А теперь - Бензинный!..


- А на Трубной грязь такая -
Что там кофе-шоколад:
Так на сапогах сверкает -
Крупны яхонты горят!

Джинсы выцвели мои -
Заново не сваришь!..
Умираю от любви
На Цветном бульваре!..

А народ из метро
Валит, как из рога:
Что там злато-серебро -
Снежная дорога!
 
Над ушанкой - Москва.
Москва - под ногами.
Я рекою жива
Меж Ея брегами…


- Я на церковь крещусь.
Щурюсь: первопуток!
         В преисподню спущусь
          На пятнадцать суток…

               Отпустите меня! -
               Изо всех поминок -
               В полыханье огня:
               На Центральный рынок!

               Что, торговец, заломил
               Бешеную цену?
               Без лимона свет не мил -
               Дай куснуть цедру!

               Мне не жить без кураги!..
               Милостыньку клянчу:
               К снегу - в черпачок руки
               Положи впридачу

               Только ягодку одну,
               Худую, сушеную, -
               Только мир, да не войну,
               Да жизнь мою… сужденную…


*   *   *

Никто не знает часа своего.
Вот ты лежишь, убита, в подворотне.
А там - народ справляет торжество.
И нет его страшней и полноводней.
Ты шла, дышала, яблоки брала
С весов обманчивых у завитой торговки,
Трамвая утомительно ждала…
И тяжкие серег твоих подковки
Болтались на ветру и на весу!..
И страха ты не ведала, родная!
И я тебя от смерти не спасу!
Убитую - тебя не опознаю!
А ты лежишь. И кровь твоя течет -
За все грехи, содеянные нами.
А там, по улице, топча дегтярный лед,
Течет, течет, течет родной народ -
Спиралями, кругами и крестами.


РАЙ МАГДАЛИНЫ

Рай! Это Рай!..
Земля, мой Рай, живи, не умирай.

Тебя укрою - горы-твои-груди -
Снегами!.. И ветра, хрипящие в простуде,
Худые ребра высохших полей -
Укрою вьюжной нежностью моей!

Рай золотой! Вот я и умерла…
Вот и лежит на краешке стола
Ржаной надкусанный, горит початая бутылка,
Коса развитая так падает с затылка,
Как водопад сибирских диких рек,
В которых утонула вся - навек…

Рай, милый Рай!.. Не жмись. Прими меня -
Я мужикам огнем плясала близ огня,
Когда печная дверца - сердцем билась,
Когда - продажная - я в сотого влюбилась,
Со всею мощью буреломов и дождей,
Со всей звериной нежностью моей!
Прими же, Рай, надомницу свою!
Не дебоширю, ближнего не бью,
А лишь люблю - всем животом тепла,
Лопатками, где мерзнут два крыла,
И клеткой лестничной, где ребрами - перила,
Крестом из бирюзы, что матерь подарила,
И грязью, хлещущей из-под машинных шин
В нас, псов и доходяг, в нас, женщин и мужчин,
И смертной колокольней деревенской,
Давящейся в ночи рыданьем женским
Над заболоченною дымною страной,
Так обреченно - над тобой и надо мной,
Над сединой солдатских матерей,
Над судным лязгом номерных дверей,
Над крошками ржаными - вороньем полей,
Над ледяной рекою нежности моей…


СЕМЬЯ МАГДАЛИНЫ

Все любимые - с нами.
Будто кровные братья,
Ночью встанут, как пламя,
Над железной кроватью.

Кто в метельных овчинах,
Кто в промасленных робах -
Встанут к ложу мужчины
Из забвенья, из гроба.

И, от горя незряча,
От любви занедужив,
Тихо женщина плачет
И готовит им ужин.

Ешьте, пейте, родные!..
Поцелуи - забыты.
Вы мне - дети больные,
Градом жизни побиты.

Вам стелила постели.
Руки тесто сминали…
В холодах, в запределье
Вы меня вспоминали?..

Как смеялся Василий!
И - как плакал Владимир…
Как рубахою синей
Небо - неизгладимо!

Вас люблю не любовью -
Дрожью помнящей кожи.
У Григорья над бровью
Шрам - мне жизни дороже!

Вы мне - дети отныне!..
…Только плачет бесследно
В человечьей пустыне
Мой ребенок последний.


ПЕСНЯ ПОДРУГИ МАГДАЛИНЫ МАРГО

А я не верю в любовь ни на грош
Это - заколка
               Это - брошь
Это - в стене заплеванного храма - брешь
Это - пирожок на рынке
                бери и ешь
Меня на потребу толпе старухи пекли
Учили как устроен мужчина
                чтобы ласки его прожгли
Я училась как зверь
                я все уловки переняла
Я любовью за хороший обед платила - такие дела
Я научилась жертве
                я научилась поддельному добру
Я научилась быть красивой после попойки - поутру
Я научилась не снимая тряпок - а все ж голяком -
Со всеми кто был со мною едва знаком
А меня - по видео - ноздрями глядят
Вбирая мой огонь
                всасывая мой яд
Мою гарь
              мой смог
                мой золотой мазут
А меня - на каталке - в реанимацию везут
Поздно
            Я не любовь
            Я в руке урки - кастет
Я в этом потном кулаке -
                уже шестнадцать лет
И я знаю только одно -
                врежь  вмажь  убей  ударь
И во веки веков
                и ныне и присно
                и встарь


МАГДАЛИНА ГОТОВИТ НИЩУЮ ЕДУ НА КУХНЕ

Простой картошкой, салом накормлю.
В наряд потрепанный оденусь.
Да потому что я вас всех люблю.
И никуда от этого не денусь.
И никуда от счастья не уйду,
Распатланная, старая, скупая -
Готовить вам, возлюбленным, еду,
Свои грехи и крики искупая!
Вы будете, смеясь, и есть и пить…
И легким будет алюминий мисок…
А я у сердца буду вас хранить -
Писать я буду на бумаге грязной список…
Ты!.. год назад обедал тут, от холода дрожа…
А ты - намедни заходил, любимый…
И зелье пил!.. И рыбу ел с ножа!..
И побежал - опять - навеки - мимо…
А я - расплющу нос и губы о стекло,
В окно следя тебя в метели…
И сохраню последнее тепло -
Плиты, молитвы и постели.
Простой картошкой, салом… накормлю…
В наряд потрепанный оденусь…
Да потому… что я вас всех… люблю…
И никуда…
                (засыпает)   


МАГДАЛИНА СНОВА ПОЕТ ЧАСТУШКИ

Голь ты перекатная, лебедь сизокрылая!
Ты, Москва стовратная - мордами да рылами…

Ты - мехами бурыми. Ты - шерстями вьючными.
Ты - бровями хмурыми, скулами разлучными…

Ох, толпа ненастная! Шапкины залысины…
Где - лицо прекрасное: в мордах волчьих, лисьих ли?!

Неостановимая кипень многоглазая…
Где - лицо, любимое душнотой да связою?!

Я к тебе приращена снежной пуповиною -
Время наше страшное, неостановимое!

Из горла подземочки - на хребте толпы чужой -
Лик веселой девочки - да с моей, моей душой…

Бог, неужто - это я?! Повторюсь неужли?!..
Эх, толпа, моя семья, глаз горящих угли!

Ты, девчоночка, беги - дылда, телебашня!..
Повторить ты не моги крестный путь мой страшный…


РАСПЯТИЕ

Господи!.. А Крест-то - покореженный…
Как из проволоки - тело рукокрылое…
Так перед Тобой с душой стреноженной
Я стою, полна рыдальной силою.

Грязь пила - бездонными стаканами.
Отмывалась - шаек в банях не было!..
Господи, ну глянь очами пьяными -
Помолюсь Тебе из прошлой небыли.

Помолюсь отцу, над рюмкой вермута:
“Сильных я люблю людей!..” - кричащему.
Помолюсь возлюбленному первому -
Мальчику сопливому, ледащему.

Помолюсь возлюбленному сотому -
Машинисту в том купэ зашторенном,
Что на блюде мед разрезал сотовый,
Чьи ладони пахли “беломориной”…

Обовью власами ноги, мытые
Лишь слезами, вдосталь исструенными:
Пулею и миною - убитого,
Чохом и навеки - погребенного…

Господи! Сколь отпустил страдания!
Я перед Тобой - живая женщина.
Наконец-то дождалась свидания.
Наконец с Тобою я обвенчана.

И, дрожа, - вот руки обвиваются
Вкруг доски, пропахшей кровью, солью ли…
Как по-человечьи называется
Это чувство?! Страстью ли?! Любовью ли?!

Буря - вся! И грудь моя вздымается -
Морем, взбудораженным вулканами!
Так мужчины с нами обнимаются -
С пьяными, слепыми, бездыханными,

Над заваркой чайною - согбенными,
За кефиром малышне - спешащими,
С вымотанными ночными сменами,
Занавески “Примою” коптящими,

С нами, заревыми Магдалинами,
Чьи загривки - жизнями нагружены!

…И дрожу, прижавшись журавлиною
Шеей - ко Твоим стопам натруженным.


ХОД МАГДАЛИНЫ ПО ЛЮДСКОЙ ПУСТЫНЕ

Я босыми ногами шершавую твердь исследила -
Все отлоги и горы в колючем поющем снегу,
Все разъезды, где рельсы сшибаются крестною силой,
По которым бесслезно катить я теперь не могу…

О, родная держава, как ноги мои да спознали,
Да измерили щебень твоих полустанков и круч,
Грязный лед привокзальный истопали, исцеловали,
Когда очи следили из туч излетающий - луч!

А собак-то, собак - все за мной норовят увязаться,
Черной кожей носов тычут в полы дубленки моей…
О, родная страна! До тебя уже не докричаться -
Лишь идти босиком по тебе, чуя землю больней и больней.

Чуя, видя все то, что не зрела доселе, слепая -
И культи двадцатипятилетних,
                и пьяные космы старух,
И глаза молодухи - речной синевою без края,
Что при взрыве железнодорожном потеряла и зренье, и слух…

И пацанчика - из-под очков изумленно косится
На кассиршу, что очередь в ватниках яростно так костерит,
И застывшие на забайкальском морозе - в рыданье - ресницы
Проводницы брюхатой, чей схож с Богородицей вид…

Это - истина: так!
Этот путь - он один мне остался!
Нам-то, странницам русским, простор да пурга - чисто хлеб:
Был мужик - да уплыл, наигрался да нацеловался,
Ну, а бабе - опять в вихревую поземку судеб!

Котома там заштопана?..
                Эх, не годится обувка -
Сапоги не чинены, на обнову не хватит зарплат…
И во тьму - босиком, и во скулы бьет снежная крупка,
И лицо обвивает цветастый, в сельмаге закупленный плат.

Так иду по стране - сумасшедшей, юродивой, нищей,
Молодою? - нет, старой: чернею, сивею уже
Серебром стародавним - а очи все ярче и чище,
И все ближе холодный простор беззащитной душе!

И все внятнее толпы людские, все горше, роднее,
Все жесточе врезаются прямо под сердце, под грудь -
И мальчишка на рынке, с глазами волчонка, крадущий гранат,
                и раскосая та Виринея,
Что по карте ладони моей предсказала навеки мой путь.


ПЛАЧ МАГДАЛИНЫ

Снег сыплет - лучезарный и святой,
Снег сыплет - жесткий, колющий подглазья…
Я прядью в золотых власах - седой -
Плачу за красоту и безобразье.
Горит стола пустынная доска
Под воблою засохшими локтями.
И напролом через меня - тоска
Идет заиндевелыми путями.
Ну что ж! Я вся распахнута тебе,
Судьбина, где вокзальный запах чуден,
Где синий лютый холод, а в тепле -
Соль анекдотов, кумачовых буден…
Где все спешим - о, только бы дожать,
До финишной прямой - о, дотянуть бы!.. -
И где детишек недосуг рожать
Девчонкам, чьи - поруганные судьбы…
И я вот так поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
А все ж - размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.
Мне - думу думать?! Думайте, мужи,
Как мир спасти! Ведь дума - ваше дело!
А ты - в тисках мне сердце не держи.
А ты - пусти на волю пламя тела.
И, лавой золотою над столом
Лиясь - очьми, плечами, волосами,
Иду своей тоскою - напролом,
Горя зубами, брызгая слезами!
Я плачу! Это значит - я плачу
Безмолвным состраданием гигантским
Долги за тех, кому не по плечу
Их отплатить в забоях, в копях рабских!
На всех фронтах, где гибнут, матерясь!
В исхлестанных насилием подвалах!
По всей земле, куда я прямо в грязь
Разрытую, рыдая и крестясь,
В гробах сребристых
                милых опускала…
Какой там снег подобен хрусталю?!
Веревкой мокрой бьет - и бьет за дело!
Я плачу! Это значит - я люблю!
И слезы жадно так текут по телу,
По высохшим изюминам грудей,
По топорищу звонкому ключицы,
По животу, что - шире площадей
И шрамами бугристыми лучится,
По всем таблеткам, питым наяву,
По всем бутылкам, битым - эх! - на счастье…
Я плачу! Это значит - я живу.
И слезы - жемчуга округ запястий!
И, здесь одна безумствуя, гостям
Не вынеся с едой кровавой блюда,
Слезами теми я плачу смертям,
Которые со мной еще пребудут.


 ПОДВАЛ МАГДАЛИНЫ

Я хочу - сюда.
…Я не хочу - сюда!

…Я спускаюсь по лестнице. На ступенях - вода.
Там одиночная камера? Вхожу, слепа.
“Ты!.. Здорово, старуха!.. Серьгу вынь из уха!..” -
                свистя, улюлюкая, мне кричит толпа.

Там стол с бутылками - я сажусь к столу
Там плохо целуются в пыльном углу
Моя подруга плюнет в меня вином -
И я утрусь и помолюсь  чтоб это было сном
Но - дудки 
            Всех надули
                Это отнюдь не сон
Это - Подвал который вами заклеймен
Это - Подвал который нами обжит
Где вена под кожей как паутина дрожит
Где губы окуну в молитву и табак
Даром что мир - не церковь и не кабак
Даром что мир - не лагерь и не детдом
Откуда мне знать что с ним будет потом
Откуда мне знать что там будет со мной
А я уже побыла в сем мире и шлюхою и женой
А я уже побыла в сем мире подписчицей на журнал
Из которого правду о нашем богатстве
                всякий нищий узнал
А я уже побыла в сем мире и жертвою и палачом
И потому мне все - дешево   мне все - нипочем
И потому я на вокзалах хватаю за рукав побирушку
                и в подвал свой веду
Чтобы накормить и отогреть - себе на беду
Ибо она пошлет меня матом как только будет сыта
А я и так прочернела углем  я отнюдь не свята
Я такая же побирушка    я такая же лебеда
И меня как ее ждет болезнь и глад и беда
И меня как ее ждет простыня и доска
И комья на крышку кинет чужая рука
И чужая душа спустится в родной Подвал
Где под грязною копией золотой древней иконы
                ты меня в живот целовал
Спустится нащупывая ступени спотыкаясь скользя
Сюда спускаться - нельзя и не спускаться - нельзя
И войдя увидит чужая душа
Ни куска  ни глотка   ни копья  ни гроша
Лишь сидит на струганной скамье Старуха
                крашенная как Смерть
И читает ветхую Книгу
                которую нам - не посметь


ПОСЛЕДНИЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ МАГДАЛИНЫ

Ну, здравствуй же, последняя судьба!
В Тебя вжимаюсь ребрами худыми.
Вот - сходят так от радости с ума.
Вот так - молитвой повторяют имя.
Желанья все, сжав зубы, прокучу.
Провою - в звездах - хриплыми ветрами…
Но я Тебя - последнюю свечу -
Несу близ сердца и дышу на пламя.
Будь Ты последним изо всех людей,
Будь вором, нищим, подлецом, убийцей, -
Тебя бы не любила я лютей,
Во тьме - не излучали б наши лица!
Но вся беда, что Ты - нежнейший свет!

…Старухою, корявою, больною,
Я закричу: последняя из бед -
О, ежели расстанешься со мною!..
И падаем на ложе мы, сплетясь
Так крепко, что умрем - и не почуем,
И я, с рожденья втоптана во грязь,
В Твоих руках сверкаю чистым чудом!
Я забываю все, что было там -
Скамейки, и подъезды, и вагоны,
И тех, кто шел за мною по пятам
Охотничьим, неумолимым гоном…
Их не было - липучих рук чужих.
Их не было - плацкарт, где запах лука.
Их не было - я позабыла их.
Я спела им шарманную “Разлуку”…
Их не было - я пред Тобой чиста.
Бери меня. Переплелись, как травы.
От нас пойдет такая Красота -
Зачатием слепой любовной славы!
И это есть Последнее Родство -
Над пустоглазой бездной мировою
Крича в объятьях боль и торжество,
Опять содеять Жизнь из ничего,
Припав к Возлюбленному сирой головою.


ОСАННА МАГДАЛИНЕ

Славься, девчонка, во веки веков!
В бане - косичку свою заплети…
Время - тяжеле кандальных оков.
Не устоишь у Него на пути.

Запросто - дунет да плюнет - сметет,
Вытрясет из закромов, как зерно…
Так, как пощады не знает народ,
Так же - пощады не знает Оно.

Славься же, баба, пока не стара!
Щеки пока зацелованы всласть!..
Счастием лика и воплем нутра -
Вот она, вечная женская страсть.

Но и к пустым подойдя зеркалам,
Видя морщины - подобием стрел,
Вспомнишь: нагою входила во храм,
Чтобы Господь Свою дочку узрел.

Славься же, милая! Старость - близка.
Смерть - за порогом. И всяк - одинок.
Но поцелуя и рот, и щека
Просят!.. И кто-то там снова - у ног!

Дай ему руку! Согрей. Накорми.
Дай ему тело. И душу отдай.
Славьтеся, бабы! Мы были людьми.
…Кем мы ТАМ будем - гадай не гадай…

Только сколь жизней отпущено мне,
Столь и любовей я странноприйму,
Закипятив на последнем огне
Чайник в бесслезном бобыльем дому,

Жарко целуя распяленный рот,
Гладя дощатые выступы плеч,
Зная, что так вот - никто не умрет,
Что только так - от Геенны сберечь.


КОНЕЦ СТРАСТЕЙ ПО МАГДАЛИНЕ



СОДЕРЖАНИЕ

Москва Кабацкая
Ночной карнавал
Страсти по Магдалине