Память

ЕЛЕНА КРЮКОВА
ПАМЯТЬ
фрески

Ridero, 2018
ISBN  978-5-4493-1000-2

https://ridero.ru/books/pamyat_5/



"Память" - новая книга стихотворений Елены Крюковой.
Память любви. Память боли. Память радости.
Память-борьба. Память-прощение. Память небесная и земная.
Такая книга немыслима без невероятных сопоставлений, без смелых образных столкновений.
Традиция русской поэзии - звучать; эти стихи звучат, как музыка.
И в тоже время все, что в них происходит, видно издалека, как фрески под куполом храма.
Иной раз вызывающе дерзко многонаселенное пространство этих стихотворных фресок, и кричат, сражаясь, воины, и луч света пронзает копьем великую тьму.
И мы вспоминаем: свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Это - свет любви и памяти.
Памяти сердца; памяти народа.


ВЕРА И СТРАСТЬ


Елена Крюкова – поэт милостью Божией; ее произведения необычны и на сегодняшний день неоспоримо необычайны. Она обращается и к остросовременным темам, и к символике земной культуры.
Все поэтические истории Елены Крюковой, ее лирические герои, позиции и положения ее поэзии настолько мощно пропитаны жизнью, что захлёбываешься в её соке, пьёшь жадно и неутолимо. И в то же время здесь видна высокая работа духа, свободное и смелое обращение к древнему мифу.
"Крюкова обращается к вневременным, вечным образам. И эти легендарные герои живут среди нас, здесь и сейчас, в настоящем времени – как живут на стенах храма фрески, нарисованные художником. Мифы становятся явью: художник сперва чувствует, и только затем рисует", - замечает писатель Игорь Менщиков. "Фрески и танец, вера и страсть в ее поэзии сближаются, обмениваются репликами, вступают в многоголосый торжественный хор. Елена Крюкова то и дело рискованно пересекает границы религиозного канона. Но, парадоксально, реабилитирует веру как радость, свет жизни.", - говорит литературный критик Валерия Пустовая. Недаром свои поэтические композиции сам автор именует фресками.
Эти оригинальные словесные фрески остаются в памяти: их мощно-слепящие или воздушно-нежные краски, движение фигур, наслоения пространств и времен впечатляют.
Стихи Елены Крюковой стоят особняком в современной русской поэзии.  Писатель и литературный критик Мария Скрягина точно подмечает особенности творческого стиля поэта: "Тексты Крюковой объёмны – здесь сливаются вместе слово, звук, цвет; они звучат полифонией, фразы музыкальны, образы зримы. Несомненно, сильна у автора  драматургическая составляющая. Елену Крюкову интересует человек в трудных обстоятельствах, на грани, его размышления, переживания, личный выбор, поступок. И в то же время ей важно показать, как в судьбе человека отражается судьба страны". Чувство музыки, ритма, богатство метафор, пространство мифа, где поэт ощущает себя в свободном полете, не заслоняют для автора высокой нравственной составляющей: дух, вера, любовь - ориентиры, архетипы ее поэтики.
Произведения оригинального автора - всегда пища для размышлений. Елена Крюкова держится особняком в русской литературе. Она абсолютно независима от школ, моды и литературных течений и давно уже делает, что хочет, в искусстве. Это непростая литературная судьба, но Крюкова выбрала именно такой путь. Самое ценное для автора - прийти к себе, выявить свое "я". У Крюковой это получилось. Ее интонация, ее образы узнаваемы и неповторимы, их не спутаешь ни с чем.
Один из самых знаменитых писателей современности Захар Прилепин, составляя антологию нижегородской поэзии, сказал:  «Елена Крюкова - писатель страстный, иногда даже неистовый, и при этом мыслящий, верующий, удивляющий. Крюкова начинала как один из самых сильных поэтов в России и сильнейшим поэтом продолжает оставаться».

Евгения Шашина





ФРЕСКА ПЕРВАЯ.  ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ

"Если он был еще жив, то потому, что ждал".

Жозеф Бедье, "Роман о Тристане и Изольде"

                ***

С неба - хвойного откоса -
Крупный град планет слетает.
Сотни тел, сплетенных в косу,
Наглый ветер расплетает.

...А внизу, меж грязных кочек,
На коленях, в ветхом платье -
Человеческий комочек,
Я, любви людской проклятье,

Плачу, утираюсь, вою,
Хлеб кусаю, из бутыли
Пью!.. - а свет над головою -
Как печенье на могиле...

Яйца... пряник... - без обиды...
Сласть - в бумаге - псы подъели...

Два крыла царя Давида.
Два крыла Иезавели.


ВНУТРИ СТРАШНОГО СУДА

Не сломайте руки мне - хрусткие ледышки…
Морды - мышки… щеки - пышки…
Я лечу внутри Суда: под ногами - города;
Я бегу до хрипа, до одышки
По тяжелым облакам… юбка задерется - виден срам…
А солдат глядит, замерзший, с вышки
На летящую в небесах - меня!.. На шматок волос огня…
На живот мой, локти и подмышки…   

Я жила, жила, жила. Я пила, пила, пила.
Ела, ела, ела - и любила.
Синие гвозди звезд… лес, зубцы пихт… мгла…
Топор Луны… кометы метла…
В руке ночной, черной, скрюченной, - звездное кадило…

Руки, что нянчили меня, - мертвы.
Губы, что кусали хлеб моих щек, - мертвы.
На половые тряпки порваны пеленки.
Истлел мой детский, в златых блестках, княжеский кафтан.
Сгорел в печи мой детский барабан.
Страшный Суд!.. прими голого ребенка.

Прими голое, морщинистое, старое дитя.
Бутылку жму к груди: о, не в вине душа.
Седую бровь я пальцем послюню.
Я ведь маленькая, Бог, а дура - будь здоров.
Я не научилась за всю жизнь, посреди пиров,
Съедать Царские яства на корню.

Не выучилась, дура, - а хотела как!.. -
Никогда не разменивать разменный пятак;
Отрезать от пирога, чтоб не убывало;
Нагло врать в лицо, чтоб свою шкуру сберечь,
И так исковеркать грубую, горькую речь,
Чтоб обсасывали косточки, грызли сладко, вопили:
                “Вкусно!… Дай еще!.. мало!..”

Ах, дура, - бежала голяком!
Ах, Федура, - не умела тишком:
Все гром, да слом, да ор, да вор, да крик истошный!
Вот и слышно было мя издалека
Вот и знали все мя - от холопа до князька:
Смех заливистый, посвист скоморошный!

А и в Царских невестах ходила небось!..
А и в Царских дочерях походить довелось!..
А мне все у виска пальцем крутили:
Что ты, девка, они ж подохли все давно…
Что ты, кляча, в том лесочке темно,
Ни часовни, ни креста на той могиле!..

Все Царское у тебя - и зипун, и тулуп.
Все Царское у тебя - и изгиб ярких губ,
И синь очей из-под век,
                и на плечах алмазный снег,
                и ожерелье вьюги.
Вся жизнь твоя Царская - в огне и в беде.
И ты, Царица, в небе летишь, на Страшном Суде,
И сосцы твои - звезды, и руки твои - звездные дуги.

И глаза твои, Царица, - один Сириус, другой Марс:
Они жестоко и страшно глядят на нас,
И ладони твои, Царица, - звездные лики:
Они обернуты к нам, и пальцы подъяты, как власа, -
Живи, Царица, еще час, еще полчаса,
А там - душа пусть выйдет в звездном крике.

И раскатится крик над ночной тайгой - Страшный Суд!
И ты упадешь с небес, Царица! И тебя унесут,
Увезут на телеге с зеленого льда расстрела:
Ах, была ты дура из дур, что орала так -
Вот молчанье навек, вот на глаза пятак,
И это длинное, худое, животастое, ребрастое,
                старое, Царское, детское, нищее тело.

А и где душа?.. А и нету души.
Тихо из мира уходи. Звезду туши.

                РЫНОК. ДИТЯ

Я - ребенок. Ночами мне снится
елка в точках тигриных зрачков.
Я тащу за собой рукавицы -
двух привязанных белых щенков.

Я сижу на коленях у мамы,
как большой золотой самовар!
И гулять направляюсь упрямо
не во двор, а на зимний базар.

Стружки белые пахнут цветами.
Огурец толстокожий горчит.
Черной лапою звезды хватая,
над торговками елка торчит.

Льется медленной медью из крынки
желтый мед на морозе густом.
Чем-то доверху полны корзинки
и прикрыты капустным листом.

Сыплют красные грубые пальцы
на прилавок седой из мешка
деревянных медведей и зайцев,
словно ягоды из туеска.

Я мечтаю о зайце дубовом.
Я цветочного меда хочу.
Денег нет. Я серебряным словом
и отчаяньем детским плачу.

Я стою - чуть пониже прилавка.
Словно яблоко, желтый помпон.
Пахнет снегом, рассолом и травкой
от распахнутых шубой времен.

Мать берет меня на руки круто
и несет меж торговых рядов -
от зимы сухорукой и лютой,
от счастливых еловых годов,

мимо ругани, купли-продажи,
мимо ларей, прикрытых мешком -
в жизнь, где связаны честность и кража
воедино - колючим пучком.

ДВОЕ НИЩИХ

Обнимемся мы, сцепимся - не разрубить ножом.
Мы, люди, к людям лепимся - и судорогой - жом.

Одежда вдоль разорвана - и бархат и атлас!..
Мы голыми, мы гордыми пребудем среди вас.

Весов корзина грязная наполнена: жемчуг?!
Живое злато красное - мерцанье нищих рук!

В заплечной давке, в крошеве
Лиц-рук-лопаток - в пляс, -
Алмазные горошины любимых, бедных глаз!

Хлестай нас, время лютое. Шарь по карманам грош.
Фаворским ветром сдуты мы. Далеко нас найдешь.

Раззявят пасти в хохоте, стыдом воткнут персты -
Обнимемся мы в грохоте, где пули и кресты!

Все выпито. Все обнято огнем. Все сожжено.
Осталось нам - все отнято! - объятие одно.

Огромное, стослезное: прощай... навек... уже?!.. -
Как волчий ветер, грозное,
Заплатой - на душе.


                ПОСЛЕДНЯЯ МУЗЫКА

Хоронили отца. Он художником был.
Гроб стоял средь подрамников, запахов лака -
Средь всего, чем дышал он и что он любил,
Где меж красок кутил, где скулил, как собака.

Подходили прощаться. И ложью речей,
Как водою студеной, его омывали...
Он с улыбкой лежал. Он уже был ничей.
Он не слышал, чьи губы его целовали.

Гордо с мамой сидели мы в черных платках.
Из-под траура - щеки: тяжелое пламя.
И отец, как ребенок, у нас на руках
Тихо спал, улыбаясь, не зная, что с нами...

Нет, он знал! Говорила я с ним как во сне,
Как в болезни, когда, лишь питьем исцелимый,
Все хрипит человек: - Ты со мной, ты во мне, -
И, совсем уже тихо: - Ты слышишь, любимый?..

А потом подошли восемь рослых мужчин,
Красный гроб вознесли и на плечи взвалили.
И поплыл мой отец между ярких картин -
Будто факел чадящий во тьме запалили.

Его вынесли в снег, в старый фондовский двор.
И, как в колокол, резкий рыдающий ветер
В медь трубы ударял!
                И валторновый хор
Так фальшивил,
                что жить не хотелось на свете.

ДУША ЛЕТИТ НАД ЗЕМЛЕЙ. НЕОКОНЧЕННАЯ КАРТИНА

...Прости, прости же, дочь. Ты положила
Туда - с собой - бутылку да икону...
И вот лечу, лечу по небосклону
И плачу надо всем, что раньше было.

И больше до тебя не достучаться.
А лишь когда бредешь дорогой зимней
В дубленочке, вовек неизносимой, -
Метелью пьяной близ тебя качаться.

Я вижу все: как входишь в магазины
И нищую еду кладешь рукою
В железную и грязную корзину,
Плывя людскою гулкою рекою.

Я вижу все - как бьет отравный ветер
Тебя, когда идешь ты узкой грудью
Насупротив такого зла на свете,
Что легче камнем стынуть на распутье.

Я вижу, как - осанистей царицы -
Ты входишь в пахнущие потом залы
Золотоглавой, смоговой столицы,
Которой всех поэтов было мало!

Но слышу голос твой - браваду улиц,
Кипение вокзалов, вой надгробий -
Когда гудишь стихами, чуть сутулясь,
Ты, в материнской спавшая утробе!

О дочь моя! Да ты и не святая.
Клади кирпич. Накладывай замазку.
Пускай, немой, я над землей летаю -
А ты - мои голосовые связки.

Так спой же то, что мы с тобой не спели:
Про бубен Солнца и сапфиры снега,
Про вдовьи просоленные постели,
Про пьяного солдатика-калеку,

Про птиц, что выпьют небеса из лужи,
Пока клянем мы землю в жажде дикой,
Про рубщиков на рынке - и про стужу,
Где скулы девки вспыхнули клубникой,

Про поезда - верблюжьи одеяла
Повытерлись на жестких утлых полках! -
Про то, как жить осталось очень мало
В крутой пурге, - а ждать уже недолго, -

Про то, как вольно я летаю всюду,
Бесплотный, лучезарный и счастливый, -
Но горя моего я не забуду,
И слез, и поцелуев торопливых!

Твоих болезней, скарлатин и корей.
Глаз матери над выпитым стаканом.
Земного, кровяного, злого горя,
Что никогда не станет бездыханным.

И в небесах пустых навек со мною
Искромсанная тем ножом холстина
И мать твоя
                над рюмкой ледяною,
Когда она мне все грехи простила.

И только грех один........................

                ***

Тьма стиснута беленою палатой.
На тумбочках печенья тихо спят.
Больные спят, разметаны, распяты.
Бессонные - в тугую тьму глядят.

Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..
Нас замесили. Тесто подойдет
Как раз к утру. Вначале было Слово.
В конце… - …уже никто не разберет…

Им - хлеб и воду! Папиросы пламя!
Им - номер на отгибе простыни…
И так об кружку застучат зубами,
Что спутаю - где мы, а где они…

И я пойму - из кружки той глотая -
Что нет границы, что “они” и “мы” -
Одна любовь, едина плоть святая -
Средь саванной, январской яркой тьмы.

АНГЕЛИЦА

Старик, упала я. Старик, воды.
Старик, кругом увалы и хребты.
Летела я в широких небесах -
А там и месяц высох и зачах.
Крыло мое!.. А перья все в крови,
Во ржавчине, мазуте, масле, льду...
Старик, ты Божью Матерь не зови.
Не видишь - человек попал в беду.
Мне чем-нибудь... крыло перевяжи.
Бинтом. Портянкой. Красным лоскутом.
Муаром - через грудь - роскошной лжи,
Где орден всходит Солнцем над крестом.
Да подцепи же... - рваной простыней
Военной свадьбы, с коей в ночь шагнул
И ногу потерял... кто там с тобой?!..
Мальчонка... рот - два зуба, свист и гул?..
Старик и мальчик - кровных два ведра
На коромысле века. Ближе, ну!..
Я ангелица. В небесах дыра
Прорезалась. Я как в нее шагну
И упаду - на площадь во снегу,
И бычит храм свой лбище золотой...
Дуй, ветер, дуй! Я больше не могу.
Я - коркой в грязь - у снега под пятой.
Я сломанные крылья волоку.
Отец мой, Сын мой, я узнала вас.
Я молока метели на веку
Хлебнула. Я лила метель из глаз.
Я на метели ела и спала,
Сражалась, кровь на серебро лия...
Вас обниму, пока не снидет мгла,
Крылами изувеченными
                я.    

ВСТРЕЧА С САМАРЯНКОЙ

Проходные дворы и метельная хмарь.
Рельсы страшно остры, и машинная гарь.

А за темью двора - хвост павлиний реклам,
Небеса, как дыра, да расстрелянный храм.

Пробежал проходным... Блеск ты, уличный гул!
Из цигарки Он дым жадно так потянул.

И внезапно - из тьмы - по шубейке - коса.
А вокруг - ночь, дымы, голоса, голоса...

"Ты куда?" - "Я - домой.
Детям я - молоко..."
"Посиди миг со мной.
Это - просто, легко".

"Ты рехнулся! Ты пьян..."
Папироса - во снег.
"Каждый лоб - осиян.
Каждый зверь - человек."

"Ну, мужик, ты даешь!..
Так присядем - давай?.."
В сумке - клады: и нож,
И тугой каравай.

И под снежной тоской,
Под метельною мглой
Говорят, говорят,
Говорят - всей душой.

Тяжек белый наряд. Мир неоновый слеп.
Говорят, говорят и едят теплый хлеб,

Поправляет Ему снеговой воротник:
"А тебе бы жену, одинокий мужик!.."
И глазами блестит: я, мол, тоже одна...
И реклама горит в высоте, ледяна.

Это двое чужих, это двое родных:
Умоталась невеста, печален жених -
Баба в шубе потертой, с кухонной сумой,
Подгулявший рабочий, - пора бы домой,
Да смолит он, прищурясь, цигарку свою,
Да целует в ночи Самарянку свою -
Близ колодца ветров, близ колодца снегов,
Ибо вечна Любовь,
                быстротечна Любовь.


СВАДЬБА

Все по рынкам, по вокзалам, по миру скиталась.
Не краса была - а сила. Не любовь - а жалость.

Как вкусна вода из баков железнодорожных!
Близ гостиниц - вой собаки - отсветом острожным...

Сколько раз - в подушку криком: эх, судьбу узнать бы!..
Вот - сияю ярким ликом. Дожила до свадьбы.

Серьги - капельками крови. Дрожу, как синица.
Сколько было всех любовей, - может, эта - снится?!

Вспомню: боль... Пиджак на стуле... Писем вопль упорный...
В самолетном диком гуле - плач аэропортный...

Рюмки на снегу камчатном ягодами светят.
Сойкой в форточку влетает резкий зимний ветер.

Только счастья нам желают, нашу бьют посуду,
Только я тебя целую, все не веря чуду!

И когда средь битых чашек нас одних оставят -
Наши прошлые страданья ангелы   восславят.


РАХИЛЬ И ИАКОВ

Пусть все - гульба и голытьба.
Пусть выпита дыханий бездна.
Твое дыхание - судьба
И свет небесный.

Приблизь лицо, упоено.
Я - родинка на теле люда
Родного. Я Пасхальное вино.
Что я жива осталась - чудо,
А ведь могла бы умереть -
Тонула... под ножом визжала...
Я не могу в глаза смотреть
Твои. Я сына так рожала,
Как поцелуя так - боюсь.
Так нежности боюсь - как боли
Родильной. На тебя крещусь,
Как на часовню в зимнем поле,
Как на созвездие Орла!
...И вот они, во тьме поющи:
Щека, и рот, и лоб... - и мгла,
В огнях вся, темень Райских кущей.

И рот мой рот вберет. И Дух
Мой дух вберет. И станем разом
Кольцом, из тел сплетенным двух,
Под воссиянным Божьим глазом -
Из двух сиротьих, птичьих душ,
Искавших родину родную,
Как друга друг - жена и муж
В последнем - первом - поцелуе.


Нежный, Иаков, нежный спусти шелк со плеч...
Бережно, тихо, бережно, - тебе надо меня беречь...
Всю меня, как ежонка от игл, ты счастливо обнажи -
Таинство: будто мед с ложки течет, бабьи одежки совлечь...
Как на грубом дощатом столе тонко блестят ножи -
Длинные рыбы... Работал ты семью семь лет за меня...
Вот ты голый, горячий, Иаков... Держи Рахиль, держи,
Возьми под мышки - так берут кочергой - головню из огня...
Тихо, Иаков, тихо... Наляг... Коленом нежно раздвинь
Нежных тонких березовых ног - стволов - зимнюю стынь...
Я Белое Поле. Иди по мне... Рой тропинку рукой
В пушистом снегу... Я твой покой. Огонь ладонью закрой.
Это нутро горит: душа во чреве, бают, живет...
Руку горящую всунь в кувшин - в разверстый, нежный живот.
Это нежность с пальцев твоих льется, ясный елей... -
В сердце, в печень, в глотку, под дых, - о, погоди, пожалей...
Нежность - ведь тоже может убить того, кто ее не знал.
О, Иаков, я не умею любить!.. Рахили никто не сказал...
Как это... где прижаться и слить морозный узор - с огнем...
Где с губ живую воду испить... где - мертвую: так и заснем...
Теку я маслом в твоих руках... Я боле не человек -
Не чувствую боли, а чую - во тьме - алмазом - нежность одну:
Сверкающих снежных Медведиц вихрь, на голое тело - снег,
И я в сетях снега запуталась, рыба, и я у снега в плену!
И ты во мне, о снег седой, во мне, - а что ж ты горяч,
Что жжешься, сыплешься ты в меня богатством царских даров!.. -
То девкин смех, то крик мужской, то старческий волчий плач,
То белый, слепящий, холодный мак - в черноте - разбойных дворов!..
Ах, снег, великий!.. Ты все нутро засыпал до горла мне,
До певчей шеи... - нельзя дышать... - хриплю я, шепчу в жару:
О снег, о Иаков, ты жжешь и жжешь - сгорю я в твоем огне!..
Ты валишься, ты летишь, сияя, - от нежности я умру...
Ты всю меня обнял, любимый снег. Я белым тобою пьяна.
Мой нежный смех. Моя постель - сугробы, свет и простор.
Моя колыбель. Моя метель. Тобою погребена,
Теперь навсегда я тебе жена, о снег, серафимский хор.
И вот твоя грудь - снега полей; и вот твои ноги бьют
В меня бураном, и бьют крылом, светя в подсердную тьму:
О, хоть доподлинно знает Рахиль, что праотцы все - умрут,
Но нежности горькой, снежной, ночной она не отдаст никому!
И сырой земле!
И крику во мгле!

....................Земля моя. Снег и лед.
Любимый, мы уснем на земле. Дай руки твои и рот -
Пред тем, как нас повезут на погост, под хлещущей плетью вьюг,
Под нежность вечных холодных звезд, спасенных от вечных мук.

                ***

Куда мы премся, милые, огромною толпой?
Что будет за могилою - побудка и отбой?
Куда идем мы, родные?..
А там, куда идем,
Веселые, голодные, под снегом и дождем, -
И плясуны площадные, и сварщики ракет,
И судьи, беспощадные, когда пощады нет,
Чугунные военные и мастера сапог,
И черною Вселенною идущий грозно Бог, -
Там полыхает сводами, там чахнет под замком
Над новыми народами
Он - Сумасшедший Дом!

Там снова скажут правила, как надо есть и пить,
Какая доза радости и польза - в горе жить…
Там снова, чуть замешкайся, прикрикнут: “Лечит труд!” -
И в шахту - тьму кромешную - целебно уберут…

Чаек попьем на тумбочке… Да вафлей похрустим…
Дурак ты, а я дурочка, - так вместе погрустим!
Покуда нам забвения под кожу не ввели,
Покуда откровение - все запахи Земли,
Лицо сестры заплывшее, бегущей со шприцом,
И Время, вдруг застывшее
Возлюбленным лицом.


ЮРОДИВАЯ И СКОМОРОХИ (хоровод)

Кувыркайся бесом, прыгай,
Колесом ходи!
Нынче сброшены вериги.
Выпиты дожди.
Черноземные ковриги
Съедены, поди!

Люди, люди, мы не боги, -
Мокрые зверьки!
Посреди сугробов - крохи,
Люди, мы лишь скоморохи,
Дудки да гудки!

Вот он ты - гудок фабричный.
Вот он - заводской.
Вот - сиреною больничной!
Вот - истошный крик опричный!
Праздника отлом коричный...
Долгий - волчий - вой...

Кто варган тащит,
             кто дудку;
Кто - побудку и погудку
Во трубу трубит;
Эх, война, дурная телка!
Вместо глаза - мертвой щелкой
Зыркнет инвалид...

Жизнь - веселье дикой пляски!
Жизнь - мазки кровавой краски
На седом снегу!
Люди, люди, скоморохи, -
Сброд, цари, святые, лохи, -
Больше не могу…

........................................................

Скоморох, скоморох,
                скоморошенька!
Из котла поешь мою окрошеньку:
Скелетами - трубы,
Пистолетами - губы,
Уши заячьих снегов,
Ульи красные гробов,
Флагом - Ангела крыло
В небо бьется тяжело,
Резкий визг стальных повозок,
Бородищи, от мороза
Сыплющие серебром
На ветер, где мы помрем...

И, дай Господи, не спиться -
Лица, лица, лица, лица,
Медию - по белизне,
Поплавком - на глубине,
И с глазенками слепыми,
И с зубами золотыми,
И со ртом, где гаснет ложь,
И с улыбкою как нож... -
Что ж
         ты замер, скоморох?!
Черпаком лови горох!
Лук - тяни! Хватай - морковь!

...Холод. Жизнь. Еда. Любовь.
Музыка - из дудок всех.
Из луженых глоток - смех.
В кулебяке - рыба-сом.
Дай с тобою - для потехи -
Я пройдуся - колесом.


Пляшу, плясица!
Гармонь в руках гудит.
Седая псица -
Весь мир в меня глядит.

На по - хо - роны
Деньгу я соберу!
Нам нет закона
На площадном юру.

Гармошку вертит
Калека в кулаках.
Он был от смерти
Верней чем в трех шагах.

Под визг, плач, хохот
Я площадь пяткой бью.
Монетой - холод
Летит в щеку мою.

А я танцую!
И снега белый мох,
Как мех, к лицу мне!
И плачет скоморох -

Солдат поддатый,
Еловый инвалид:
Ништяк, ребята,
Там больно, где болит.


И пошла ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ.


Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр'к! -
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. - стой:
Лезвие - под пятой:
Из распаханной надвое ступни -
Брусника, малина, рябина, - огни:
Глотни!.. - и усни...
                обними - не обмани...
Пляши, скоморохи, - остатние дни!..


Ты, дядька-радушник, кровавый сафьян!.. -
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах - перо павлинье, сердчишко - на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай -
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают - на! -
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка - для посля гулянки - сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, - разбрюхнешь, неровен
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду - пей!
Рудую романею - из шей на снег - лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск - хрясь! Рыба язь! Карасю - грешно!
А вольно - хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной... а в нем - визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить...
Ах, ломака, гаер, шут, - ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют - он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук...
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! - шалишь:
Из сороги - теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши - от винта!
Бьется знамя - красный язь - горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мережу косяками - мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы -
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело - веслом, а воды - по грудь...
Пляшет галл! Пляшет гунн!
                Пляшу я - без ног!
Что для немца - карачун, русскому - пирог!
А вы че, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине - слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки - без орла деньга!


…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, глухоманями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками,
              вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими - и нашими - общими - смертями, -
Сыты - по горло!
Биты - по грудь!

А умрешь - упадешь - зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром -
Ни ударить молотом,
                ни разбить серпом,
Ни - в скоморошью - рожу - кирпичом:
Из-под век - кровь на снег,
                Ангел - за плечом.


- Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. -
Не взялись.

Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.

- Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. -

На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.

- Эй, что молчите...
         на меня колко глядите...
             как... елка в Новый Год?!..

И с гармонью инвалид
             харкнул из глотки холодный болид:
- Дура. Война-то... идет.


…Она все бегала, трясла
За ветхие рукава
Народ; руки, как два весла,
Хватала - и вперед гребла!
А люди в спину ей: “У осла
Разумней голова”.

Она так мнила: скоморох!..
С колокольцами,
              в алом колпаке!..
А фиксу скалил пустобрех
С кастетом в кулаке.

И, когда она голые ноги ввысь
Взметнула из-под мешка,
Крутясь колесом, -
          “Чур меня, брысь!..” -
Крикнули два старика.

“Сдается, тута света конец,
Коль девка сбежала с ума!..”
“Да ну, - процедил пацан, - отец,
Снимают синема!..”

А она все кричала:
            “Скоморохи, эй!..
Одежды ваши красны!..
Давайте вверх поведем людей -
От зимы до полной Луны.

До толстой Луны, купчихи, что сосной
Топит медный свой самовар,
По лунной дороге, витой, ледяной,
Как из мертвого рта - пар!

По лунной дорожке,
              все вверх и вверх,
Наставляя о звезды синяки,
Катитесь, о люди, швыряя смех,
Как солнечной крови клубки!

Кидая оземь рюмки слез!
Хрустальную жизнь бия!
Пускай на земле трескучий мороз -
Со скоморохом в шубу из кос
Живых - завернулась я!..

И мы дойдем к старухе Луне!
И она нам чаю сольет,
И патлы омочит в белом вине,
И к зеркалу сунет лицо в огне,
И рот беззубый утрет...

И там мы забудем земную боль,
Забудем красные сны;
И в лунной пыли, что - мелкая соль,
Будем плясать, нищета да голь,
На Обратной Стороне Луны...”


КОНЕЦ ПЛЯСКИ СКОМОРОШЬЕЙ,
ИСПОЛНЕННОЙ СИЛОЮ БОЖЬЕЙ.

ГОСПОДЕВИ      ГОСУДАРЕВИ      ГОРАЗДО        ГРОЗНО
БАБЫ-ДЕВИ        НЕ РЕВИ            В РАСТРУБ     СЛЕЗНО 


НЕВЕРИЕ ФОМЫ

...Страна, держава гиблая -
Туманы все великие,
Вокзалы неизбывные,
Полны чудными ликами...
Да поезда товарные,
Взрывчаткой начиненные, -
Да нищие пожарные,
В огонь навек влюбленные...
Россия,
             сумасшедшая!
Тебя ли петь устану я?
В грязи твоей прошедшая -
В какую святость кану я?!..
В откосы, где мальчишки жгут
Сухие листья палые,
В заводы, где, проклявши труд,
Мы слезы льем подталые?..
Полынь, емшан, седой ковыль,
Кедрач, органом плачущий, -
Да инвалидный тот костыль,
Афганский, рынком скачущий... -
Птичий базар очередей,
Котел кипящий города -
Да лица выпиты людей -
Идут, Предтечи Голода...
Пивной буфетчицы живот...
Костистые ломбардницы... -
А кто во флигеле живет? -
Да дочь наркома, пьяница...

Страна, держава гиблая!
Подвалов вонь несносная... -
Неужто - неизбывная?
Неужто - богоносная?
Неужто Ты еще придешь,
Христе наш Боже праведный,
Из проруби глоток глотнешь
Да из реки отравленной?
Гляди - не стало снегирей
И соловьиной удали, -
Гляди, Христе,
                гляди скорей,
Пока мы все не умерли!..

Не верю я, что Ты придешь!
В Тебя - играли многие...
Ты просто на Него похож -
Глаза большие... строгие...
Округ главы твоей лучи -
Снега, небось, растопятся!..
А руки, словно две свечи,
Горят - сгореть торопятся...

Не верю!
             Отойдите все.
Голодная, забитая,
В солярной, смоговой красе -
Земля - Тобой забытая...
И чтобы Ты явился вновь,
Во славе, не крадущийся, -
Когда Малюты жгли любовь
Церквей Твоих смеющихся?!
Не верю!..
               Покажи ладонь...

Вокруг Христа сиял покой.
Из раны вырвался огонь.
И очи защитил рукой
Фома!

...Держава горькая,
Земля неутолимая -
Над водкой и махоркою -
Глаза Его любимые...

В глаза Ему - да поглядеть...
Поцеловать ладонь Ему...

...Теперь не страшно полететь
По мраку по вороньему.
Теперь не страшно песню петь -
Указом запрещенную!
Теперь не страшно умереть -
Любимому,
Прощенному.

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

В страшной черноте космической избы -
Краснокирпичные,
                златокованные,
                белокаменные столбы.

Ходят и падают, рвутся из пут.
Смерть и бессмертье никак не сомкнут.

Перья павлиньи.
                Фазаньи хвосты.
Рубежи огневые
                последней черты.

Слепящие взрывы
                последних атак.
Адмиралом небес развернутый -
                флаг.

Складки льются, гудят на ветру.
И я - солдат - я под ним не умру.

А коли умру - лик закину свой
К Сиянью, встающему над головой,

К Сиянью, которое - детский лимон,
Ярость багряная похорон,

Наготы январская белизна,
Жизнь, жизнь - без края, без дна,

Жизнь, жизнь - без начала, конца -
Близ обмороженного лица,

Близ ослепших от снежного блеска глаз,
Жизнь бесконечная -
                идущая мимо и выше нас!

Но ею одной - дышу на веку.
Ухом ушанки
                вытираю щеку.

И по лицу - как по снегу холста -
Текут все краски
                и все цвета,

Заливают, захлестывают
                с головы до ног...
Вот он - Художник.
Вот он - Бог.

РЕВОЛЮЦИЯ

Это тысячу раз приходило во сне.

…Площадь. Черная грязь костоломных снегов.
Лязги выстрелов. Рваное небо в огне.
И костры наподобье кровавых стогов.

На снегу, рядом с лавкой, где надпись: “МЪХА”,
В копьевидных сполохах голодных костров,
В мире, вывернувшем все свои потроха
Под ножами планет, под штыками ветров,

В дольнем мире, где пахнет карболкой и вшой,
И засохшим бинтом, и ружейною ржой, -
Тело тощей Старухи прощалось с душой,
Навзничь кинуто за баррикадной межой.

Поддергайчик залатан. Рубаха горит
Рваной раной - в иссохшей груди земляной.
Ангел снега над нею, рыдая, парит.
Над костром - мат солдатский, посконный, хмельной.

И рубахи поверх ярко выбился крест.
И по снегу - метельные пряди волос.
Кашель, ругань, и хохот, и холод окрест.
Это прошлое с будущим вдруг обнялось.

А Старуха лежала - чугунна, мертва.
Так огромна, как только огромна земля.
Так права - только смерть так бесцельно права.
И снега проходили над нею, пыля!

И под пулями, меж заревой солдатни,
Меж гуденья косматых площадных огней
К ней метнулась Девчонка: - Спаси! Сохрани… -
И, рыданьем давясь, наклонилась над ней.

А у Девочки той стыл высокий живот
На густом, будто мед, сквозняке мировом…
И шептала Девчонка: - Робенок помрет… -
И мечтала о нем - о живом! О живом!

Через звездную кожу ее живота
В пулевом, бронебойном, прицельном кольце
В мир глядела замученная красота
Царским высверком на пролетарском лице.

В мир глядели забитые насмерть глаза
Голодух, выселений, сожженных церквей,
А Девчонка шептала: - Ох, плакать нельзя…
А не то он родится… да с жалью моей!..

И себе зажимала искусанный рот
Обмороженной белой худою рукой!
А Старуха лежала. И мимо народ
Тек великой и нищей, родною рекой.

Тек снегами и трупами, криком речей,
Кумачом, что под вьюгою - хоть отжимай,
Тек торчащими ребрами тонких свечей
И командами, что походили на лай,

Самокруткою, что драгоценней любви!
И любовью, стыдом поджигавшей барак!
И бараком, что плыл, словно храм на Крови,
Полон детскими воплями, светел и наг!

Тек проселками, знаменем, снегом - опять,
Что песком - на зубах, что огнем - по врагу!

…И стояла Девчонка - Великая Мать.
И лежала Старуха на красном снегу.

LASCIATE MI MORIRE

Дайте мне умереть вместе с веком:
Тем в подвале убитым Царем;
Рыжим фрицем; обугленным зэком;
Пьющим ром в анфиладах хором
Старым деспотом - в оспинах рожа;
Храмом, взорванным лютой зимой...
...Как с Тобою похожи мы, Боже,
Мой бессмертный, отчаянный мой,
Мой ободранный, голый, без кожи,
На снегу Бесноватый Немой.

КАРТЕЖНИКИ

Нет, здесь столы покрыты не сукном
Зеленым, - а гнилой клеенкой.
Хруст огуречный снега - за окном.
И вьюга плачет звонко.

А мы сидим. Глаза обведены
Бессонной черной метой.
О карты! Вы меж мира и войны
Летящие планеты.

Засаленной колодою  трясу.
Сдаю, дрожа руками.
Я Дамы Пиковой площадную красу
Пью жадными зрачками.

Табачный дым - старинный гобелен…
На вилке - сердоликом -
Селедка… Позабыт и фронт, и плен,
И дочкиного крика

Предсмертный ужас, и глаза жены,
Застывшие небесно…
И этой близкой, яростной войны
Хрип и огонь телесный…

Забыты гимнастерки, ордена,
Зенитки и разрывы…
Ох, карты!.. Лучше всякого вина,
Пока мы в мире - живы…

И бабий, теплый нацепив халат,
Очки на лоб подъявши,
Играет насмерть в карты грек Сократ,
Афинский шкет пропащий.

Играет врукопашную, на дзот
Врага - бросает силы:
Эх, черная одна лишь масть идет,
Собака, до могилы!..

Таращатся бессонные дружки.
Ползет под абажуром
Змеиный дым. Валятся из руки:
Валет, король с прищуром…

И, козырь огненный бросая в гущу всех,
Кто сбился ночью в кучу,
Смеешься ты, Сократ! И хриплый смех -
Над лысиною - тучей.

И шавка тявкает меж многих потных ног,
Носков, сапог и тапок!
И преферанса медленный клубок…
И близкой кухни запах…

И - ты пофилософствуй, грек Сократ,
Тасуя ту колоду,
Между картин, что ведьмами глядят,
И рыжего комода,

И слоников, что у трельяжа в ряд
Так выстроились чинно -
О том, что нету, нет пути назад
В горячие Афины, -

А только есть седые игроки,
И костью пес играет!
И бубны бьют!
                И черви - близ ноги
Ползут и умирают!

И пики бьют - наотмашь, под ребро!
И под крестами - люди…

Играй, Сократ.
            Проматывай добро.
Твой козырь
            завтра будет.             


ВАВИЛОН

О, коли Время можно загасить
Одной ладонью голой,
                как свечу!..

Здесь, в Вавилоне, не протянут пить.
Сорвут с плечей рогожу и парчу.
Здесь Вавилон. Его оскал зубаст.
Его глаза звериные красны.
Он слямзит, выжрет, оболжет, продаст.
Он маску мира вздел на рык войны.
По улицам его трусят, трясясь,
Людишки. Морды лошадины их.
И бьется нежное лицо, как белый язь,
В дегтярных топях кабаков ночных.
Я вижу ангелов. Всех херувимов зрю.
Всех серафимов я в анналы лба
Запхала. Вавилонскую зарю
С натуры малевала я, слепа.

Заплеванный мой, каменный мешок,
Любимый город может спать споко... -
Ну, выпьем, Вавилон, на посошок.
Простимся. Разрываться нелегко.
Я дочь твоя. Я дырь твоя и брешь.
Церковная - в За-русско-речье - мышь.
Ты тесаком мне пуповину режь,
Свиным ножом!
                Я заплачу барыш.

От улиц блестких, хлестких, дождевых;
От красных башен - зубья чеснока,
Моркови ли, где колокольный дых;
От кусов снега - белого швырка
Купецкого; от ночек, где подвал
Ворочался всем брюхом мне навстречь,
Бутылью, койкой, куревом мигал,
Чтоб закавыкой заплеталась речь,
Чтоб лечь живее,
                чтоб обнять тесней,
Чтобы мертвей - метлой в ночи!.. - уснуть...
От воплей Вавилонских матерей,
Чей за сынов гробами - зимний путь;
От следа той  Боярыни саней -
Двуперстье - ввысь! - на горностай-снегу;
От подземельных, воющих огней,
Что розвальни железны на бегу
Рассыплют... -
                от разряженных цариц,
От нищенки, кудлатой, как щенок, -
Иду я прочь от лучшей из столиц,
Эх, розвальни мои - лишь пара ног!

Я ухожу навек, мой Вавилон.
Москвища ты, Москвишечка, Москва -
Тоска; Москва - Молва; Иван спален
Великий - почернела голова.
Пророчу велий в будущем пожар.
Тебе ли сажи, мать, не занимать?!..
Пророчу огненный, над грузным снегом, шар -
Он все сожжет. Он будет век летать.

И дядьки пьяные, бутылки ввысь подъяв
С-подмышек, из-за пазухи, крича:
- Гори, блудница!.. Смертью смерть поправ!.. -
В меня как дунут, будто я - свеча!
Весь люд мой Вавилонский заорет!
Костер пожрет и жемчуг и мешок!
Я ухожу навек, о мой народ.
Кто крикнет вам, что жив на небе Бог?!
За все грехи. За крупяную мышь
Зашкафной лжи. За сердце, ног промеж -
Костер Московский,
                весело горишь,
Огнь Вавилонский,
                души живы ешь!
И, мразь и князь, калека и юрод,
По стогнам,
               по соборам,
                под землей -
Пребудут все в огне - святой народ,
И - мученства  венец - над головой!

Сгорит мой Вавилон! Сгорит дотла.
Я так любила - в сердце нищеты,
В обломках досок, где жила-плыла, -
Кремль ненаглядной, женской красоты.
Я церкву каждую, как тетку во платках,
За шею обнимала, омоча
Слезами грудь ей... Ты живи в веках.
А я сгорю. Такая я свеча.
А я  сожгусь. Истлеет в пепел нить.
Развышьет сажа вьюжную парчу.

О, если б Время злое загасить
Всей жизнью бедной,
                голой, -
                как свечу...

                ВСЕПРОЩЕНИЕ

Нынче я прощаю всех, кто меня замучил.
Брызнет нимбом яркий смех - звездою падучей.

Вот и мученица я!.. Вниз гляжу, незрима:
Вот и вся моя семья - в небе херувимы.

Ну, а вы, родные, вы?!.. - Жалкие людишки!..
Не сносить вам головы, не казать подмышки.

Выгорел мой век дотла - черною обедней.
За подачкой из горла я стою последней.

Снегом я - за ратью рать - сыплюсь миру в раны.
Мне не страшно умирать: лисьей песней стану.

Стану волчьей хрипотой, хищной и святою, -
Закружусь над молодой головой златою...

Как завою, запою! Как забьюсь колюче
Я - у жизни на краю - в судорге падучей!

А златая голова задерется в небо...
Слышишь, я жива, жива!.. Сыплюсь белым хлебом!

Сыплюсь черным снегом вниз! Языком горячим
Всю лижу живую жизнь в конуре собачьей!

Всех целую с вышины! Ветром обнимаю!
Всех - от мира до войны - кровью укрываю...

Прибивали ко Кресту?!.. Снег кропили алым?!..
Всех до горла замету смертным одеялом.

Штопка, вязка, птичий пух, шерстяная замять...
Плачет псом небесный дух. Воет волком память.

Сердце - наледь.
Кости - лед.

                ...В кабаке постылом
Я вливаю кружку в рот с занебесной силой.

И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, -
Плача, я прощаю всех, кто меня замучил.

СЛЕПЫЕ

Мы вся семья слепые. Мы по миру идем.
Пока мы все живые. Под снегом и дождем.
На ощупь жму медяшку. И языком лижу.
Оглодки, кости, кашку в котомку я сложу.
На матери наверчен мохнатый ком платков.
Медведи мы, наверно, да нет у нас клыков.
Заплата на заплате. И пятка так боса.
Подайте, тети, дяди, серебряны глаза!
Подайте ближе блюдо, а выхвачу я сам.
Огрызки - это чудо, и чудо - стыд и срам.
И чудо - все не видеть, в дрань кутаться, дышать,
Цыпленка не обидеть и близ ларька стоять,
Стоять близ яркой лавки, где богатеи жрут...
Вдыхать, навроде шавки, и чуять: все умрут.
И мы: отец в отрепьях, мать в затрапезке, я -
Земли великолепье, небесная семья -
Счастливые, слепые, умрем зимой, во сне,
Когда снега косые, в серебряном огне.

Вы ешьте, пейте сладко. Обиды не держу.
На мир босою пяткой я нежно погляжу.
А мир простой, жестокий, ожог, - как от огня,
Как вбитый гвоздь - до срока, как голая ступня,
Как два - на роговице - отчаянных бельма,
Как под рогаткой – птица, сошедшая с ума.

БЕРЕГ МОРЯ

...Овидий, я тебя так слепо вижу -
Так: лысым камнем сквозь стекло воды.
Телега скриплая. И бык кроваво-рыжий
Тебя везет, вывозит из беды.
Ну ты и влип. Лоб белым терном крупка
Ледяная обвила. Кровь течет.
Ты - кости-кожа. Шаг по снегу хрупкий.
Наст выдержит. Не танец, не полет.
Сшил кожаный колпак себе иголкой,
Похищенной в избе: дрожит губа
Скифянки старой. Песнь заводят волки.
Уж ведаешь в рыбалке, мукомолке.
Снег лепит в грудь. Судьба. Опять судьба.

Веселая судьба!..  - скрипи зубами.
Завидная судьба!.. - достань из губ
Застывших - свист. Соленый, меж снегами
Зверь моря спит. И дышит.
                Вот изгиб
Зеленой кожи дрогнул - и брезгливо
Пошел, поплыл, смарагдом над стопой
Босой - завис... Да, хлебом люди живы.
И ты, старик, изгой, - пока живой,
Пошарь за пазухой, за кожаной подкладкой,
Достань кусок, слежал, колюч, тяжел, -
О, хлеб Любви!.. - ешь, плачь, с ладони, сладко... -
...хлеб   Родины!.. - дух в ноздри не вошел -
Копьем вонзился - под ребро - навылет:
Язык, зачуй, - шершавая рука, -
Старик, твой лоб Борей пилою пилит,
А снеговые лохмы - близ виска
Трясутся на ветру, - глотай свободу,
Грызи и нюхай счастия ломоть!
Настанет ночь. В заливе нету брода.
И лед. И грязь. И тьму не побороть.
И ты один, в плаще, что сгрызли мыши,
Стоишь на мерзлом, бычьем берегу,
Хлеб в рот пихаешь, плачешь и не дышишь,
И слезы замерзают на бегу
В руслах морщин, в оврагах щек голодных, -
Ты отираешь голой их рукой,
Седой мужик, Овидий, раб свободный, -
Хлеб на зубах, посыпанный тоской,

Скрипит; скрипит, заснежена, телега;
Скрипит больной, изношенный хребет.
О, ешь свой хлеб любви под кровом снега.
О, пей из моря соль, пока - поэт.
Пока твой гроб не волокут по брегу.
Пока не сыплют в яму горсть монет.


СОН ОВИДИЯ. РОЗОВЫЕ ОДЕЖДЫ

Этот сон мне приснился не зря.
Этот сон мне приснился недаром.
...Император сидел предо мною, горя
Шелковьем, ярко-алым пожаром.

Змей из золота - трон сторожил.
Где павлины, а где опахала?..
Нищий, скрюченный дрожью до пламенных жил,
Понял я, что душа жить устала.

Он разжал свой запекшийся рот,
Пересохший меж вин и лимонов.
Процедил: - Ты мой нищий, подземный народ.
Я - звезда твоего небосклона.

Ты голодный. Меха съел червяк,
И гиматий порвали шакалы.
И во все времена будет истинно так.
Ты бедняк. Плоть твоя жить устала.

Я пресыщен, и розова ткань.
Ярче света зари эти складки.
Что умеешь ты, дикая, пьяная рвань?
Обезьяньи прыжки да колядки?!

Распевать под забором псалмы?
Клянчить черную сохлую корку?
Да у звезд - попрошайкой суконным - взаймы
Жизнь канючить, вертеть, как опорку?!..

Царь я твой!.. прочь, мерзавец и раб..
Ишь, подумай, Овидием звался!..

И пополз от царя, будто маленький краб,
Я, что пел, пил вино, целовался,

Я, что был себе Царь или Бог
Там, на ложе, где листьями мяты
Пахли груди, - а левый, от сердца, сосок...
... Вот я - скрюченный, грязный комок,
Вот - владыка в виссонах проклятых.

И вцепился когтями я в шелк,
И в зарю я зубами вцепился,
И, пока не набросился бешеный волк,
Я кричал и стихами молился!

И горел плащ кровавый царя
Над лохмотьями с запахом сала,
И вставала душа, как над снегом заря,
И о жизни и смерти кричала.


ОВИДИЙ ОТДЕЛЯЕТ ТВЕРДЬ ОТ ВОДЫ

Я верю: ты сильный. И руки твои -
И мышцы твои - и ключицы твои -
Бугрятся огнем. В дырьях драный хитон?!
Не дыры то - звезды: вот Лев, Орион.
Ты сильный, Овидий. Я вижу: крыло
Заместо лопатки влачишь тяжело.
Поэт и мужик. Поднебесный ты пес.
Почти Божество. Я ослепла от слез,
Но вижу: все ребра свои обнажил -
Узорочья вздул изумляющих жил -
Канатные все сухожилья напряг -
Пил из бурдюка, спал меж грязных собак,
А нынче - восстав! - вознесясь в полный рост! -
Ты море воздымешь, отделишь от звезд,
Ты твердь отрываешь от злата воды,
Зенит разбиваешь на комья слюды,
На сотни улыбок, и губ, и зубов,
Что дарят любовь, что кусают любовь,
Что сердце грызут, что проклятья хрипят... -
На бездну алмазов, что кровью горят!

Да, Звездное Небо - ты создал, поэт.
Да, Грозное Море - ты создал, поэт.
Ты спишь под телегой, под горем планет.
Плетут вензеля они тысячи лет.

...Веревочки, петельки - тысячи лет.
Тебя уже нет. И меня уже нет.
И нет головы твоей лысой, седой.
И нету руки моей - с яркой звездой.
А есть небо - взрыв! Эта пляска огней!..

...Режь жилы мне сразу. Так будет верней.


БАЛ В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ

О люстра какая! Она как гора снеговая,
Утыканная тысячью праздничных свечек,
Дрожащая в небе, как звездный вечер...
Огни сыплются зернами золотыми
На белые голые сладкие плечи,
На жемчуг в шиньонах, на Царское Имя,
Что светит в полях далече, далече...
И мы поднимаемся плавно, как павы,
По лестнице света, счастья и славы!
О мрамора зубы-щербины,
Земные руины...
О милый, любимый, как страшно...
Так падает в пашню
Зерно золотое...
На бал мы явились с Тобою.

Пока мы друг друга не знаем.
Мы соприкасаемся рукавами,
Тесьмой, бахромой, кружевами,
Локтями, дыханьями, телес углами.
Глаза стреляют и мечут пламя.
Толпа смеется жемчужным смехом.
Меж нами лица, затылки, жизни.
А Ты - моим эхом, а я - Твоим эхом.
И Ты - навеки - моя отчизна.
И Ты - кафизма моя и аскеза,
Мой ирмос, кондак, стихира, стихия!
А в грохоте пламенного полонеза
Царицей проходит моя Россия.

И мы с Тобой ее белый вальс танцуем!
Едим ее рубиновую икру, янтарную белугу!
Ее звездным бокалом звеним, балуя -
И вновь чалые кони - по кругу, по кругу!
Вот Ты ко мне полетел - кренделем локоть!
Я - руку в лайке - на обшлаг сукна-болота
Легла лилия... Я могу Тебя трогать...
В бальном лесу за нами погоня! охота!

Вальс втянул мои косы в воронку
Ветра! Гляди, Царица похожа
На резеду! А княжна Тата - на японку...
А у Стаси такая смуглая кожа...
А у Лелички на груди перлы речные
Светятся, как глаза василиска...
Милый, мы все до того смешные,
Мы же все умрем - люди, птички, киски!
И маленький офицерик, по имени Алеша...
Мне плевать, что он Цесаревич, Наследник!
Он - моя непосильная ноша,
Мой крест чугунный, мой путь последний!

Ах, веди меня в вальсе, кавалер мой,
Целуй россыпь кудрей, лебединую шею!
Мы не в Мадриде и не в Палермо:
Стол среди зала - наша Расея!
Гляди: навалено вперемешку -
Сапоги да лапти, севрюга да семга,
Да светляк лучины из тьмы кромешной,
Да ребенок на печи плачет громко,
Да комья слиплого ржаного чернозема -
То мерзлые орехи, стучащие о крышку
Гроба, исцелованные поземкой,
То жаркие страдные бабьи подмышки...

И мне в танце, милый, так жарко стало!
Соль по спине, по лицу ручьями!
И музыка внезапно, вдруг... ПЕРЕСТАЛА.
Что вы смолкли там, в оркестровой яме?!
А и где наш Царь? я в вальсе Его видала...
Выгнулась лозою - рассмотреть Его улыбку...
Ему б Мономахова шапка пристала,
А носит фуражку с козырьком хлипким!
А усмешка нежная, как у рыбы снулой,
Когда она на рассвете в сетях провисает...

Мне страшно: из-за колонны - косое дуло.
И низка жемчуга летит, косая.

И дождь алмазов. И свечи с люстры.
И снег плечей. И поземка кружев
Пылят, бьют, метут — туда, где пусто,
Туда, где жутко, туда, где туже
Стягивается петля на глотке.
О страшный вальс! Прекрати! Задыхаюсь...
У лакея с подноса падает водка.
И хрустальные рюмки звенят: “каюсь!.. каюсь...”
Милый, ты крутишь меня так резко,
Так беспощадно, как деревяшку,
Ты рвешь меня из времени, рыбу с лески,
И рот в крови, и дышать так тяжко.
И крики, ор, визги, стоны!
И валятся тела! и огни стреляют!
И Царь мой, Царь мой срывает погоны!
И я кричу: “Но так не бывает!”

И люстра гаснет, падая в толпу вопящих
Остроконечной, перевернутой пирамидой!
Тот бал - приснился. Этот — настоящий!
И я кричу Царю: ЖИВИ! ДОКОЛЕ НЕ ПРИИДУ!
И я кричу Тебе: СМЕРТЬ! ГДЕ ТВОЕ ЖАЛО!
И покуда мы валимся, крепко обнявшись, в бездну -
Прозреваю: это я - Тебя - на руках держала
У молочных облак груди... в синеве небесной...


ЖИЗНЬ В АДУ

Я живу в Аду. Я его обжила. Я его обняла.
На крышке гроба - о нет, на краю стола -
Ем свой хлеб со слезами: солёно и страшно, да, -
А в Аду такие ж, гляди, как на земле, дома, улицы, города.
А по улицам люди идут: так же скалят зубы они,
Лишь вместо глаз - головни, болотные злые огни.
Я между них, земножитель, пьяно шатаясь, иду.
За руки их хватаю. Кричу, как глухим: я попала в беду!
В сети, ты слышишь, в сети. В петлю. Ржавый капкан.
В резкий рыдальный ветер: Элькон, Сеймчан, Магадан.
Не пытайте, прошу, не мучьте, не распинайте! - на суд,
Безобразный, адски бесстрастный, молотки и гвозди несут.
Под полою куртки, в кармане пальто, в кулаке, на виду... -
Как зовут тебя, кат?!
Я - никто. Зверь истерзанный. Зрачки горят.
Отползу. Далеко не уйду.
Поползу по бедному снегу, по дворцовому царскому льду... -
Да вы врали всё, что человек человеку
Друг-товарищ-брат!.. это ж в Раю!.. а в Аду...
Подомну животом слюду мороза. С ветки - рябину скушу:
Эй вы, люди!.. Глядите - глотаю кровавые слёзы!
В ожерелье лжи - не дышу...
Но бумаг этих ваших, враньёвых, проклятых,
Вместо слов людских сыплющих песь и паршу
Клеветы, что рук-ног жаждет живых, распятых, -
Никогда - и под пыткой - не подпишу!
Ни рукою. Ни зраком. Обрубите пальцы вместе с бешеной болью -
Карандаш ваш поганый меж зубов не возьму:
Я вашу ненависть на ветру спалю всей любовью,
Я собой подожгу вашего Ада тюрьму!
Себя возожгу, как факел - гори, Персеполис!
Эти Адовы рожи, ухмылки, хищь, оскалы в бреду...
Я всего лишь - вокруг земли моей - огненный, звездный пояс,
Ну, рубите меня, рвите меня, - все равно мне не жить в Аду!
Мне не жить средь предателей! Не жить среди волчьих клыков!
Что я сделала вам, насельники Ада, насильники,
                скитальцы меж болотных огней?!
А, знаю! Кричала громче, пела ярче, любила сильней,
Сбивала камнями железо навечных оков
С израненных шей,
                с изъязвлённых, в пыли, ступней!
За это меня и убьете. Ну, кто из вас первый, кто?
Встречали по одежке, видать, а провожаете по уму?!
А я лишь запахнусь в бабки моей штопаное пальто,
А я лишь военный орден отца в кулаке во тьме кармана сожму.
А я лишь Родине моей всей кровью огненной помолюсь:
О нет, родная, ты теплая, нежная, мощная, ты - не Ад,
Ты крылья мои и ветер мой, радость моя и грусть,
Я дойду до тебя, счастье моё, я не оглянусь назад,
Я дойду обязательно, расстреляют - мертвою доползу,
Я уже тебя вижу, сквозь этот Адский, густой, полосы нейтральной туман,
Вижу торжество облаков твоих, ручья твоего слезу,
Вижу правду твою - сквозь дымный тмутараканский обман,
Вижу, солнце, сияешь, лучиной неясно горишь,
А все жарче и ярче, все яснее, безумней, страстней,
Я уже тебя вижу, Великая Жизнь, Великая Мать, Великая Тишь,
Я забуду - сейчас, вот-вот - эти ужасы Адских дней!
Ближе, ну!..
...только ударяет молотом в рельс
Адский сторож, обходчик чугунных путей, что легли на крови.
И я снова в Аду. И времени моего в обрез.
И молитва последняя, жалкая, нежная ломает губы мои.

МОЦАРТ ПЬЕТ ВИНО

История мне эта надоела.
Я, Моцарт, закрываю эту тему
Минорную, ужасней Dies irae.
Так закрывают крышку клавесина
Иль гроба. Гробовая тишина.
Сальери, друг!.. Парик сорви кудрявый,
Забрось подале жалкое перо
Гусиное. С него струится мрак.
Забудь ты сеять ложь и клевету,
Оставь ты месть. Ужель она за то,
Что за руку тебя схватил однажды,
Когда украл симфонию мою
И на нее - "Тарара" сочинил?
Кончай строчить ты мадригалы злобы!
Кончай друзьям канцоны рассылать,
Где Моцарт твой - ничтожество пустое,
И у тебя, великого Сальери,
Священной музыки царя царей,
Небесные, божественные звуки,
Смеясь, хитрец, охапками крадет!

Ах, как ты ловко все перевернул!
Да Бог с тобой! Натура такова
Твоя. Я думал, братец, ты мужчина,
А ты на деле оказался схож
С коровницей из венского предместья,
Что на ухо товаркам шепчет сплетни...

Кончай варить на кухне черный яд!
По виду он - служанкина стряпня.
Я знаю, для меня его готовишь.
Да только я над этим хохочу.
Смешна мне эта ненависть твоя.
Я вымазан в грязи? Вот летний дождь!
Он - истина. Он все наветы смоет.

Откупори шампанского бутылку
И позови слепого скрипача -
Старик пусть нам из Моцарта сыграет!
И зависть ты убей в себе, как змея,
И мне "Виденье Рая" наиграй!

Ты пыжишься, ты надуваешь щеки?
Да, мой Сальери, жалко мне тебя!
Видать, тебя волную я стократ,
И музыка моя все лезет в уши
Тебе, и наполняет сердце, душу,
Как сладкое вино - пустой бокал...
Ах, мой дружок! Я славы не искал
И не ищу. Я полон весь музыкой.
Не разымаю я ее, как труп,
А обнимаю - губы лишь у губ!.. -
И поцелуи - нотами - по лику
Великому и нежному ее...
Сальери, знаю, завтра я умру.
А впрочем, может быть, уже сегодня.
А впрочем... разве говорят об этом?
Никто не знает часа своего.

Давай же веселиться, друг Сальери!
Когда придет безносая, с косой -
Не знаем мы; а на столе вино,
И ветчина, и штрудель, и корица,
И вижу я, как ты в бокал вливаешь
Мне яд. А все же выпью я с тобой!
Я в музыку уйду. А ты - во тьму.
Бокал хрустальный выше подниму.
За нас с тобой. Твое здоровье. Prosit!


***

Бей, бей
            ломом в лед,
Хилый дворник, бей.
Топ, топ, мой народ,
Мимо всех скорбей.

Бух, бух!.. - рукавиц
На морозе - жесть.
Бог, Бог, для синиц,
Ты, наверно, есть.

“Пить, пить!” - у крыльца -
Крошево, вино…
Бить, бить
До конца
Лед  - мне - суждено. 

   
ФРЕСКА ВТОРАЯ. ВЕРХНИЙ МИР

"Бог мой. Вечность моя: отчего Ты дал столько печали мне?"

Василий Розанов, "Опавшие листья"


***

Камень добыть —
Кровь выжать.
Больно — жить.
Больнее — выжить.
Кровью на камнях
Рисуй, муж мой,
Как жене в огнях
Дымно, душно.
Кровью на щеках
Рисуй, сын мой,
Непобедимый страх,
Ужас сильный.
А есть в небе планета Марс.
Вы ее зовете — язык сломаешь.
О Соколиный Глаз,
Крепко ты обнимаешь.
О Лосиный Рог,
Мощно — до дна — насквозь -
Пронзаешь меня — от ног
Нагих — до лба и волос.
Волосы — дыбом.
Неразъемен жом.
Вспорота Рыба
Звездным Ножом.

ПЕРВОБЫТНЫЕ

...и две змеи, что заплелись хвостами
В безумную горячую косу;
Двух рыжих лис танцующее пламя;
И два шмеля, на ветке, на весу
Застывшие во времени смолистом;
Марал, загривок чей бруснично-ал -
То с ревом трубным, то с хрипящим свистом
Он в грудь земли копыта упирал! -
И тигр, урча, пластающий тигрицу
На мертвом дерне, в золотых камнях, -
Все рождено, чтоб ринуться и слиться,
Сцепиться насмерть в криках и огнях!
И в яме Тьмы, где дичь лохматым стогом
Спит, мертвая, в орущих ртах пещер,
Где снег и град еще не стали богом
И человек — кровавейшей из вер,
Где не дрожат венцы над головами,
Не чертят краской на груди жене
Священный знак, где не горит над нами
Свеча любви — жемчужиной на дне, -
А где бушует карнавал соитья,
Где братнино в сестру летит копье,
Где съединенье — что кровопролитье
И свежей шкурой пахнет бытие,
А шкура-то растянута на славу -
По всем горячим молодым горам,
По кратерам, залитым слезной лавой,
По рыщущим обочь пустынь ветрам,
И здесь, на сей распяленной шерстине,
Где ржавой кровью запеклась тайга, -
Живот в живот вдавить! прижать хребтину
Ко льду! кричать и выть, как бы пурга
Над голым полем! - здесь, на дивной шкуре,
Раскинутой повдоль сырой земли -
Вповалку — вдрызг — как ноты в партитуре -
Вгрызаясь и впиваясь — и в пыли
Катясь клубком — рыча и умирая -
Качаясь рьяно сдвоенной ладьей -
Друг друга не целуя — пожирая! -
Безумной родоплеменной семьей
Плетясь в слепые волчьи хороводы,
Пылая, плача звоном позвонков,
Любовью дышат первые народы,
Любовью — о, во веки всех веков!
Одной любовью — пусть она зверина,
Юна, клыкаста, бешена, страшна! -
Возьми ее, гривастый волк, мужчина,
Из бездны жен она тебе — жена!
Она одна, твоя река и льдина,
Твоя скала, гора, волна, метель.
Войди в нее, двуострый меч, мужчина.
Отныне ваша брачная постель -
Отроги гор и рамена вулканов,
Залысины песчаных белых кос,
Пустынь буранных, далей бездыханных
Простор, залитый весь дождями слез!
Бочажины, кабаньи буераки,
Затянутые гнусом снеговым...

А стон зачатья — на пределе мрака,
Меж миром Убиенным и Живым.


ЭМЕГЕЛЬЧИН ЭЭРЕН. ДУХ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОДА

Черная кошка — ночь — свернулась вверху бытия.
Желтым злым медом текут глаза ея.
Она запускает когти елей и кедров в тела
Сладких форелей. Горящий ручей течет оттуда, где мгла.
Земля жжет босую пятку. В ночи земля отдает тепло.
В юрте две жирных бараньих свечи коптят, чадят тяжело.

Закрой глаза. Секунда — век. Закрой — и уже зима.
В юрте предсмертно кричит человек. Зверем сходит с ума.
В юрте — стоны, крики, возня. В зубах зажат амулет.
Ноги роженицы, как ухват, держат бешеный свет.
Тот, кого нет, ломает мрак, сквозь родовые пути
Продирается, сквозь лай собак: до холода, до кости.
Обнимает голову тьма. Луковицу — земля.
Винтись, грызись, - так входят тела в тебя, земная зима.
Зубья красны. Кровавы хвощи. Пещера: звездами — соль...
Дави, бейся рыбой, слепни, - ищи! - пробейся наружу, боль!

Тебя не ждали на этой земле. Тебя не звали сюда.
Плыви, червяк, голомянка, во мгле.
Хрустальна небес вода.
Раздвинулись скалы. И хлынул свет.
И выметалась икра
Слепящих планет!
Но тебя уже нет —
Там, в небе, где звезд игра!

Плачь, мать! Прижимай пирожок к груди!
Сама месила его!
По юрте — снега.
По юрте — дожди.
Небесное торжество.

Ты рыбу жизни словила опять. Кто ей приготовит — нож?!
Ты выткала звездами полог, мать. Ты завтра в степи умрешь.

Но сын созвездья твои прочтет на черной глади ковра:
Вот Конь, вот Охотник, вот Ледоход,
Вот Смерти свистит Дыра.

А в самом зените — Кол Золотой отец крепко в матерь вбил:
Чтоб род продолжался его святой,
Чтоб тяжко качался живот над пятой...

...чтоб старой елью, слепой, седой,
Все помнила, как любил.


ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА

Ковыль серебряные шеи приклонял.
Катились громкие повозки.
Звезд табуны на Север угонял
Полынный ветер, медленный и плоский.
А воины хрипели песню, и
Кровавые мечи свои отерли
О голубые травы. От любви
Пересыхало золотое горло.
Косички ветр трепал. Монист в ушах
Не счесть. Копченой рыбой спали стрелы
В узорных колчанах. Убитая душа,
Дрожа, опять вселялась в тело.
Собаки спали: рыжее кольцо
Из лап, хвоста. Назавтра ждали снега.
И ветер дул, посмертно дул в лицо
Кривого колеса телеги.

И воин крикнул: “Тень Стрелы Отца!”
И пленницы, что поперек коней лежали,
Завыли. Снег летел с небес. Конца
И краю снегу не было. В начале,
Когда малец выходит из яйца,
Он помнит красной памятью икринок
Лик матери и дрожь ребра отца
И содроганья кровь, и слез суглинок.

Ты помнишь Тьму?! Я - помню только Свет.
Как я рвала ногтями лоно
И головой, круглей доверчивых планет,
Толкалась, издавая стоны.
А ты не знал меня. Ты в мать вонзал копье.
Они лисицей закричала.
И брюхо выросло Луною у нее.
Большой казан. Варилась я. Молчала.
А мой отец, с косичкой, с бородой,
С ножами глаз, - он стал тайменем.
Светясь, он прыгал свечкой над водой
И больно падал на каменья.
И кровь лилась из глаз, из головы.
В золу костра его вложили мясо.
И съели, и пучками голубой травы
Утерли рты, и только ждали пляса…

Отец, отец! Как я тебя люблю!
Ты птицей кружишь! Рыбой бьешься!
Я лбом в сухую землю бью. Молю:
Когда-нибудь ко мне… вернешься?!..
Родись опять! Иль я тебя рожу.
Ты разрисуй меня, шаманку,
Всем: синью неба, кровью звезд, что по ножу
Течет, - ты в царские наряды обезьянку
Свою одень!.. и на руки схвати!..
Рисуй на мне смех воинов, повозки -
Солому, грязь, - отец, меня прости,
Что жизни я ношу обноски
Твоей! А я не знаю, кто ты был. 
Кто брешет - царь. Кто: пьянь и раб вонючий.
Ты мать мою, смеясь, любил -
И билась под тобой в падучей
Сухая степь, каленая стрела,
Соль озера, небесно-голубая, -
Она женой твоей была,
Шаманка, девочка седая.
Ее убили на войне. Лица
Не помню. Медным казаном укрыли.

И бьется, бьется, бьется Тень Стрелы Отца
В полынно-голубой траве, в небесной пыли. 

ПЕРЕСЕКАЯ СУШУ

Взвивает огнь волос — ветр.
Пронзает лохмы шкур — лед.
Лакаем жадно звезд — свет
Из той горсти, где тьма — жжет.
Во чрево тьмы язык — всунь!
Зубами звезд его — хвать...
...пройдет тьма тем Больших Лун,
Пока научимся — целовать...

Острых гор снеговые рубила сердце грубо стесали огнем.
Я еще никого не любила —  лишь дорогу, по коей бредем
Из жары несносимой — в бураны, на Звезду, что, и очи закрыв,
Зрим: космата! Ступни мои — раны: мы по льду переходим пролив...
От кострища, где смежили веки белокосые наши вожди,
Потекли мы, как чахлые реки, по пути собирая дожди,
То становища злые кровавя, женам стонущим руки крутя,
То рождая в полуночной славе диких браков слепое дитя, -
По рокочущим глоткам вулканов, вдоль заливов, по белым костям
Валунов, мимо скал-истуканов, по лосиным, кабаньим смертям,
В свежесодранных шкурах, с камнями, чьи заточены зубом края,
По земле потекли мы огнями, и в цепи тех огней — жизнь моя!

И гляжусь я в обточенный камень, черный, в синих огнях, лабрадор:
Крутолоба, кудлата, с руками, что похожи на мощный костер,
Зубы — жемчуг гигантских перловиц! Очи — рысь позавидует мне!
Матерь будущих войн и усобиц, градов-весей, что сгинут в огне,
Матерь будущих казней и пыток, голубых и плебейских кровей,
Что в сыновних аортах — избыток! -  да по пальцам сочту сыновей...
Вот вам я! Вот стою, Матерь Мира, на обрыве, а блюдо реки
Ледяное! А в шкуре-то дыры, а за бабьей спиной — мужики!
...вождь серебряный, лик — морда тигра.
...бычьелобый боец с топором.
...острогорбый певец — нежно, тихо
Пел мне смерть над любовным костром.
Вы глядите в меня, возжигая  взором — ночь за моими плечьми.
В бусах пота рабыня нагая - а попробуй меня обними!
Отобьюсь! Брызнет свет через веки прижмуренные — в ваши сердца.
Это я вас веду через реки и моря — им не видно конца.
Это я вас прельщаю добычей, свежей кровью, богатой едой -
И тебя, вождь, кричащий по-птичьи, и тебя, копьеносец седой!
Я веду через долы и горы мое племя — судьбину мою:
На скрещениях звезд и простора, весела, тяжела, я стою!
Подбирайтесь — потайно, сторожко, ладьте петлю, и сеть, и блесну -
Развернусь я, брюхатая кошка, и мохнатою лапой махну!
«Ты — красива!» - завоют устало. Хищно вьюга слепые следы
Заметет... заструится подтало
Из-под век... а на шее — кораллы...
И целебные зубы шакала... что, подобно алмазам, тверды...
А за синим хребтом — перевалы,
И за льдами — тяжелые льды.

МОЙ ОГОНЬ

Сохранить это бедное пламя...
Сохранить...
Это нищее, красное пламя в ночи, под сведенными скорлупою руками:
Рвется алая нить...
Пихту молния надвое расколола...
И зажегшийся ствол
Заискрил на ветру мирового раскола,
Застонал и зацвел!
Племя пялилось в жадное пламя.
Хворост я поднесла.
Красный зверь, поживи-ка теперь между нами.
Дай любви и тепла.
Запылают костры. Загорятся барсучьим светильники жиром.
Заскрипят вертела
На рогатках огнистого Звездного Мира,
О, над пастью жерла...
Холод дышит огнем! Мрак мерцает огнем. Сохраню я
Этот жалкий комок
Беспредельного жара. Его поцелую -
Губы вспыхнут: ожог...
В углублении камня, в закуте пещеры,
Под моею щекой
Ты дрожишь, воздух лижешь, ты пляшешь без меры,
Ты — небесный изгой...
Сирота и безумец! Зажгу я тобою
Горсть последней еды,
Это озеро, рыбное и голубое,
Эти синие льды...
И на палке, на кою я шерсть со смолой накрутила,
Ты горишь! Я иду
С первым факелом — от колыбели — до дикой разверстой могилы:
На огонь.
На звезду.

АЙ-КАГАН И ЧИНГИСХАН

Когда закат иссяк, толкнул казан
Обритый воин твердой пяткой.
Я лишь Луна, царица Ай-Каган.
Мой свет серебряный и сладкий.
Я молоко. Я льюсь в мохнатый рот
Слепой струей, кривой и белой.

Мне снится конь. Мне снится мой народ -
Он саблями в мое впивался тело.

Жила я девкой. Ела у костра,
От восхищения раскоса.
Была я дочь кагана и сестра,
Сводило пальцы от мороза
Мне; крючило сорожины ступней;
Плыла война, и я плыла в ней;
И хан восстал, как скопище огней,
Поднялся смерчем из-за камня.

О хан! Целую пятку, что как жесть,
И голени, все в конском поте, в мыле.
Ты ноги мне связал. Я вою: есть.
Я корчусь: пить - чтобы меня любили.
Будь хлеб мой, рис. Дай локоть мне отгрызть.
Дай волос откусить - носить его я стану
В тяжелой медной шайбе на груди. Твоя корысть,
Твой выкуп молодой и пьяный.

Ты яд змеи не пробовал на вкус?!
Ты мощный меч. Твой лоб обритый боем.
Язык волос колючих лижет - о, боюсь... -
Мне щеки, шею белую прибоем.
Я, круглая тарелка, свет леплю
Серебряный. Я над твоим затылком
Вишу. Я так тебя, Луна, люблю,
Как алчущий - в пустыне - льет бутылку
Себе в сухое черево, в петлю
Тугого горла: вот воткнется
В кадык стрела! - а я тебя - люблю,
Каган! И рот мне шире улыбнется.
И буду зверь я твой. И водка. Рис.
Собакой юртовой завою.
Так, лик закинув, выхрипнешь: "Молись!.." -
Ударишь саблею над головою.
И шею срубишь, и слетит лицо,
Как снег, все белое, в крови и поте, -
Лицо Луны, слепящее кольцо,
Серебряное, царственно в полете!..

..........все грязное, и руки так грязны -
Барана резали, и черемшу рубили,
И дергали ковыль в виду Луны
Для варева... - и так тебя любили,
Так гладили ребро и бычий лоб,
И лунные мои светили щеки
На тело, что положат в царский гроб,
Под яркий небосвод высокий;
И будешь ты от водки сыт и пьян,
От звезд ослепнешь, зарычишь: куда я?!..
И лишь одна царица Ай-Каган,
Безглазая царица Ай-Каган,
Все выльет серебро тебе, седая.

ХОД ЗВЕЗД НАД ТАЙГОЙ

Звезды мерно идут. Звезды мрачно поют. Звезды вечно звенят -
Звезды сыплют зерно лучезарных минут, сторожами — стоят.
Я стою. И лицо мое снег исхлестал — так румяно оно.
Взор мой звезды вбирать, пить их пламя устал, золотое вино.
По земле, пригибаясь и горбясь, века, умирая, идут.
Я стою, умирая. Звезда далека. Горизонт гол и крут.
Снег колючий пронзит зеркала мокрых щек. Солью выстудит лоб.
Звезды молча идут. Путь их тяжкий далек: люлька, трон или гроб -
Им равно. Россыпь мира — небес круговерть. Над тобой, надо мной
Звезды молча идут, как звенящая смерть, над пахучей сосной.
Это белка-летяга — сребрист ее хвост!.. - с сердца на сердце — прыг!.. -
Меж зверей, меж людей — и уже между звезд — ее беличий крик...
На земле кто погиб — возрождается род меж созвездий, во тьме.
Ты иди, звездный ход, рыбий плес, лосий лед, по вселенской зиме.
И горит Альтаир, и блестит Процион — малахитовый скол.
И сверкает очами старик-небосклон, Золотой, бедный Кол.
Я гляжу тебе прямо в лицо, моя жизнь, моя смерть, моя боль.
Только зверь. Только птица. Ты только держись. Я навек. Я с тобой.


КОСМОС ЮРТЫ

Я полог юрты тку: вот Конь и Коновязь. В уздечке — бирюзовая звезда, еще одна... Кто их туда заплел?
Вот Три Маралухи бегут. Они бегут, хрипят, зверюги. Копытами наст разобьют и морды в реку окунут. А вынут морды — сто веков прошло.
Вперед, игла. Разгрызенный орех: кругла слепая половина ночи. Еще Охотника я вышью: Когульдея.
У юрты есть скелет паучий, каркас. На нем лежат меха зверей убитых. У медведя глаза красней рубина монгольского сверкали. Теперь на небе он. Я все равно боюсь.

Огромны шкуры. Входит мне под дых
Победный страх, звериный, сладкий:
Какие звезды вытку я на них,
Какие вышью — без оглядки -
Миры? Ты дуй в дуду, слепой шаман,
И в бубен бей. И на моем соленом теле
Мир кровью нарисуй, патлат и пьян,
Где звезды — в кулаке вспотели.

Иглу из рыбьей кости я беру.
Туда седой вдеваю волос.
Сажусь в степи на камень, на ветру,
Чтоб слышать с неба черный голос.
А звезды — это люди. Есть у них
Глаза и брови, руки, щеки.
Они глядят на нас — и плачут о живых,
О мертвых плачут одиноких.
Не плачьте! Вот моя ладонь, мой рот.
В горсти перенесу вас — от
Котла огнистого, ночного -
Сюда, где водопад ревет,
Смерзается в гортани слово,
Где грубо содрогается живот
В глотке желанной, жадной ласки...
Глядите, звезды, как продолжу род,
Какие наложу на тело краски...

Так! Вами, звезды, ребра распишу -
Грудастой стану Матерью-Вселенной!
Так! Вами, звезды, плачу и дышу -
С исподней тьмы, с изнанки сокровенной!
Луна взойдет, царица Ай-Каган,
Тяжелым серебром брюхата;
Я положу чеснок в ее таган,
Я ей рожу Последнего Солдата.

И пусть истлею. Срежет пусть главу
Серпом ущербным враг визжащий.
В камнях, пришитых к шкурам, я живу.
Вот зуб горит звездой. Вот глаз слепящей
Планетой катит: яростный гранат!
Веселый лазурит! — я их любила...
Повешу в юрте — нет пути назад -
Мой полог, где глаза небес глядят
В мои глаза - из тьмы моей могилы.
Пусть в очаге огонь, хрипя, погас.
Пусть хрустнут ребра под чужой стопой.
                Ликуя,
Гляди, гляди, мой Сириус, алмаз,
Как по тебе в ночи я вою и тоскую,
Гляди, гляди, угрюмый Лунный Глаз,
На мышь степную — жизнь людскую.
Ладонь я разжимаю. Мышь, беги!
Через траву — потоп — пожары — бури...
Отныне мы со смертью не враги:
Я вышила себя на Черной Шкуре.
Я, улыбаясь во весь рот, встаю.
Я на мороз из юрты выбегаю.
Возьмите жизнь. Возьмите жизнь мою.
Она одна. Она уже другая.


ОХОТНИК ОРИОН

Сто звезд жило в небе. Сто рыжих лисиц. А я был Великий Стрелок.
Дворы проходные меж сонных ресниц да снежные пули в висок.
Я пьяной соседке на кухне зажег две розы в бутылке пивной.
И дом мой, горбатый январский стожок, качался и плакал, хмельной.
Как флаги метели хлестали меня! А я обворачивал их
Вкруг шеи да щек в ярких пятнах огня, вкруг ребер звенящих, худых.
А в ночь, когда бури взбегали в зенит, всплывали подлодки могил -
Я чуял: летящее сердце звенит стрелой, что я в небо пустил!
Тогда забывал я торговый мой век, пожары машинных рядов,
И нюхал, напрягшись, звезд яростный снег во шрамах звериных следов!
Тогда забывал я, как падают ниц, как тянут ладонь за куском,
И видел - на черном - сто рыжих лисиц бегут пред Великим Стрелком!
И так я стрелял… их в ночи убивал… о, ночку, вот ночку одну
Хотя б поохотиться!.. - так целовал во тьме тетиву: как жену…
Так лук свой незримый к себе прижимал, как будто молился Луне,
И небо, как зверя, вдыхал!.. - понимал… - и небо - все было во мне!
Во мне, жалком смертном, дурном пацане, в котором от века текла
Охотничья кровь… - небо в алом огне!.. И пела, сияя, стрела,
Пронзая снега, лихолетья и льды, входя под ребро рыжих лис, -
И, пьяный, я плакал, целуя следы зверей - ими очи сожглись,
Крестясь на бутылку, сжимая стакан - в осколки - в слепом кулаке,
Великий Охотник, удачник-пахан, пылинка во Звездной Реке.

РЫБЫ-ЛЮБОВНИКИ

Боже, Боже. Мы две рыбы. Ты багряно-золотой.
Я, серебряная глыба, возношусь над чернотой.

Заплелись навек хвостами, Время пахтая, вдвоем.
В мощное густое пламя Звездный Океан собьем.

Ты копьем ударишь света в чешуи моей броню -
Вон из брюха - в ночь - планета, вся подобная огню!

Ты, живой, - кричи, сгорая! Мертвый - спи в гробу своем...
Рыбы, мы в воротах Рая, в небесах горим вдвоем.

Сети сильные изловят. Распахает чрево нож.
Но от смерти, от любови ты, живущий, не уйдешь.

Так, как мы, ты будешь биться. Так же - страшно - будешь нем.
Так - в когтях небесной птицы - возопишь: "За что?!.. Зачем?!.."

И, как мы, горбат от страсти, и от голода - скелет,
Будешь вечно плыть за счастьем сотни долгих тысяч лет...

Под водой - мой бок сребряный! Твой - багряно-золотой!
Нам - игра, двум рыбам пьяным,
Под метельным караваном;
Лед не хрустнет под пятой.

Человек в холстине драной, наклонись... мы подо льдом...
Рыба, алая, как рана, как в густом огне - Содом...

По водам Он ходит просто. У Него на лбу венец.
Он берет в ладони звезды, как икру берет ловец.

Он прикажет - нас подарят - в сетях - царским поварам.
Нас на угольях изжарят. На сребре внесут во храм.

Причастятся люди мяса, нежной плоти, звезд икры.
И никто не вспомнит часа красоты. Любви. Игры.

Лишь безумие добычи. Лишь вязание сетей.
Лишь Божественный обычай - на тарелки площадей

Вывалить нас вперемешку - жабры, ребра, плавники, -
Чтоб вкусили Ад кромешный, чтоб звенели пятаки

Золотые, ледяные, -
Ввысь! вокруг!.. - хвостом бия:
Серебра дожди косые,
Серебра снега босые,
Золотая чешуя.


ТРОПА ВРЕМЕНИ

Звезды ходят вокруг Золотой Оси.
Кони ходят и снег едят.
Глаз лошажий белой планетой косит.
На замерзлых озерах — наряд
Снежной ряски алмазной, кругов и стрел.
По хребту застылой реки
Катит царский воз: в нем Мороз воссел,
Тяжек перстень с его руки.

Я младенца схвачу. Заверну в доху.
Выйду под Колеса Небес.
Перед ликом звездным, как на духу,
Островерхо-монаший лес.
Клонит выи, скрипит стальным кедрачом.
Звездный диск кренится ребром.
Из грудей ночных брызжет снег молоком -
Всю забрызгал парчу хором
Горностаевых!... Пихта летит копьем
Во Медведицу — в вышине.
Сладко мы едим, сладко, бесы, пьем.
Забываем о Верхнем Огне.

Холод бьет по щекам. Сын, гляди, гляди,
Ходят как Колеса в выси.
Вдоль по ободу — снег; а внутри — дожди;
И вокруг Золотой Оси
Дивно крутятся: роды, и смерть, и смех,
И Мороза рука в перстнях -
Во людских слеза... - и, одна на всех,
Ты, планета любви, в огнях!
На веревке, кругами, будто волы
Или кони, бегут, хрипя,
Наши годы-разбойники; режут из мглы
Нам морщины, чтобы мы себя
Проклинали, зуб утопив в узде,
Разбивали кулак об лед,
Не узнали, пуская кору по воде,
Где огонь небеса разорвет!

Погляди! В дегтярной тьме оборот
Сделал круг горящих веков.
Только тайна есть. О, не всяк умрет.
Сбросит цепи земных оков.
И в сиянье лунных морозных свеч
Я затеплю Чагирь-Свечу,
Колесо Орионов разрубит меч —
Из зенита корону схвачу,
К сердцу крепко прижму... вот она, мой сын,
Для тебя, для Царя снегов!
Все уснут, сгниют, - только ты один
Воцаришься — без берегов!
Будешь славен! Тьму тем заимеешь жен!
Кровь прольешь бессчетных побед!..

Ось хрипит. Накренился небосклон.
Тряпки дряхлые. Хлеба нет.

Лишь в доху кудрявую закручу
Я комок печали и слез:
Спи, царенок, а то я так закричу -
Заплету сребро Лунных Кос -
Шею вдену в платок — закачаюсь в ночи -
Над широкой зависну землей...
Не вопи, бедняк, замолчи, молчи.
Лучше — волком в ночи завой.
Нет свечей, чтоб избу свою осветить.
Нет воды чтобы испить — до дна.
Нет любви, чтоб бедных людей любить
Под звездою, что — ледяна.

***

Живи много жизней, сурок.
Живи много жизней, сапсан.
За юртой взводят курок.
Пусть мальчик выстрелит сам.

Пустые такие глаза.
Он небом глядит ввысь.
За юртой блеет коза.
Мальчик, не промахнись.

         
   
ФРЕСКА ТРЕТЬЯ.  ШИРОКАЯ ПЛОЩАДЬ

"Други мои, просите у Бога веселья".

Ф. М. Достоевский, "Братья Карамазовы"

               
ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ

                Во блаженном успении вечный покой
                подаждь, Господи...

Кожа иссохнет. И выжелтит кость
Плоть - изнутри.
Мир обозри, о бедняк, нищий гость,
Мир обозри.
Сколько страданья тебе претерпеть.
Сколько любви.
Сколько захочешь ты раз умереть -
Столько - живи.
Будут соборовать - с ложкой златой
Руку - толкни.
Кожа да кости - базарный Святой -
Нас помяни.
Как ты на торжище - князем сидел,
В бочках капуст!
Как дольний мир и бранился и пел
Тысячью уст!
Вкусный, огромный, пахучий, крутой,
Грязный пирог...

Жизнь - лишь вода: по земле ледяной
Скул Твоих, Бог.

               
***

             “Благословен грядый во имя Господне…”

Коршун звезды выклюет
Он благословен
Заступ землю выроет
Он благословен

Речь твоя - ох, пьяная
Губы деревянные
Я твоя желанная
Будь благословен

Лоб бугрится золотом
Он благословен
Обдай меня холодом
Ты благословен

А не то с ума сойду
Средь тюремных стен
Ворон выклюет звезду

Будь благословен 

БРАК В КАНЕ ГАЛИЛЕЙСКОЙ

...А в солнечный подталый день,
Напротив церкви синей,
Там, где завода стынет тень
В огне трамвайных линий, -
Там свадьба вольная жила,
Дышала и гремела -
На самом краешке стола,
Близ рюмки запотелой.

Здесь песню злую пел мужик
О красном сорок пятом.
Здесь над селедкой выл старик
О времени проклятом.
Здесь над невестиной фатой,
Отмывшийся с дороги,
Молчал солдатик молодой -
Безрукий и безногий.

Кричали тетки, обнявшись:
"Эх, горько! Подсластить бы!.."
Рябиновкой глотали жизнь -
И юность до женитьбы,
С фабричной песней под гармонь,
С плакатной матерщиной, -
И старости печной огонь
За швейною машиной...

Здесь из немытого окна
В снопах лучей горячих
Россия зимняя видна
Калечным и незрячим!
Видны лимоны куполов,
Сугробов белых груди.
Видна великая любовь,
Видны родные люди.

Исусе, мы Тебя давно
На этой свадьбе ждали!
Ты воду преврати в вино:
Мы за него страдали.
А коль нам нечем заплатить
За бирюзу метели, -
Мы будем есть и будем пить
И петь, как прежде пели.

И я, Твоя седая мать, -
В застолье этом душном.
О как мне сладко обнимать
Девчонок простодушных!
На кухне чистила треску -
О, только б до подушки...
Дай, чтобы разогнать тоску,
Вина в железной кружке.

И я такую боль запью,
Которую - не выжечь.
И на таком спляшу краю,
Что - никому не выжить!
А я пляшу! Кричит гармонь!
Топчу печаль ногами!

...И Солнца  бешеный огонь -
Над бедными снегами.

БЕЛАЯ ПЛОЩАДЬ. ТРИПТИХ

Без конца да без края -
Вратами зимнего рая.
И радость и беда
Не оставят следа.

                фреска первая

Над голубиной белой колокольней
Сияет белизна небесных слег...
На вольной площади стоять мне больно:
Ступни зачуют кровь чрез яркий снег.
Русь выла, хохотала и ярилась!
Но все ж несла царевен и больных
Юродивых,
И вместо казней – милость
На площадях – подносах расписных.
Водя медведя, плакали цыгане!
Сиротка подбирала жемчуга...
Мечтал пацан о братнином нагане,
Когда мела военная пурга!
Кто – на морозе разломивши воблу,
Не мог очистить раненой рукой...
Кто – в песне синий бинт слепящей Волги
Разматывал на памяти людской!
Мы целовались... Снег летел в печали...
В престольной белизне сладка морковь
Румяных щек... Из Космоса встречали
Здесь космонавтов в толчее веков!
Здесь тень креста ложится на сугробы,
Но взорван и сожжен великий храм.
Сверкают реставраторские робы
Известкой звезд в пустых глазницах рам!
Здесь гул восстаний, зарево пожаров
В косе салюта лентою горят!
Здесь на метели ягоды базаров -
На белом теле вышитый наряд!
И площадь так кругла и так красива,
Как лик Любавы, любящей Садка!
А перейти ее – достанет силы?

...И льется снег – теплее молока.

                фреска вторая

...Выходи, померяемся силой!
Бойко я умею торговать!
Хохломскою радугой застылой
Хрусткую капусту поддевать!

Плат цыганский на снегу расстелем.
Глянь, расцветка – картою Земли!
Здесь детей рассадим и расселим -
В складках, розах, снеговой пыли.

Колокольня в лебедином звоне...
Слезная горчинка огурца...
Площадь, подержи меня в ладони
Близ огня – морозного лица!

Только и другое я умею:
Речь держать с высокого крыльца.
Ничего, что губы занемеют.
В темноте – сокровища ларца.

И сейчас, когда приспело время
На столе – хозяйкину ножу,
Площадь, подними меня над всеми!
Хоть на Лобном – я свое скажу.

                фреска третья

...Всю чернь и злато русских кос,
Поземку, что печальней слез,
Старуху в пламени морщин,
Чей в похоронку впаян сын,
Подростка с впадинами щек -
Как колокольня, он высок! -
И двух кочанчиков-близнят,
Чьи скулы лампами горят,
В рассоле – сладость помидор,
И рынка стоголосый хор,
И белой площади простор,
И Вечного Огня костер,
И девочку, что, как зверек,
Глядит из полночи серег,
Овчинный запахнув тулуп
Пред тьмой иконописных губ,
И храм, на облако похож,
На скифский мех из белых кож -
В златые крынки-купола
Зима всю музыку влила!.. -
И темно-синий самолет,
Плывущий небом, будто плот,
Гудящий в небе, как орган, -
И снег, что ластится к ногам,
И лед, в котором отражусь -
Как плачу, мучаюсь, тружусь! -
И черный площадной гранит,
Где на изломах кровь горит,
Где бедным золотом имен
Хоть кто-то от зимы спасен,
Вся разноцветная толпа,
Сурова, зряча и слепа,
В мехах вчера живых зверей,
В стеклянном зареве дверей,
Где магазины, толчея,
Где колкий шлягер – жизнь моя,
Все щеки, лица, рукава,
В морозе – жаркие слова,
Все рук ручьи, вулканы ног,
Огромный звездный потолок,
Где штукатурку роспись жжет:
Там в ангелах – большой народ,
А Матерь Бога козий пух
Прядет для двух слепых старух,
А нимбы-каски у святых
Ржавеют в памяти живых
И светят из последних сил -
Кто б из забвенья воскресил! -
Всю Площадь Белую мою,
По коей, будто по жнивью,
Иду, и в сумерках лица -
Прищур царя! прищур стрельца! -
Всю правду площадных речей,
Всю горечь храмовых свечей,
Всю боль революцьонных пуль,
Весь рыночный продажный куль,
Все лица, что сгорят дотла,
Что жадно обнимает мгла, -

Все это смертно я люблю
И об одном судьбу молю:
Ни за понюх, ни за пятак
Не дай пропасть!..

                ...Огромный мрак.
И вспышка белая – крестом.
И нет Сейчас.
И нет Потом.

***

Ты возродишься. Отдохни.
Весенним звоном гаснут муки.
Ты бабе молодой сродни,
Раскинувшей в объятье руки,

Да ног сугробных голизну,
Да бусы каменные - храмы,
Да колокольню ту, одну,
Где все звонарь звонит упрямо.

Перебегу тебя и я,
Широкая, родная площадь.
На самой кромке бытия
Мне ветер волосы полощет.

Танцующей, немой, смешной,
Морозу страшному - женой,
В кострах военных - ледяной
И на врага встающей грудью -
Да, я живу тобой одной,
Твоим горячим многолюдьем.

Твоим плакатом: "ЖИЗНЬ, ВПЕРЕД!"
Твоею стражей красных башен...
...сегодня праздник, мой народ.
Я наряжусь. Улыбкой - рот.
Мой - в ситцах - бег.
Мой - в радость - ход.
Уже на площади - мы пляшем!

Солдаты - шрамы да бинты,
Девчонки в материных туфлях,
И хрипнет музыка, и ты,
Пускай от слез глаза опухли,
А рот накрашен - хохотать!
Над смертью! В голос! Вальс закружит!
О, колокольна благодать
Заоблачных, небесных кружев!
Салют рассыплется на смех,
На яркие глаза и лица,
И ветром и огнем ты всех
Целуй, великая столица!
Победа! Дней коловорот
Горит клеймом родимым рода.

...и площадь пляшет и поет,
Свивая вечный хоровод,
И бьет в набат, и слезы льет,
И плещет волнами народа.

ЦАРЬ НЕБЕСНЫЙ

О, голый маслено, в дырявом сем хитоне -
Прожжен звездами синий шелк!.. -
За мною, нищей, Ты за мной в погоне,
Державный, занебесный волк.
Любила жгучий снег, валящийся из рога
На рынки яркие, на погорелый срам...
Молила: дай пожить - хотя убогой -
Ползти по льду, влетать поземкой в храм.

Несу, тащу вериги прегрешений...
Под мышками, за пазухой - цепей,
Да чугуна, да выжженных калений,
Рубцов от грубых сабельных скорбей!
От молодости крохи разбросала.
Мне старость среброкосая - семья.
Царю мой, дай: горбушку, нож и сало,
И нищенкой в сугроб воссяду я!

Забуду, как слова низают в бусы.
Моя речь будет: Господи, прости.
Лечить я стану песии укусы
Подталым снегом из кривой горсти.
Я выучусь благодарить покорно
За потный хлеб, за грязную деньгу.
И мне, старухе, небосвод узорный
Под ноги бросишь: ляжет на снегу.

И крикнешь с неба:
"Что, беднячка, хочешь
Еще?!.." А я - Тебя богаче, Царь.
Ты судишь, Ты сверкаешь и пророчишь,
А я на корточках, и под лопаткой - ларь
Пустой, из-под картошки, чтоб не мерзла
Сухая, в кашле, кочергой, спина, -
И надо мной во дегте - стразы-звезды,
Алмазы снега, белого вина!..
Крыш сундуки, распахнуты стозевно -
Бери горстями злато слез и щек!..
И я, близ рынка, страшная Царевна,
Тебя культей благословляю, Бог!
Зане Тебя, Любимого, богаче.
Зане Тебя, Всевластного, - крутей.
Гляди, мир в кулаке зажала. Плачу.
Гляди, мороз серебряный - лютей.
Свинцовей. Ржавее. Кровавей.

... На рогоже,
На псиной пахнущем ковре, у рынка Врат -
Тебя за все грехи прощаю, Боже,
Твоя Царица в зипуне до пят.

Ты голый, в небесах.
Мороз - по коже.
Люблю Тебя. До счастия. До дрожи.
Ты больше не придешь назад.

ХЛЕБ: ЛЮБОВЬ


Убрус мой драный. Голова - казан.
Тяну черпак руки.
Ах, я была красива, как фазан.
А нынче - блин пеки.

Корявый корж, слоенку в полцены,
Сухарь - кусай, рот свеж!.. -
У ног толпы сижу - глаза черны,
А вместо сердца - брешь.

Как вы снуете, люди-челноки.
Сюда - туда - сюда.
Как вам одежды ваши велики.
Как велика беда.

Как все пройдет, и ваша жизнь промчит,
Как ноги ваши - над
Моей башкой - над сердцем, что стучит -
Над пузырьком, где яд -

Над хлебом, что я в кулаке сожму -
Что бросили вы мне -
Кому же я отдам его, кому?!.. -
Обмоченный в вине,

Закусанный зверями с трех сторон,
Зачерствелый стократ... -
Пригодный для собак или ворон,
Не для зубов - лопат

Могильных, панихидных тех просвир,
Что гложет, весь в слезах,
Освистанный, оболганный мой мир,
И я - с ним на паях!..

И этот хлеб, смертельный хлеб любви,
Посмертный хлеб живой -
Так втянет нюх, так кулаки мои
Сомнут, так горло - вой
Над ним взовьет, так поцелует рот,
Так - лоб в него, в святой:
Спасибо, о, спасибо, мой народ,
За Царский катыш твой,

За твой, с землей, с опилками, ржаной -
Волчцом - сосцом! - к губе
Пылающей, - за дикий, поздний вой
Любви, любви к тебе.

***

Ты мне распни свои врата.
Спать уложи на мрамор плевый.
Вокзал!.. я нынче Калита,
И гикну приговор суровый.

Я всем скитальцам повелю
Здесь жить.
Разбросить самобранки.
А нет - тебя дотла спалю,
До дна святой вагонной пьянки.


КОЛОКОЛА  МОСКОВСКИЕ

Донн-донн...
Донн-донн...
Колокольный звон...

Донн-донн...
Донн-донн...
Изо всех времен...

Звон-звон,
Стон-стон -
Из ночи седой...

Ты - был - молодой.
Была - молодой.

По Москве
Бьет гром...
Разведет крыла...
То - мой -
Вечный Дом:
Сорок два угла...

Зим-зим...
Лет-лет...
Ледоход - опять...
С ним... с ним?!..
Нет!.. нет... -
У Креста стоять...

Звон идет
По Москве,
Пьяный и густой.
Звон стоит
В голове,
Плачет под пятой.

Очи - ввысь!..
Лики - ввысь!..
Непомерный гул!..
Нищий, ты
Помолись,
Чтобы ветер дул...

С лица воду
Не пить -
Морщена краса...
Нам без смерти
Не жить -
Канем в небеса!

Канет Мономахов пир,
В горьких винах стол.
Канет рубище дыр,
Одичалый стон.

Канут вопли войны...
Блески голых плеч...
Ярче рыбьей блесны -
Блестки - в храмах - свеч...

Канут смрады машин...
Зарева плиты...
Бог один.
Отец - Сын.
Дух - со мною ты.

Дух - бей!
Дух - сверкай!
Дух - борись и жги!
Дух, звони
Телом - в Рай:
Пусть идут круги.

По воде.
По ночи.
По снегу белья... -
Конурам, где свечи
Не поставлю я...

По чепкам... -
                все открой!..
Пьяны без вина!..
По Москве - нимб святой,
Хоть и в дым пьяна...

И сияющий звон
Мне клеймо прожжет:
Донн... - день.
Донн... - час.
Донн... - забытый год.

Эй, услышь, Кто сожжен
Через горы лет:
Донн-донн...
Донн-донн...
Смерти больше нет.

Есть - ты.
Есть - он.
Пламя - над Москвой!..


Лишь меня нет... -
Донн, донн!.. -
Лишь меня одной...


ИЗГНАНИЕ ТОРЖНИКОВ ИЗ ХРАМА

Метели тягучий стон.
Прядутся ночные нити.
Теперь уходите вон,
Из Храма - вон уходите.

Вы жрали и пили здесь
Хранили морковь гнилую.
Но Ангел благую весть
Принес - я его целую.

На красных лоскутьях вы
Развешивали цитаты.
А после - вели во рвы
Живых, распятых трикраты.

А после - бокалов звон,
Да люстрой - смертям кадите?!..
Теперь уходите вон,
Из Храма - вон уходите.

Что вы со своим тряпьем
Расселись - да с золотишком?!
Сей Храм - это Божий дом.
А вы о нем - понаслышке:

Мол, жил, коптил небосклон,
Распяли? - небось вредитель!..
Ну, вы!.. Уходите вон,
Из Храма - вон уходите.

Монетный звон - и бумаг
Вдоль плит истоптанных - шорох...
А любящий - нищ и наг
На звонких морозных хорах!

Он слышит небесный хор.
Он холод вдыхает грудью.
Он любит пустой простор -
На всем безлюбьи, безлюдьи...

А ваше: "Купи-продай!.." -
Под купольным светлым сводом -
Гляди, опричь не рыдай
Над купленною свободой...

Но время жизни пришло.
Но время смерти изникло.
Лампады струят тепло
Морошкою и брусникой.

Вы, торжники!.. Ваш закон:
"За грош - Богоматерь купите!.."

Все. Срок. Уходите вон.
Из Храма - вон уходите.

                ***

Меня не оплачет никто.
Я же - оплачу всех.
Похитьте в дырах пальто.
Скрадите мышиный мех.
Укутает горла плач
парчовый простора плат.

Никто не придет назад.
Всех, сердце мое, оплачь.

                РАССТРЕЛ

Нас всех расстреляли. Хрипим, волчий хор.
Барсучее хорканье взорванных нор.
Нас - к стенке, изрытой кольем и дубьем;
Мочой да вином препоясан Содом.
Взашей нас - во мышьи, во песьи дворы.
Нам - за спину руки. Глядят две дыры.
Сургучное Царское слово - закон.
На крошево ситного - стая ворон
В сияющих сводах небесных хором.
К нам зычно воззвали, за что мы умрем:
Ублюдки, до скрута кишок изгалясь,
Плюя гнилью яда в подбрюшную грязь,
В лицо нам воткнули, как пики, грехи!
Железные крики! Раздули мехи
Кудлатого снега!.. залузганных щек…
И визг был последний:
- …прощает вам Бог!..

Мы сбились кучнее. Сцепились в комок.
Любви без границ не прощает нам Бог.
Добра не прощает. Сухого куска,
Святого в промасленной тайне платка.
И взора прямого. И гордой груди.
И скул, что до кости размыли дожди.
И крепкой хребтины: приказ - перебить
Лопатой. И грязную, нежную нить
Нательного крестика…

                Песню - допел?!
Молчать! Морды - к стенке! Вот будет расстрел!
Расстрел всем расстрелам! Царь боен! Князь тьмы!

…И падали, падали, падали мы -
Простые! - живые! - в рубахах, в портах,
И наг яко благ, Божья сукровь во ртах,
И выхлесты ругани дикой, густой,
И срамный, лоскутьями, снег под пятой -
То красный, то синий, а то золотой -
Палач, плащаницей во гробе укрой… -
Крест-накрест, на друга простреленный друг,
Сцепляя кандальные высверки рук,
Спиленными бревнами, ствол на стволы,
Ложились,
               орали,
                вопили из мглы, -
А небо плыло, дорогой изумруд,
А небо кричало: - Стреляй!.. Все умрут!.. -
А снег утирал его - влет - рукавом,
Заляпанным салом, свечою, дерьмом,
Закапанным водкою, кровью, яйцом, -
Да как же прожить с этим Божьим лицом?!
Заплаканным вусмерть от тысяч смертей.
Захлестанным тьмою Пилатьих плетей.
Загаженном… - Бог, Ты исколот, распят.
Воззри, как рыдает последний солдат -
Малек лопоухий, он лыс и обрит,
Кулак в пасть втыкает, он плачет навзрыд,
Он небу хрипит: лучше б я расстрелял
Себя! Лучше б землю с подметками жрал!..
Убей меня, небо, небесным копьем!..

Нас всех расстреляли. Нас: с Богом вдвоем.


МАГДАЛИНА ЛЕТИТ

Да, рушится отвесно мир!
Клубятся тучи золотые.
Вопят гортани ям и дыр,
Как звери дикие, живые.

Тебя я одесную... - о,
Лесную, дикую и волчью,
Пригрел Ты девку, и тепло
Мне у Распятья было ночью.

Расхристан желтый мед волос,
Разъяты зубы в нищем крике.
Слепою, белой кровью слез
Помазаны немые лики.

Я помню: Ты ко мне входил,
И я во тьме звездой сверкала.
Овечий сыр Луною плыл.
Свеча ладонь Твою ласкала.

Я помню: бил с небес отвес
Тяжелый снег, суров в полете,
Когда врубался гвоздь, как бес,
В дотлелый угль угластой плоти.

Я с шеи связку бус рвала.
Кусала кисти рук дебелых.
Земля, зачем не приняла
Взамен - мое тугое тело?!

Ведь распинали, били, жгли!
Стопой на грудь мне наступали!
Маслины синие - в пыли
Зрачками женскими - пылали!

А нынче - падает стена.
Обвал серебряного ливня.
И я меж туч лечу одна -
Безвыходней и неизбывней.

И только нитка белых бус -
Дары слепых речных беззубок -
Мне давит грудь, великий груз,
Поверх ночных искристых юбок.

И сыплется созвездий соль
На голые, в ознобе, плечи:
Я - баба, Магдалина, боль,
А Ты - Господь, а Ты - далече.


             ПЛАЧ МАГДАЛИНЫ

Снег сыплет - лучезарный и святой,
Снег сыплет - жесткий, колющий подглазья…
Я прядью в золотых власах - седой -
Плачу за красоту и безобразье.
Горит стола пустынная доска
Под воблою засохшими локтями.
И напролом через меня - тоска
Идет заиндевелыми путями.
Ну что ж! Я вся распахнута тебе,
Судьбина, где вокзальный запах чуден,
Где синий лютый холод, а в тепле -
Соль анекдотов, кумачовых буден…
Где все спешим - о, только бы дожать,
До финишной прямой - о, дотянуть бы!.. -
И где детишек недосуг рожать
Девчонкам, чьи - поруганные судьбы…
И я вот так поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
А все ж - размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.
Мне - думу думать?! Думайте, мужи,
Как мир спасти! Ведь дума - ваше дело!
А ты - в тисках мне сердце не держи.
А ты - пусти на волю пламя тела.
И, лавой золотою над столом
Лиясь - очьми, плечами, волосами,
Иду своей тоскою - напролом,
Горя зубами, брызгая слезами!
Я плачу! Это значит - я плачу
Безмолвным состраданием гигантским
Долги за тех, кому не по плечу
Их отплатить в забоях, в копях рабских!
На всех фронтах, где гибнут, матерясь!
В исхлестанных насилием подвалах!
По всей земле, куда я прямо в грязь
Разрытую, рыдая и крестясь,
В гробах сребристых
                милых опускала…
Какой там снег подобен хрусталю?!
Веревкой мокрой бьет - и бьет за дело!
Я плачу! Это значит - я люблю!
И слезы жадно так текут по телу,
По высохшим изюминам грудей,
По топорищу звонкому ключицы,
По животу, что - шире площадей
И шрамами бугристыми лучится,
По всем таблеткам, питым наяву,
По всем бутылкам, битым - эх! - на счастье…
Я плачу! Это значит - я живу.
И слезы - жемчуга округ запястий!
И, здесь одна безумствуя, гостям
Не вынеся с едой кровавой блюда,
Слезами теми я плачу смертям,
Которые со мной еще пребудут.

ПОСРЕДИ ВОЙНЫ

Ах, выстрелы!.. Ах, выстрелы!..
Я посреди войны.
Войну ведь кто-то выносил,
И выродить должны.

Ах, взрывы да винтовочки,
Да лента - в пулемет...
А в чем же я виновная?!..
Кто дурочку поймет….

Война... Костры на площади.. .
Луна - сковорода...
Я, дура, вместо лошади.
Гривастая руда.

Власа златые, рыжие,
Лошажий хлесткий хвост -
Ах, пули, пули, ближе вы -
Я Сирин, Алконост!

Я Гамаюн, сверкающий
Среди разрывов, пуль.
Мне каждый умирающий -
Божественный патруль.

Свистите, пули, пулечки,
Над головой моей...
Не знают страха дурочки,
Не знают, хоть убей!

Гранаты и прицельные,
Наводкою, с высот...
Была простынь постельная -
Рвет на бинты народ.

Пусть лают псы смердящие.
Пусть злобы торжество.
А кровь-то настоящая
Народа моего.

И у костра площадного,
Над бешеным огнем
Мы Время беспощадное,
Как мусор, подожжем,

Изжарим, будто курицу,
Схрустим и рот утрем -
Мы голыми, на улице -
Луна дымится, дурится!.. -
За правду все умрем.

        ПОХИЩЕНИЕ ПАВЛИНА

Я украду его из сада, где птицы и звери,
Некормленые, молятся, воют, кряхтят.
Я разобью замки, решетки, железные двери.
Я выпущу наружу волчат и котят.
Пускай смотрители на рубище мое глаза пялят,
Пытаются в меня стрельнуть из обреза, из ружья...
Я сделана из брони, чугуна и стали.
Из железных костей - глухая грудь моя.

Я, люди, уже давно неживая.
А звери и птицы - живые, да!
Поэтому я вас, их убийц, убиваю.
Поэтому я прыгнула в клетку, сюда.

Иди, павлин, ко мне... какой ты гордый!..
Похищу тебя, а не цесарку, не журавля,
Не старого моржа со щеткой вместо морды,
Не старого марабу в виде сгнившего корабля.

Разверзни, павлин, хвост…
                …розовые, синие, золотые!..
Красные, изумрудные, вишневые... кровавые огни...
Хвост полон звезд; они мигают, святые,
Они рождаются на свет одни - и умирают одни.
О павлин, ты небесная птица,
Я купаю в тебе лицо и руки, как в звездных небесах...
Ты комета!.. - а тебя клювом тыкают в лужу - напиться,
Умыться, упиться, убиться... сплясать на своих костях...

Павлин, дурак, бежим скорей отсюда -
Ведь они тебя изловят… крылья отрежут... выдернут из хвоста перо -
И воткнут себе в зад, для украшения блуда,
И повесят твою отрубленную голову, вместо брегета, на ребро...
Прижимаю к груди!.. Бегу!.. Сверкающий хвост волочится.
Улица. Гарь. Машины. Выстрелы. Свистки. Гудки.
Я одна в мире богачка. Я владею Птицей.
Я изумруд, шпинель и сапфир, смеясь, держу, как орех, у щеки.

А ты, в соболях, что садишься в лимузин, задравши дебелую ногу,
Охотница до юных креветок и жареных молодых петушков!..
Ты, увешанная сгустками гранатовой крови, молящаяся ночами не Богу -
Оскалам наемников, что тебе на шубу стреляют лис и волков!

Стреляют куниц, горностаев, песцов для твоих чудовищных шапок,
Немыслимых, с лапками и хвостами, с кабошонами мертвых глаз...
О павлин, не когти!.. кровят впечатки впившихся лапок...
А жирная матрона глядит на меня, немой отдавая приказ.

И взводят курки.
И целят в меня.
“Отдай павлина, дура!
Я владею тобой! И всей грязной людской! И звездами! И зверьем!..”
Ну что, богачка. Твоя подачка. Твоя подначка. Не куры -
Не овцы в загоне - не свиньи в притоне - мы в звездном небе живем.

И я владычица. Я богиня. А ты лишь в шубе замарашка.
И тычется мордой в снег золотой бедняцкий твой лимузин.
И я тебе с неба в подарок сведу орла, и льва, и барашка,   
А сейчас - возьми, не хнычь, вот тебе мой подарок - павлин.

Павлин!.. Клекочет!.. На небо хочет!.. Корми его отрубями.
Каждое утро палец себе отрубай и свежей кровью корми.
А я - по свободе дальше пойду, гремя кандалами, цепями,
Гремя бубенцом, погремушкой, колокольцем меж зверьми и людьми.

И ты замрешь, застынешь, княгиня, в толпе с изумрудной в кулаках птицей,
И глаза твои круглые заиндевеют, провожая мой легкий ход…

А я пойду, крылья раскинув, взметнув царский хохолок над Столицей,
И за плечами развернутый звездный хвост прожжет рубинами лед.


***

...Нет. Не сложить печь.
Нет. Не выкосить луг.
Нет. Только бедная речь,
Лишь нищета рук.

Лишь нищета рта,
Легкая нищета
Легких - вздоха тщета,
Долгая, как верста.

Нет. Не сложить гимн.
Нет! Не сломать стих.
Видеть людей нагих,
И шелуху, и жмых.

Знать: уже не стоять
На краю, на крови.
Нет. Уже не солгать,
Так, как лгалось, в любви.

Жить, через хрип и вой.
Шить, перегрызши нить.
...Нет. Бедный подвиг твой
Нищенке не повторить.

КСЕНИЯ РАСПИСЫВАЕТ ЧАСОВНЮ СВОЕЮ КРОВЬЮ

Я распишу своею кровью
Часовню эту.
Я пьяным богомазам ровня.
На ребрах мета.

Меня во сне пометил Ангел.
Спала на рынке.
Он нож под ребра мне направил
Из-под корзинки.

Нарисовал меж ребер крестик...
Кисть не держала -
А этот крестик будто пестик...
Как Божье жало...

Часовня в пихтах, соснах, елях...
О, Север лютый...
О, Бог, лежащий в колыбели,
Огнем продутый…

Топориком ее сработал
Столь юродивый...
Такой, как я... ружьишко, боты.. .
Святой, родимый...

Охотник?.. да, в миру животник...
Так - человечек...
Так - лысый, сморщенный Угодник
В ограде свечек...

Так - пес людской, и нос холодный,
И воет глухо...
Щеночек, по любви голодный,
Поджато брюхо...

А нимб горит над колкой стрижкой...
Стоит в бушлате,
В болотниках... И я - что мышка
Опричь объятий...

В его часовню я приперлась
Через морозы.
Вела меня и била гордость.
Душили слезы.

Там стены голые... там доски...
Наизготове...
Разрежу руку на полоски
Слепящей крови!

И хлынет кровь на пол дощатый!
И руки вскину!
И напишу Тебя, Распятый!
Твою судьбину!

Солдат, в снегу игравших в кости!
Мать в черном, вечном!
И Магдалину на погосте -
С огнем заплечным...

Моя часовня! Роспись - кровна!
Восстань, усопший!
Я пьяным богомазам ровня!
Рот пересохший!

Придут наутро. Схватят. Свяжут.
Заарестуют.

………Но кто - всей кровию замажет
Всю - Кровь!.. – святую…

ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ

На этой земле Гефсиманского сада,
На этой земле - детям нету пощады.
Для них - за ежами тех проволок жгучих
Морозных бараков державные тучи.
Для них - трибуналов российская водка,
И пальцев - в рыданье! - стальная решетка,
Когда, головою воткнувшись в ладони,
Ребенок-старик - во приделе агоний,
На паперти горя, во храме безумья, -
И сжаты не зубы, а колья и зубья...
Для них - вечно шмоны, огни "Беломора"
Во тьме, зуботычки бывалого вора, -
А воля не скоро,
                свобода - не скоро,
А очи слезятся от боли простора -
Как будто бы мать режет лук на дощечке,
И рыжие косы сестры - будто свечки,
Отцово ружье на стене не стреляет
И стопочку бабка тайком выпивает...

О как бы своим животом я закрыла
Таких малолеток! Как я б их любила -
Всей матерней плотью, всей зверьею шкурой,
Алмазной слезою, - о мы, бабы-дуры...
Им жарила б мясо - его не едали,
Им пела бы песни про горькие дали,
Срастила б им вывихи и переломы,
Засыпала  б   сахаром горечь оскомы
Тюремной... Ты плачешь, сыночек?..
                Не надо...
...На этой земле - детям нету пощады.


ДВОЕ НИЩИХ

Обнимемся мы, сцепимся - не разрубить ножом.
Мы, люди, к людям лепимся - и судорогой - жом.

Одежда вдоль разорвана - и бархат и атлас!..
Мы голыми, мы гордыми пребудем среди вас.

Весов корзина грязная наполнена: жемчуг?!
Живое злато красное - мерцанье нищих рук!

В заплечной давке, в крошеве
Лиц-рук-лопаток - в пляс, -
Алмазные горошины любимых, бедных глаз!

Хлестай нас, время лютое. Шарь по карманам грош.
Фаворским ветром сдуты мы. Далёко нас найдешь.

Раззявят пасти в хохоте, стыдом воткнут персты -
Обнимемся мы в грохоте, где пули и кресты!

Все выпито. Все обнято огнем. Все сожжено.
Осталось нам - все отнято! - объятие одно.

Огромное, стослезное: прощай... навек... уже?!.. -
Как волчий ветер, грозное,
Заплатой - на душе.

ГОРБУН У ЦЕРКВИ. ВОЛОГДА

Я весь завернулся в плохое тряпье.
Оглобля - рука... Я - телега...
А купол стоит, как страданье мое,
Над Вологдой синего снега!

Художник, спасибо, узрел ты меня,
Жующего скудную пищу
Под этим венцом золотого огня,
На этой земле полунищей.

С огромным таким, несуразным горбом,
В фуфаечке латаной, драной -
Неужто зайду я в рабочий альбом
Вот так, наудачу да спьяну?..

А Вологда наша - кресты-купола!..
Жар масла от луковиц брызнет:
Что, малый калека, - а наша взяла
Любви, и веселья, и жизни!..

Художник, спасибо! Я просто горбун,
А ты - ну, я  вижу, ты можешь.
Гляжу на рисунок - идет колотун
И сердце - морозом - до дрожи.

Я много чего бы тебе рассказал...
Да смолоду выучил сам ты:
Деревня и голод, барак и вокзал,
Тюряги, штрафные, десанты...

А Вологда стынет седой белизной,
Пылает очьми-куполами!..
И горб мой, гляди-ка, встает надо мной -
Сияньем, похожим на пламя...

Я эту часовню весь век стерегу:
Здесь овощ хранит государство...
А небо - река!.. А на том берегу -
Иное, счастливое царство...

А люди идут, говорят как поют,
Ругаются страшно и зыбко...
А Страшный - малёванный - сбудется Суд,
И сбудется Божья улыбка -

Над миром, где бьют по коврам на снегу,
Где птичьего - искры! - помета,
Где вкусно махорку свою подожгу
Для мыслей большого полета...

И так затянусь... И так ввысь полечу...
Поежусь в фуфаечке драной...

Художник... затепли во храме свечу
За все мои рваные раны...

      
***

                “Du bist mein’ Ruh’ “
                Franz Schubert

Это белый вдох пустой
Свист метели    ребер клеть
Кончить полной немотой -
И от счастья умереть

И закинув шею ввысь
Осязая Свет рукой
Прошептать: ТЫ МОЙ ПОКОЙ
Продышать: ТЫ МОЯ ЖИЗНЬ   

   
ЗАСТОЛЬЕ

Широкая скатерть – моренный ледник!
В солонках, расписанных златом и чернью, -
Лед соли. И лука слезящийся лик.
И светится рюмка лампадой вечерни.

Измотаны долгой работой, пьяны
Подземных дворцов испареньями злыми,
На грозном, сыром перепутье весны
Вдруг вспыхнув – красивыми и молодыми, -

Завалимся гулко на ужин ко мне!
И пальцы свечными горят язычками,
Пока я готовлю, пока я – в огне
Меж тортами праздника и кутьями...

Вот к чайнику сбился веселый балет
Невымытых чашек!.. Хлеб жареный пахнет
Голодной тоскою студенческих лет -
Когда над селедкой шампанское ахнет...

О, ешьте и пейте, любови мои!
Когда еще в каменном рельсовом гаме
Мы вспомним, сияя, о чистой любви
И радужных стекол коснемся губами!

И, сгорбившись в кресле, под форткой дрожа,
Ты вилкой подцепишь с газеты, поближе,
Янтарную рыбу... Спокойно, душа.
Ты всех пригласила – корми же, корми же...


ОН И ОНА

ОНА:

Вот грязь. Вот таз. Гнездовье тряпки -
Виссон исподний издрала...
Убитой птицы крючья-лапки
На голом животе стола.
Рубить капусту - нету тяпки.
Я кулаками сок давила.
Я черное кидала мыло
В ведро. Я слезы пролила.

Всю жизнь ждала гостей высоких,
А перли нищие гурьбой.
Им, как Тебе, я мыла ноги.
Им - чайник - на огонь - трубой.
Чтоб, как о медь, ладони грея
С морозу, с ветру - об меня, -
Бедняги, упаслись скорее
От Преисподнего огня.

Да, праздник нынче. Надо вымыть
Придел, где грубые столы.
Бутыли ставлю. Грех не выпить
За то, что Ты пришел из мглы.
Ты шубу скидывай. Гребенкой
Я расчешу ее испод.
Твою я ногу, как ребенка,
Беру, босую, плачу тонко,
Качаю в лодке рук и вод.

Взойдите, нищие! Воссядьте
Столов закраин вкрест, повдоль!
Я в ребер вас вписала Святцы,
Вчернила в живота юдоль.
Вожгла преступною наколкой
На сгибы рук, в потемки ног...
Но Ты вошел - подобьем волка,
Когда он, в поле, одинок.

Я медный таз ногою пнула.
Я тряпку бросила на дно.
Из воя, клекота и гула
Восстало ты, мое, одно
Лицо.
Чрез хрипы - пенье зала -
Где грызли, пили и клялись -
Оно мне о душе сказало.
Оно меня - за косы - ввысь -
К звездам - отдернуло от пола,
От пыли, посвиста, плевков,
От пьяненьких гостей веселых,
Злых, с заплетаньем языков -
Туда, где кровь на снега грядки -
Брусникой - из дырявых стоп...
Твои я выпью слезы, сладки.
Волосьями обмою пятки.
Утру подолом жаркий лоб.

И я, меж нищими - любила
Их всех!.. весь гулкий сброд, сарынь!.. -
Леплю губами: до могилы
Меня, мой Боже, не покинь.
Ведь все, что было, - сеть-морщины
В ладони, смятой, что тряпье...
Сядь, царственней меня по чину,
Сюда, сокровище мое.

Я таз подволоку гремящий.
Волью и воду, и вино,
И мирро... Ты мне настоящий.
Я шерсть, а Ты веретено.
Лягушкой на полу пластая
Плеча и волоса в меду, -
Тебя собою обмотаю,
В посмертье - пряжей пропряду.

А коль замучают собаки
На перекрестии досок -
Маслами всей любви - во мраке
Упрямый умащу висок.
И тело мертвое издрогнет:
Вопль Воскресенья - из нутра...
Зрачком Рождественской коровы
Кошу в Тебя я до утра.

О, дай ступни мне мыть, корявы,
Полудой странствия грязны.
О, дай отмыть хитон кровавый
От жуткой лунной белизны.
Стопы, что по жнивью ходили,
По плитам воли и тюрьмы...
Там - в славе явишься и в силе.
А нынче праздник - вместе мы.

Скамейка колченога... остров,
Остынь... Тебя я обтеку
Глазами, страшными, как звезды,
Грудями в солнечном соку,
Власами, что заплесть забыла,
Щеками... гаснут две слезы...
Так!.. одного Тебя любила
Поденка с запахом козы.

И, если нам разрубят руки -
Так сцепленные! - топором,
На крик острастки, для опуги,
Чтоб зрел народ, как мы умрем,
И гвозди вывалят, рубила,
Орудья пыток, молотки -
На снег, что - молоком застылым... -
Я выхрипну с мужицкой силой:
Отребье всей земли любила -
С Единым рой одну могилу!
Пусть в мерзлоте прорежет жилу,
Пусть наша кровь уйдет в пески.

ОН:

От утраты до утраты -
Только низка бус -
Зубов
Бесноватых...
Ты распята.
Перекладина - любовь.

Люд, из праха да из глины,
Жмись поземкой! - не ко Мне,
А к распятью Магдалины -
Кость-хребтина вдоль осины
Косы вымокли в вине...

Это сорванное платье -
Серых жалких туч испод.
Это бабие распятье -
Радуйся, пляши, народ.

Это пальцы Я целую
Все - до кости - нежных ног:
Землю злую, ледяную,
Всю, которую люблю Я,
Всю, в которой - одинок.

ОНА:

Жизнь - варево густое.
Похлебку разлила.
Я - нищенкой, листвою -
К закраине стола.

Лбом яблочным я - к доскам.
Волос польется мед.
Зубов моих полоска
Разрежет ночь и лед.

Скажи, Тебя любили:
Челом, ребром, нутром?!..
Скажи, Тебя - убили,
Когда бежал двором,
Огнем зимы спаленным,
К той, чрево - чудом - чье?!..
Бог, пошто умудренным -
Безумие Твое?!

И вот я, побирушка,
И стол, где яства, мгла.
Отчистила все кружки.
Намыла слепь котла.

Тебе, кого так ждали
Народы и цари, -
На старом одеяле
Разброшу я дары:

Черпак руки дрожащей -
Без перстней и колец,
Живот, во тьме горящий,
Кос яростный венец, -

Гляди, я баба, пища,
Кость, зеркало, душа, -
Подай сезонке нищей
Не грош, а тень гроша.

И буду я богатой.
Богаче девок всех.
И я к ногам распятым
Прижму собачий мех.

И я войду навылет -
В стопу, в ладонь - гвоздем.
Не сдернут. Не распилят.
И вместе мы уйдем.

И там, в веках, за кружкой
Иных безумных вин
Не вспомнят побирушку,
Кому был свят один,

Один, худой, костлявый,
Чья плоть, как нож, тверда, -
На облаках во славе
Встающий в День Суда.

ОН:

Язык Мой гремит. Криков Я много знаю.
Тебе - грозным воплем и стоном утробным:
- Молчи, дорогая. Молчи, дорогая.
Молчи - между плачем и воем надгробным.

В родилке - орали. В купели - вопили.
Когда на одре выгибались - хрипели.
Молчи, Магдалина. Мы в славе и силе.
Мы миру в лицо себя крикнуть успели.

Молчи. Налагаю ладонь на гуденье
Горячечных уст. На перловицу страсти.
Молчанье, родная, - и смерть и рожденье.
Молитва о воле. Молитва о счастье.

И Я, изморозивший с учениками
Босые стопы о снега Галилеи, -
Босой, обнимаю тебя за камнями.
И молча сжимаю. И молча жалею.

И, только навстречу рванешься, сжигая
Разверстые губы царением крика,
Войду в тебя духом:
- Молчи, дорогая.
От Рая до Ада.
От лика до лика.

Я долго искал тебя в Геннисарете.
Кормил из ладони смоковницей сладкой.
Пусть Мне молча лик твой свечою посветит,
Где камень стены ляжет смертною кладкой.

От резкого света - во тьме зарыдаю.
Ты рот мне рукою зажмешь запотелой.
Вот молот и доски. Молчи, дорогая.
Все вымолчи, сердце мое, что хотела.

И жестким ты лбом, и власами-кострищем
Уткнешься в ступню прободенную тесно.
И только метелица свищет - и взыщет
За это молчанье - в Геенне небесной.
         

ОСАННА МАГДАЛИНЕ

Славься, девчонка, во веки веков!
В бане - косичку свою заплети…
Время - тяжеле кандальных оков.
Не устоишь у Него на пути.

Запросто - дунет да плюнет - сметет,
Вытрясет из закромов, как зерно…
Так, как пощады не знает народ,
Так же - пощады не знает Оно.

Славься же, баба, пока не стара!
Щеки пока зацелованы всласть!..
Счастием лика и воплем нутра -
Вот она, вечная женская страсть.

Но и к пустым подойдя зеркалам,
Видя морщины - подобием стрел,
Вспомнишь: нагою входила во храм,
Чтобы Господь Свою дочку узрел.

Славься же, милая! Старость - близка.
Смерть - за порогом. И всяк - одинок.
Но поцелуя и рот, и щека
Просят!.. И кто-то там снова - у ног!

Дай ему руку! Согрей. Накорми.
Дай ему тело. И душу отдай.
Славьтеся, бабы! Мы были людьми.
…Кем мы ТАМ будем - гадай не гадай…

Только сколь жизней отпущено мне,
Столь и любовей я странноприйму,
Закипятив на последнем огне
Чайник в бесслезном бобыльем дому,

Жарко целуя распяленный рот,
Гладя дощатые выступы плеч,
Зная, что так вот - никто не умрет,
Что только так - от Геенны сберечь.

НИЩИЕ ПОД ЗЕМЛЕЙ

                - Подайте!.. Копейку!..
                За ради Христа!.. -
                Слезы сохлой змейка
                Ползет чрез уста.

                Дерюга, рванина,
                Ремня полоса -
                А выстрелом - в спину -
                Глаза-небеса.
               
...Вы от холода тут, во подземных дворцах,
Запрятались мышками в мрак.
Пса не выгонит добрый хозяин, а глотки в мехах,
В шубе каждый дурак -
Завывает снаружи шакалий буран -
От Исайи времен
Не бывало!..
А здесь беднякам - то ли чум, то ли храм,
Лампионом роскошным сожжен.

Здесь грохочут повозок железных хрящи.
Ест глаза горький лук -
Резкий свет. Здесь кастет и веревка пращи -
В кулаках черных рук.
Здесь подземье, и валит по мрамору чудо-толпа,
Кто в бараньих тулупах, кто - в мочках янтарь, -
А со сводов моргает им грозная люстра, слепа,
Как убивший мать царь!

Я сюда опускаюсь, чтоб жрать расстоянья, катить
По пространству - туда и сюда, -
А повдоль столбового пути - нищих яркая нить,
Глаз разбитых слюда!
У меня в кулаке - холод рыбьих монет,
Серебра, медяков чешуя, -
А в толпе - бабка, крючась, ховает под ветхий жакет
Образок - от жулья и ворья!

Я иду как сквозь строй. Восседает горой,
Ах, горою Фавор нищий люд.
Вот ладонь - как стилет.
Это Ветхий Завет.
Вот взгляда хлестающий прут.
Вы затмите отрепьями злой, на запястье, алмаз,
Пух горжеток на длинных, холеных шеях... -
Я иду середь вас - искры брызжут из глаз,
Под стопой загорается прах!

Как сошли вы с ума?!..
Да вот так, задарма.
Вам холуй бросит перстень с руки.
Вас собакой заест, загрызет вас зима,
Хлеб на копьях протянут враги.
Кто поет, запахнувшись в затлелый зипун -
Шапка с хрустом продажным у ног;
Кто тетешкает бревнышко в тряпках... - такой колотун,
Спи-усни, сосунок!..

Кто белугой ревет, космы сажей лия
С валуна - одичалого лба;
Кто с груди растрясает грязные друзы белья,
И в божбе пересохла губа;
Кто в кости играет, в Таро подземных пустот,
В подкидного коржавых ступней, -
Это ты, мой народ,
Это ты, мой роженый народ,
Ярче гиблых, пещерных огней!

Кто терзает баян, будто древний античный орган,
Голенищами морщат меха... -
Я иду через вас! - а желала бы к вашим ногам
Лечь, на брюхо, в коросте греха!
И на брюхе ползти,
И сжимать, яко жемчуг, в горсти
С башмаков ваших грязь...
И кричать вам в лицо: ты прости, ты прости,
Ты прости мя, земли моей Князь!

Ты прости мя за ужас, за яркую, сладкую ложь,
Коей крою, как фигою, срам.
За зубчатый, пилою палаческой точенный нож:
Убивахом, воздам.
За любовь, коя - стразами воткнута в провол'ку люстр
В подземелье сыром!
Ты прости мя за ненависть, - ем ее, пью, ей молюсь,
Содрогаясь бесплодным нутром!

Ты прости, что не рядом с тобою суглобо сижу
На заплеванном мраморе, тут.
Горло что не деру, в дудку с дырками что не гужу,
Чтоб схватить, что дадут.
Что я рыбу монеты и голый сухарь не ловлю,
За щеку не сую, -
Что не так - кроваво, неистово! - мир я люблю
На могильном краю!

Мир живой, мир дрожащий, в пупырках, нагой, ледяной,
На краю у зимы...
Вы возьмите меня! Вам весело будет со мной,
Хоть я и без сумы-котомы!
Но глядите - с исподу, как и у вас, мой в заплатах наряд,
И украли кошель...
И глаза мои страшно, как ваши глаза, горят,
Нищий Иов и Иезавель!

Вы возьмите меня! Я далеко с вами уйду!
Чтоб подали - прикинусь немой!
Буду песни петь вместе с вами, про горе-беду,
Под широкой землей!
И заплачут над песней, и в шапку положат кусок
Золоченых сердец...
А каменный свод, небосвод, и далек и высок,
И это еще не конец!

А я, нищие, с вами пойду до конца,
До казнящих ветров:
От Отца Небеснаго не отверну я лица,
От мерцающих в слякоти - Оком Небесным - последних даров.
И когда мы в кучу собьемся, чтоб прощальную песню громче провыть,
Процарапать когтями мороз,
Я под тряпками вашими чахлыми
                стану - огонь,
                на шее - крестика нить,
На скулах - алмазные градины слез.

 ***

Крещу Тебя, сынок:

Медным крестом
                пыльных дорог.
Бирюзовым крестом
                медленных рек.
Серебряным крестом
                твоим, о летящий снег.
Ржавым крестом
                дымящих труб.
Соленым крестом
                возлюбленных губ.
Бетонным крестом
                острожных зон.
Жемчужным крестом
                звездных пелен.
Марлевым крестом
                больничных жгутов.
Мазутным крестом
                невозвратных поездов.
Ледяным крестом
                навек уснувших очей...

Золотым крестом
                солнечных лучей.

             
ЯРОСЛАВСКИЙ ВОКЗАЛ

Средь людей, в толпе вокзальной пробираясь тяжело,
Вижу детский взгляд хрустальный сквозь вагонное стекло.

Это девочка в шубейке жадно пряники жует,
А старуха в телогрейке на спине рюкзак несет.

На беременной цыганке шаль - как талая вода…
И растянуты тальянкой вдоль по рельсам поезда…

Соскочив с подножек, люди улыбаются, идут.
Им Москву на зимнем блюде посеребренной - несут!

Им бы где приткнуться ночку - у своих, чужих людей,
Отщипнуть бы по кусочку хлеба белых площадей…

В черном чугуне вокзала варит варево зима…
Я б вот здесь всю жизнь стояла, да боюсь, сойду с ума -

От седых волос крестьянки, к рынку вызубрившей путь,
Да от ильменской тальянки, раздирающей мне грудь,

Да от воздуха ночного, да от площади живой,
Да от снега ледяного, что гудит над головой,

От стояния на крыше гулко мчащейся страны -
Каждый плач окрест услышан… все огни окрест видны…

И крещусь крестом широким - чтобы ТАК стоять всегда:
До Суда, до Тьмы, до Срока, где - горчайшая Звезда.

      
 ФРЕСКА ЧЕТВЕРТАЯ.  ПОД КУПОЛОМ

"Сколько еще предстоит томиться
непонятной человеческой тоской
и содрогаться от внезапности мысли
о тайне нашей жизни?"

Виктор Астафьев, "Падение листа"

                ***   

Меня не будет никогда.
Во грудах шелка - и ковров-
снегов; где хрусткая слюда -
меж гулких, грубых сапогов.

Затянет ржою города.
Народ - в потопе - жальче крыс.
Но там, где двое обнялись,
меня не будет никогда.

Где те швеи, что мне сошьют
январский саван белизны?
Меня осудят и убьют -
за страшные, в полнеба, сны.

Горбатый странник на земле.
Нога от странствия тверда.
Пишу я звездами - во мгле:
"МЕНЯ НЕ БУДЕТ НИКОГДА".

Шуга, торосы на глазах.
Меж ребер - тинная вода.
Река мертва. И дикий страх:
меня не будет никогда.

Ни Солнце-Лоб. Ни Лунный Рот.
Ни Млечный, жадный Путь грудей -
Уже ничто не оживет
ни Бога для, ни для людей.

Над гробом плача, не спасут,
вопя, стеная, дух зари!

И лишь звонарь мой -
Страшный Суд -
Ударит в ребра изнутри.

      
ХОД КСЕНИИ ПО МОСКВЕ

.........Я иду по Москве.
Я иду по Москве.
Я - по шаткой доске.
По безумной тоске.
По траве-мураве -
Изо льда бастылы:
Костевье в рукаве -
Крик базарный из мглы.

Я иду по Москве.
Лапти все во грязи.
Плат сняла - голове
Утопать в небеси!
Я на купол крещусь.
Я на Зверя гляжу.
В кулаке сжавши кус,
На снегу я сижу!

Я лежу под Москвой.
Я лежу под землей,
Под Волхонкой-ногой,
Под Неглинкой-рукой.
Ах ты, Софья-Царевна,
Ты ликом толста!
Под кремлевской доской -
Ни черта, ни Креста.

Шутка ль - Царь наш тиран!
Диво ль - деспот опять!
Не сочтешь диких ран -
На морозе зиять!
Руку мне отруби -
Отращу вдругорядь!
Ногу мне отруби -
Враз пойду танцевать!

Эй вы, люди мои!
Вы такие ж, как встарь!
На костях - на крови -
Наш взошел календарь!
Кто грызет семена... -
Так боярин их грыз!
Чья вся в бубнах спина... -
Так же - с висельцы - вниз!

Ты, преступник и тать!
Чей домишко поджег?!..
Я - твоя Божья Мать:
Костыльки вместо ног!
Ты седой, как январь,
Ты кафтанчик сменил, -
А такой же, как встарь:
Грабли рук вместо крыл!

Я иду по Москве -
                по враньёвой молве:
Кто с три короба да кому наврал,
Кто у Царицы с шеи ожерелье украл,
Сковородки площадей шкварками шапок гремят,
Железные повозки спичками горят,
А дома-то после Бонапартова пожарища отстроили,
А лоскутья снегов мне ветром на шубу раскроены,
На обнову... кинь, брось мне полушечку!..
Тиф, чума и холера - богачки мои!.. -
                и, смертушка-душечка,
Ты опять - как тогда - давненько - дулом-дулечком -
Ищешь мя, чаешь выпустить пулечку,
Пулю-дурочку, киску-мурочку,
Общипанную, бесхвостую, голопузую курочку.. .
Ах, капель!.. да вывеска: “БАНКЪ ВОЛЬФСОНЪ И Ко” -
                игрушка новогодняя!..
А в кармане у меня деньга древняя, негодная...
Кругляш тертый... гривна-сребро...
                расплата князя Рюрика...
Брошу ее на снег - ловите, хватайте, жмурики!..
Вы все такие ж...
          души мертвые... пустые... жадные...
Эх, над затылком дымят трубы чадные!
Эх, гудят в небе птицы железные!
Возьмите меня в синь!.. Полечу над бездною!..
Увижу сверху людишек...
                малых, черных, как мураши...

Иди, дурка, беги по Москве,
              задрав подол, на ходу пляши.

Твой - по Москве - винной гроздью -
                последний пляс.
Твой - в рукаве - костью:
                последний Спас.
Твой - пулей над головой -
                последний век.

Твой - чистый, пушистый, еще живой -
                последний снег.

БИТВА АРХАНГЕЛА МИХАИЛА С САТАНОЙ

Столица - стынь!
                Карбас, плыву по ней.
Деревянны мои бока.
В глотке застряли тыщи рыбьих огней.
Плакатом горит щека.
Мои обноски - хоть на сцену суй.
Муфта - собак страшней.
Дуй мне в нос, мой ветер, дуй!
Твоя - до скончанья дней.
Небо сине, берилл. Туч мешочная рвань.
Из дыр - то зерно, то мука
Военная сыплется - на Тмуторокань,
На зобастый дворец князька.

Солонеют суставы.
                Звенят черепа.
В подреберьях костры горят.
Москва - побирушка. Она слепа.
Бежит за коркой, куда повелят.
Это с виду она в бусах, в стеклянных колье,
Свежей краской намазан рот.
А на деле - от мороза крючится в монашьем белье,
Подгребает под крылья народ.
А на деле - на паперти тянет рук черпак,
Ополовник лица - под землей:
Вот нищая дура,
                вот нищий дурак,
Вот богатство - у них за щекой.

Я веселая! Бей в меня, Солнце, бей!
В мой живот, как в бубен, ударь!
Я видение вижу:
                над головами людей
По небу ходит, в шелках, грозный царь.
Парча, оксамит на его плечах...
За лопатками - два крыла...
Копье большое в его кулаках!
Шлем наподобье котла!
Ах, да не копье это, а дворницкий лом.
Не шлем, а ведро, где метлу
Я  в каптерке хранила... -
                тот дом - на слом -
Мертвый, черный  медведь на углу...

Царь, а царь!..
                Давно ты не ел, не пил!..
В небеси оно голодно!..
А он в ответ: архангел я, Михаил,
И люблю из горла я вино!
Если сможешь, девка, меня напои.
Мне бутыль в облака подбрось.
Весь наш мир - на вине, костях и крови,
На суровом прошиве слез.
Я хлебну - и окрепну.
                И, дюжий, хмельной,
Выпятив кочергами - мослы,
Я еще схвачусь, поборюсь с Сатаной:
Вот он, гад!.. - червяком - из мглы...

И вколол архангел железный лом!
Сатане - да в грудную кость!
Ветер вил мне седое кольцо надо лбом!
В уши выл: "Ты в юдоли - гость!.."
Бой небесный я зрела. Жесток прищур.
Эх ты, дворник, небо мети!
Лед коли!.. Помогу тебе, дура из дур,
Снег смахну на твоем пути.

Наподдай Сатане.
                Наше небо в огне.
Наша боль - серебром на висках.
Наше счастье да истина - в водке-вине,
В гирей вздернутых кулаках.
Ты пронзи его мясо.
                Скобли его слизь.
Разруби ты его мечом.

Может, новая наша зачнется жизнь.
Может, врубимся, что почем.

И, задрав головенку,
                меж голых камней,
Меж волков с людскими мордами - песнь:
"Ты борись с Чертом, Михаил,
                до скончанья дней.
Ты еси.
                Мы есмы.
                Аз есмь".

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

Дождь сечет и сечет эту осень -
Как ей больно, да терпит она...
Глина мокрая, резкая просинь,
И земля под ногой солона.

Дорогие, давно ль вас отпели?
Под ветрами ль погост над рекой?
Вы в Раю - или живы доселе,
Слепоту прикрывая рукой?..

Сени темные шепот наполнил.
Как огарки трещат и чадят...
Он старух горбоносых не помнит,
Большелобых не помнит ребят.

Где ты, отче?..
                Прости, если можешь!..
Я по страшному свету бродил.
Я работал - до пота и дрожи.
Я отверженных женщин любил.

Я забыл этот дом над рекою,
Я забыл свою старую мать...
О, коснись меня слабой рукою,
Коль не можешь крепко обнять!..

И старик закачался осиной,
Взял в ладони, от радости слеп,
Щеки грязные блудного сына -
Ради милости поданный хлеб.

И вдыхал до конца его запах,
Вбок пустыми глазами кося,
И стоял на коленях и плакал
Пацаненок, прощенья прося.


ГАДАНИЕ  МАРФЫ

Восемь арий из ненаписанной оперы «ЦАРСТВО ЗИМЫ»

Ария первая. Allegro. f-moll

Уберите наперстки и гирьки прочь.
Это рюмки?!.. - вино поганое в них.
Сегодня настала пророчья ночь.
Для народа.
Для старых и молодых.

Дайте зеркало. Конский череп сюда.
Ресторан, заткнись. Замолчи, кабак.
Я безумна. Ни совести, ни стыда.
На пророчество никогда не пойдет слабак.

Не отважится.
Нюхали мало пуль?!
Мало жрали цианистого и сулемы?!..
В мир я брошена,
как со звездами - куль.
Выпросила земля
у неба взаймы.

Не по воле моей горят города.
И змею пригрела не я на груди.
Я безумна?!..
Ни совести, ни стыда?!..
Тот, кто смелый, -
на место мое -
выходи.


Ария вторая. Andante. D-dur

Силы воздушныя,
                силы земельныя!
Силы кровавыя
                и запредельныя...
Дайте мне знание,
                силы межзвездныя,
В смехе венчальныим -
                вдовия, слезныя...

Силы подводныя!
                Силы древляныя!..
Длань простираю я
                над окаянною,
Над осиянной землею крестильною -
Я, тонкошеяя, ох, не двужильная...

Гады подземныя,
                рыбы зубастыя, -
Из-под снегов я судьбину
                выпрастываю...
Из-под мехов соболиных... -
                собачиих!.. -
Из-под метелей, как бабы,
                горячиих...

Ржавые трубы да сваи бетонные -
Прочь!..
            Слышу дивные гулы стозвонные -
В мертвой тиши -
            голоса убиенные:
Рельсом - согбенные, снегом - сожженные...

Свеча катится со стола...
Кулаки мне обожгла...
Вот пожар мой. Вот костер.
Вот он, мой родной Фавор:
Справа - вор и слева - вор.
А в слепящем, посреди, -
Старик с кошкой на груди.

         
Ария третья. Arioso lamentoso. cis-moll

Сухие ребра - конский мой скелет
Реки застывшей ледяные слезы
К виску приставлен белый пистолет
Последнего Вселенского мороза
Восстанет брат на брата
                род на род
От слез моя намокла одежонка
И в туфлях - слезы
                И светил небесный ход
Я   брошенная кинутая женка
Провижу
                ...рынок вот и ларь с мукой
И держат бабы в лапках близ вокзала
Такую муку что течет рекой
И застывает в кулаках металлом
Провижу мор  землетрясенья  град
Все прошлое нам вышьют позолотой
Все будущее -
                Кат и Ад и Яд
О не гляди
                женою станешь Лота
И будешь столб угрюмо-соляной
В дыму сполохах багрянице ржавой
Провижу я
                да будет так со мной
Застыну солью над моей державой
И будут крепко драться мужики
Себя   
вопя зверино   
убивая
И буду я глядеть из-под руки -
Соленая
               немая
                неживая


Ария четвертая. Andantino. Es-dur

Ну, глядите, несчастные люди, эта баба пьяна без вина.
Я гадаю, что с Родиной будет. Моя жизнь мне уже не нужна.
Оборот. Заскрипела планета. Собутыльник, расстрига-монах,
Знаешь лучше меня: Бога нету. Да молитва Его - на губах.

Как земля наша плакала, пела. Как расстреляна - молча - была.
Как ее необмытое тело разрезали на плахе стола.
Лжепророки в блистающем зале
Отрубали за кусом кусок
И багровые зубы казали, и ко ртам прижимали платок...

Поворот головы. Пальцы-свечи молят, тянутся из черноты.
Человечек, и ты ведь не вечен, ложка меда, морковина ты!
Пар ты нежной вареной картошки
В лютый голод,
в голодный мороз,
И твои стариковские ножки пеленаю, ослепши от слез...

Черта нет?!.. Но ползут его жабы, его Медные Змии ползут.
Бога нет?!.. Может, Бог - нынче баба, может, бабы нам землю спасут?!
И людей упасут, и зверяток, кинут комья промерзлой земли
В Божий гроб,
чтоб от Пасхи до Святок
Все живые воскреснуть могли.


Ария пятая. Lento. c-moll

Я мертвая мать.
Я над пиром - в дыму - подымусь.
Я мертвая Ять.
Непосилен любви моей груз.
Чугунный мой тяжек
Булыжный, облыжный живот.
Я вас родила.
Вы - от пяток до ляжек - народ.
Великий народ.
Я твоя, милый, мертвая мать.
Я руки вздымаю.
Я - в снеге ворона.
Я - гать.
Я черная гать.
Я иссохшая мати-земля.
Убили меня.
Ни куска. Ни огня. Ни угля.
Лишь черные крылья
Над зимнею, мертвою мной.
Лишь черные крылья
В безмерной ночи ледяной.
В ночи... -
                ...ресторана, -
Столешница - вся в черепах,
И дочь моя - пьяной,
И сын мой деньгами пропах;
И брат - лбом в жаркое.
И перекрестился отец
На чудо большое,
На жаркий, посмертный венец,
На мертвую дочь,
Чье черно от мороза белье...

Лишь черная ночь
Все летит!
Но убьют и ее.


Ария шестая. Adagio. g-moll

Гадаю, что станет с Отчизной: сквозь гомон чумной, сивый бред.
Ну что ж - попируем на тризне, пождем - пусть прискачет Конь Блед.
Но даже Конь Блед не прискачет. А чтоб не сходили с ума,
Чтоб не было слышно, как плачут, пощечину даст нам зима.
В Отчизне всегда — Праздник-Холод. Все стынет, звенит будто кость.
В Отчизне всегда - Святый Голод, и каждый на пиршестве - гость.
И я, приглашенная Марфа - Посадница я или кто?!.. -
Дождусь угощенья, подарка, сниму в уголочке пальто.
Оно перештопано густо - нет злата другое купить.
А зубы!.. - во рту моем пусто: нет серебра, чтобы любить.
И вот, не объем я хозяев. Я тощий кусок пожую.
А после - в сиянии зарев вздымусь у стола на краю.
И все в лица сытые крикну. Убийц поименно зачту.
И Бога Единого кликну,
Пристывшего
ко Кресту.
А коли и Он не услышит хрипенье Сошедшей-с-Ума, -
Я руки вздыму еще выше,
я Временем стану сама.


Ария седьмая. Allegro con brio. a-moll

Вместо бус у меня на шее - чеснок
Зубы сгоревших в пожарах коров
Моей Родине
                вышел срок
Моей Родине
                вырыт ров
И снова Ее ведут ко рву
Дурочку
                прямо из-за стола
А я гляжу
                а я еще живу
А я слежу
                как Ее 
...дотла

Раньше на Родине
                святых была тьма
На Родине больше
                не будет святых
А Родина дурочка сошла с ума
Ее десницей - кормят
                шуйцей - бьют под дых
Ей бы самой стать Святой -
                да нету сил
Помост высок
                да бережок крут
Лучше в яму - лучшую из могил
Да на дне рубином пылает
                Страшный Суд

В исподней погибельной тьмущей тьме -
В гулком бездонье - во впадине мглы -
В подземной пожизненной посмертной тюрьме -
Пылают уста что еще теплы
Соцветья лалов яхонтов дорогих
Гранатов диких кровавая вязь
Это кровь наша и тех и других
Жизнью - в смерти - неистово запеклась

И твоя кровь Родина там тоже есть
И твои полосы с тебя срезанных кож
И я не прошу у Пилата - есть
И я не прошу у Иуды - нож

И я срываю с шеи чеснок
И я ломаю грудь как хлеб   
и даю
Тому кто лежит в пыли без ног
И той что давала мне грудь свою

И верю: там
                на Страшном Суде
В страшном сиянии
                в небесном огне
Теми кто на Родине
                ходил по воде
Это подаяние
                зачтется мне


Ария восьмая. Adagietto dolente. Des-dur

...Ну, расходись, голь перекатная.
Ну, расступись. Не видишь - пот
Течет, питая ткань нарядную,
По выжженной груди течет.
Вы ждете, дурачье, Пришествия
Второго?!.. Честь большая вам.
Пришельцами - или ушельцами -
Пребудете. Руки не дам.
Хрустела с вами малой коркою.
Поднашивала с вас тряпье.
Рассыпься! Ухожу я гордая.
Затем, что все это - мое:
Ваш пир, с лампадами и гадами,
Ваш сыр, где мышье торжество,
Ваш мир, с которым нету сладу вам,
А я - Пророчица его.
В пальтишке латаном, источенном,
В подбитых небом сапогах,
В сушеных бусах, напророченных
Святыми - в Адовых кругах,
С прищуром глаз, что жадно пялятся,
И пьют - все в глотку! - Бытие:
Мороз, созвездие Посадницы,
И ночь, и вон оно!..
...мое.

ДИНАРИЙ КЕСАРЯ

Не во храме - в преддверии рынка,
Там, где люд челноками снует,
Инвалид - очи ярче барвинка -
Костылем прожигал сивый лед.

Он тянул свою флотскую шапку,
Костерил и владык, и рабов,
И блестел в мимохожую бабку
Черный жемчуг цинготных зубов.

Он кричал, надрываясь и плача,
Что земля наша скоро помрет,
И от этих проклятий горячих
На морозе корежился рот!

И Христос проходил по майдану,
Весь в сиянии голубом.
И качнулся, будто бы спьяну,
Над воткнутым в сугроб костылем.

Глянул нищий:
                "Что, Господи, смотришь?
Вот махорочка, - на, угостись!..
Не дивись, не печалься, не морщись
На убогую, скудную жисть.

Так живет наш народ окаянный.
А властители - вон их дворцы!..
А зато надо мною, над пьяным,
Голубь рыночный, света венцы!..

Что, Господь, приуныл Ты?.. Богатым -
Богатеево! Нищее - нам!..
А зато ни за снедь, ни за злато
Свое сердце я им не продам.

Дай мне денежку эту, копейку,
Хоть не смог Ты сей мир накормить -
Мое сердце под телогрейкой
Хочет снова Тебя - полюбить...

Ну, подай!.. Соберу - пойду выпью
И чего пожевать куплю..."
И глядел болотною выпью,
Весь в снегу, как в белом хмелю.

И Христос наклонился над шапкой,
И монета скользнула из рук.
И поежился нищий зябко,
И промолвил: "Спасибо, друг".

А Христос улыбнулся горько,
И клубился голоса дым:
"Воздадите гордое - гордым,
Воздадите слепое - слепым.

Воздадите нищее -  нищим.
Воздадите объятья - плечам.
Над Землей давно ветер свищет.
Воздадите звезды - ночам.

Воздадите любовь - любимым.
Воздадите смерти - смертям!
Невостребованно, неистребимо...
Воздадите все наше - нам".


ФАВОР

...Под планетою горячей,
Под холодною звездой
Я сижу и горько плачу
Над царицею-рекой.

Гаснет рыбия корона
В черной толще вечных вод.
Дунет холод с небосклона:
Я умру! И всяк умрет.

Отрожал живот могучий.
Виснут руки-осетры.
Бьюсь и плачу, как в падучей,
Наверху крутой горы.

Рыба в реках отметала
Золоченую икру.
Я любить и жить устала.
Всяк умрет! И я умру.

Нет еды: ломоть беззубый.
Нет одежды: есмь - лоскут.
Заколотят кости грубо,
В домовине - унесут.

Слезы льются по горячей,
Вдоль по дышащей груди.
Я еще живу и плачу!
Слезы, вы мои дожди!

Пули - бьете вы снегами.
Грязь - причастие мое.
Над горой Фавором пламя
Мне с исподу жжет белье.

Перед небом раздвигаю
Старых чресел худобу.
Я любовь превозмогаю:
Я сама рожу Судьбу.

И, пока здесь бьются люди
В реках боли и огня, -
Осетром в речной полуде,
Головой на зимнем блюде
Тащат Ироду меня.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Когда я пусто буду выть
В пустой бочонок утлой ночи;
Когда во  тьме стончится нить,
И коготь на меня заточит

Звезда;
             когда я изношу
Хитон, подбитый волчьим мехом;
И на могиле продышу
Кружок лица беззубым смехом, -

Когда из крыл гнильца пера
Повыпадет к ногам железным, -
Тогда  огромная гора
Из горя выбухнет над бездной.

Исхлестана дождями трав -
Сухих, прослоенных снегами,
Гора, держава из держав,
Восстанет, бронзовое пламя.

В потеках сукрови, в грязи
То адамантовой, червленой,
То в жилах жалкой бирюзы,
В железе, ржой и лжой спаленном,

В камнях, которыми Стефан
Забросан был под визги-крики,
Во льдах, где позакрыл буран
Лицо землистое Владыки,

Гора, горячая глава,
Безумно, озираясь, встанет,
На грешную меня, - едва
Дышу!.. - на мир холодный глянет.

На мой костлявый, горький мир!
И я увижу: над Горою -
В хитонах, где несчетно дыр -
Слепящим веером - все трое.

Как звать их - позабыла я.
Подлобье дым разъел и выжег.
Они моя, моя семья.
Они горят, на небо вышед.

Ох, холодно там, в небесах.
Илья, задрог... возьми шубенку
Мою!.. - а свет, а дикий страх
От зуба с яркою коронкой...

О Моисей, мой Моисей!..
Далматик розовый, тяжелый...
Нам жить осталось мало дней -
Возьми мой плат, пребуду с голой

Башкой веселой - на ветру...
Он резкий, бешеный и сильный...
Господь, скажи, я не умру,
Хоть пяткой чую вой могильный?!..

Исус, Ты бел!
                Исус, Ты снег!
Ты валишься с небес мне в руки!
Исус, Ты Бог и человек,
Кто внял мои земные муки!

А более - никто... никто...
Хитон гранатовый и синий...

Со свалки драное пальто
Теплей Твоих небесных скиний.

Нам жить здесь. Тут и умирать.
Об жесть, хрипя, зубами клацать.
И на горе Фавор сиять
В распутно-шелковую слякоть.

Друг друга целовать взахлеб.
Поить отравой с ложки медной.
И на любви остылый лоб
Класть тот же крест, скупой и бедный.

И под горой святой Фавор
Рыбалить ночью, ладить лодки,
Шутейный разжигать костер,
Пить водку, заедать селедкой, -

И, Господи, в единый миг
Восстать - гранатом и сапфиром -
Гляди из-под руки, Старик! -
Как сноп лучей, как дикий крик,
Над ледяным, посконным миром.

ПРОЩАНИЕ

Собирались, вещи толкали, пекли в дорогу встревоженно
со смородиной пирожки, целовали губами поздними,
а потом на часы, на лицо мое смотрели так настороженно
и хотели, чтоб их навеки запомнили.
А потом на вокзал несли чемодан простуженный,
Перевязанный крест-накрест, как окно военное,
и поезд стоял весь как новенький, как наутюженный,
и все прощание было - как слово одно откровенное.
Слово это кричали, шептали, лелеяли губами морозными,
совали его напоследок в мешок игрушкою деревянною,
а поезд тускло блестел всеми окнами беззвездными,
и я держала в руке своей руку родную, как рюмку стеклянную.
А вокруг! - плакало дождями, утиралось ветрами,
украшалось бедными снегами лицо народа столикое,
и жгла живот старухи, уткнувшись, девочка - свечкою,
и прямо на горький Восток уходила дорога великая.
И я стояла на лютом морозе, смеялась, себя не помнила,
сыпала наспех слова, чтоб склевали родные голуби,
ломала себя прощальным пирогом, слепо делила поровну,
чтоб напоследок хоть раз никто не чувствовал голода...

А вокруг! - люди сыпались хвоей седой, Москву рубили к празднику,
чтоб с собой увезти детишкам в свои города сибирские,
и в горькой, соленой толпе торчали изюмные лица праздные,
и покрытые сажей вагонные трубы пахли, как пряники имбирные...
И ложилась страна, развязавши у горла платки, в одну постель дорожную,
и, вздыхая, инвалиды бережно, будто гранили алмаз, жесткую воблу чистили,
и стояла я у вагона, как у края судьбы невозможного,
и только плакала, а за меня во тьме полушарья извилины рельсов
                жизнь мою мыслили.

ПЕСНЯ ЮРОДИВОЙ. ПЛОЩАДЬ В ОГНЯХ

Вместо платья - дырявый мешок.
Ах вы, ноги босые, селедки.
Я на Площади горблюсь, как стог,
две ладони - долбленые лодки.

Мне кричат: на кусок, лови!..
Я - юродивая в любви.

Эта Площадь – сковорода.
И без масла она поджарит.
Исхожу босиком города.
Осы снега мне пятки изжалят.
Не сорвете рогожину с плеч.
Я живу наконец, как хотела.
Этот шпиль - он сияющий меч,
он врубается в вербное тело.
Этот век- вслепь сколоченный крест.
Всех младенцев, что мы породили,
всех, кто жмется в повозках без мест, -
к оберучьям его пригвоздили.
И распяли седую меня!..
Наибольшие гвозди избрали...
Молотками войны и огня,
сквернословя, дымя, прибивали...

А я гвозди - зубами и ртом
повытаскивала из ручонок!
А я - голым на вас животом,
нерасклеванной мощью печенок!
Кровеносьем рыжеющих кос,
что текут по великому кругу,
да глазами, чей брат купорос,
прожигаю державную вьюгу!
Эх, солдатики, завтра каюк!..
Эх, богатики, что жмете к пузу
кошельки?!.. Из прободенных рук
натекают  карминные друзы!
Седоки, что железный ваш конь
приуныл?.. Отгремели копыта?!..
Эх, картошку вареную тронь, э
х, варенье вкуси из корыта!
Перья выщипай мне из крыла!..
Для мешка - дай хамсу в виде брошки!..
Я с ума, мои люди, сошла,
и за мною - собаки да кошки...
Изрыгнуть, изгудеть, искряхтеть
вы не можете Божие слово.
Я сломала железную клеть.
Я согнула на счастье подкову.
Я смелее рыдающих вас -
в зимних шапках, в потертых пальтушках.
Я, стигматы подъяв: "Пробил час!" -
прореку, прокукую кукушкой.

Пробил час! Вы объелись враньем.
Вы расхитили древнюю землю.
Ее били - кольем и дубьем.
Отвергаю. Плюю. Не приемлю.
Не хочу индевеющих морд -
в серебре; пламенеющих - в жире.
Погляди в зеркалишко, народ,
на себя, на светлейшего в мире.
Не узнал?!.. - до ключицы – клыки...
Грудь повязана накрест оружьем...
Каска давит надбровье, виски
надмогильным, чугунным окружьем...
Перекошен гогочущий рот -
губы лезвия ругани режут...
Это ты, это ты, мой народ!
И рассвет за плечами не брезжит!

Так поближе сюда прошагай!
Брод последний - широкая Площадь!
Я твоя домработница, Рай,
я твоя тягловозная лошадь.
Распалите костры на снегу!
Грейте руки! Щелкайте орехи!
Люди, слушайте!.. Я вам смогу
залатать, там, где сердце, прорехи.
Ближе, ближе... С рогаткой пацан...
Гордый дед в газырях, сильно пьяный...
Отче, Время текло по усам -
просочилось в сапог деревянный...
Вот кругом обступили меня!..
Что ледяшками скалите зубы?!..
Мы погибнем в сполохе огня!
Заревут золоченые трубы!
Но, чтоб Бог вас простил, сволота,
дорогие мои, золотые, -
надо, чтобы к изножью Креста
все вы встали - шпана и святые!

Поглядите друг другу в глаза,
злой торговец, уборщица с Пресни!
Ослепит, опьянит бирюза,
потечет по скуле крик: "Воскресни!.."
Я-то знаю, как трудно прощать.
Под вагоном меня распинали.
Но простите, убийца и тать,
вы друг другу, как прежде прощали!
Бросьте наземь оружье свое -
и холодное, и пулевое.
За могилою есть Бытие.
И земля моя встанет живою.
А вы, птицы ее, воробьи,
снегири, жаворонки, синицы,
клюйте снег, клюйте хлебы любви!
Всласть из лужи небесной напиться!..

И на диком, на волчьем ветру
бормочу я все глуше, все тише:
- О, любите, любите друг дру...

...и не выдохну, выстрел услыша.

О мой снег, о мой крупный, о мой
лазуритовый, грязный, столичный...
Я на Площади сгибну зимой
смертью галочьей или синичьей.
И качнется мужик надо мной,
процедив в озаренье окурка:
"Ты воскреснешь чудесной весной,
зимородок, последняя дурка".

***

Художник ты мой!.. Ты меня - написал?!
Да разве достойна я кисти твоей -
Пропахшая тою же, что и вокзал,
Великою гарью спешащих людей,
С локтями в заплатах, с порезами вен -
А шрамы браслетами не заслонить, -
Навек в коммунальный упрятана плен,
Где ночью - компота на кухне испить…
А ты меня выбрал! И кисти, как лес,
Шумели на пьяном морозном ветру!
И я поняла: мрак безвидный исчез.
И я поняла: никогда не умру.
Да, я не умру - потому что стоишь
С палитрою грязной, в потеках дождей,
И нищую пишешь церковную мышь,
Живущую бедно меж пышных людей!
Все пишешь: овечий залатанный шарф,
И масла ожог, и босую ступню,
Смороду помады - и яростный шаг
Из сумрака спальни - навстречу огню,
И слезы - слезами крещу я детей! -
И дым папиросный, голодный мой дым…
И кисть твоя пляшет лютей и лютей.
И лик мой восходит над телом моим.

ЗЕМЛЯ

Ты Бог, земля. Лопатой вскапывать тебя - грешно?
Земное море - у руля стоять - переплыви; и разорви рядно
Мешка, где клубни боли, где гремят монахов черепа
И кости всех безвинных, чья губа молитвою слепа.
Ты Бог, великий вождь. Ишь, на тебя молились столько лет!
Глядел со флагов, а хоругви те сожгли - их нет.
Да нет и вас, молитвенников постных; только крик и стон,
Петля и пуля, сожжена изба, овин сожжен,
Землисты лица - батька с маткою вопят и лбами бьют:
Не убивай! - а над Кремлем кровавый, ягодный салют,
О нет, не огнь, ведь это елка в Рождество -
Какая разница - Рожденье, Смерть - да плюнь, не отмолить всего...
Все верят! все! поспорь попробуй! все -
И пуще всех, кто Бога плетью бьет на снежной полосе,
На стыках рельс, на досках эшафотов золотых -
Кто кулаком Ему - в скулу, в ключицу и под дых,
И в печень, и везде, где плоть болит -
Пусть за сугробом баба воет и ревет навзрыд,
И громко молится - да молится, болезная, кому?!
Ее Великий Вождь, Могучий Бог ушел во тьму.
И обездолена. И только смерти ждать,
И домовину ладить, и лопату в чернь вонзать,
В тяжелую и вязкую, густую черноту -
Найдешь ли адамант?! прибьешь ли птицу ко кресту?!
Животное, живое хочет жить -
Живому все равно, где голову сложить:
Колючим терном напоследок лоб обвить
И процедить: народ, не надо... эй, не бейте... пить...
Не слушают. И бьют. Молитвой не спастись.
И все равно теперь, когда ушел - лонись, надысь... -
Великий Бог, весь в красном, царском, бархатном дыму, -
Не дал Себе, железно зубы сжав, молиться никому...
Так что ж, народ! Кому петь славу? и кому кричать?
Поставь, родимый, на себе горящую печать,
Боль раскаленную вдвинь в кожу кругляшом -
Узнают по клейму, коль прянешь нагишом...
Железо раскалят на площадном огне.
Знамена новые - из темноты - вовне.
Ты целый век, голодный, к небу руки простирал -
А за сараями твой Бог белье тюремное стирал...
А за камнями море Белое молилось в тыщу волн!
А за горами море Черное мычало, будто вол!
Кричали лес, поля, пустыни, камни и вода -
О том, что Бога нет, не будет больше никогда!
Хрипели! Страждали!

                ...а Он-то - вот Он, есть.
С лопатою стоит. Не в силах глаз отвесть
От своего народа. Так с лопатою стоит Он. Хоронить -
Народ распятый, снятый со Креста: порвалась нить
Великой веры - в небо, звезды, снег.
В слезу, плывущую молитвой из-под медных век.
В землицу под ногами, что, худая, как Кощей,
Благоухает духом тысячи мощей;
Ее лопатою и Божьей не разрыть.
А только плакать, и любить, и умирать, - и жить.

ВОЗВРАТ В АРМАГЕДДОН

Я вернулась. Гляди меня в блеске моем.
Я стою в черном рубище. Площадь безмолвна.
Полон птиц и лучей золотой окоем.
Брызжут вьялицей неба соленые волны.
Эти синие волны. И голь-нищета.
И лабазы-склады. И железные крючья
Диких рынков. И суп из тебя, лебеда.
И - нарвать на корзины кровавые сучья.
Из бетонных скворешен - рояль-воробей
Прочирикал: “На помощь!..” Стальные аркады.
По горжетке проспекта ползет скарабей
Ледяного автобуса в радуге смрада.
Ах ты Господи. Град ты мой Армагеддон.
Возношусь я над площадью, - глыба. Царь-баба.
Жрица Ветра, которым хребет опален
У рычащих и сильных. У жалких и слабых.

Я спала под забором. Я зрела миры.
Суп хлебала паршивый с обходчиком в Канске.
Я задворки видала, дворцы и дворы.
Ухо грела я псу подзаборною сказкой.
Так работала истово, что из горба -
Что ни ночь, надувались бугры кровяные -
Стали крылья расти. Задрожала судьба.
Засияла слеза. И зрачки ледяные
Расширялись, вмещая весь мир - до конца.
Запах крови и пороха. Меда. Мазута.
Я бродяжкой плыла. Я Луною лица
Освещала сраженья. Стояла разутой
Над тибетским ручьем. Воскрешала солдат,
Что лежали на копьях костей Гиндукуша.
На кладбищах пылала. И сыпала яд
Ярой жизни - в застылые мертвые души.
Облетела я все, что могла облетать.
И, дрожа, поднималась я выше и выше
В дикий холод черненый, в морозную гать,
В ночь, где Лунная Мать мне в затылок задышит.
Град мой Армагеддон. Зри простую меня.
Мне довольно на жизнь платья грубого, корки,
Кружки чистой воды. Да лисенка огня.
Да зимой - босиком, коль стончатся опорки.
Роскошь выпила всю - и утерла я рот.
От снегов - как от спирта - пунцовеют щеки.
А ладони горят: я лечила народ
От смертей, от скорбей, от судеб одиноких.
А сама - одинока и нища, как встарь.
Что молчишь, блюдо Площади?!..

                …Ветер катает
Пса - по наледи - яблоком. Ярость и гарь.
За еду по руке людям горе гадает.

Град ты Армагеддон. Слушай. Множество бед
Еще будет. Обрушится. Из-под развалин
Крики выхлестнут плетями. Но - смерти нет.
Погляди мне в глаза. Они жарче проталин.
Свет исходит из них, затопляя простор.
Разливается ширью, полями и льдами,
И секирами рек, топорами озер
Рубит смерть, рассыпая двуострое пламя.
Смерти нет. Говорю тебе. Не проверяй.
Пальцем мне не кажи на багряные доски
В дырьях слез - или пуль?! - на кладбищенский Рай,
Панихидных свечей заплетенные коски.
Хороните и чтите вы мертвых своих,
А они все - над вами. Летают над вами!
Страшный Суд наступил. Это - прямо под дых
Вам удар. Это - огнь меж нагими руками.
Жизнь восстанет из гроба. Возьмет вас в полет.
Вы узрите стальные и нежные лица.
Страшный Суд наступил. Зри, град Армагеддон.
Мне осталось в пурге за тебя помолиться.
За железные стены и лавки, за смоль
Грязноплетных вокзалов, за бани, где мылом
Черным мылась я присно!.. - за снежную моль,
За сверкание пуль, настигающих с тыла,
За скелетные ребра ухватистых рельс,
За вонючий сандал подземельной резины… -
За людей твоих: жизни осталось в обрез,
Пусть толкают, сопя, в сундуки и корзины!
И еще помолюсь - за тебя, Человек,
Что, во недрах Сибири хрипя табачищем,
Все рисует - ах, копотью на ясный снег
Дорогого холста, - да все ярче, все чище,
Все жесточе!.. - рисует… - а что?..
               СИНИЙ МЕЧ.
СИНИЙ МЕЧ ГЭСЭР-ХАНА, ХОЗЯИНА СТЕПИ
И СНЕГОВ И ПЕСКОВ. В НИХ И НАМ СКОРО ЛЕЧЬ.
И ПОКИНЕТ ДУША ОПОСТЫЛЫЕ ЦЕПИ.

И горит синий меч на широком холсте.
И смеется художник, вдыхая пожары
И дымы, зря меня на последнем Кресте
Белой Площади.
В зеркале Лунного Шара.

И с обратной, с потемной Луны стороны,
В черном зеркале мира - любимого зрю я
И шепчу, вся в слезах: “Дорисуй. Мы должны
Разрубить мир на падаль и душу живую”.

И молчит, весь чугунный, град Армагеддон.
Целованья не даст грозной дочери блудной.
Да сезонка Маринка не шла на поклон
Никогда под Звездой, коей лоб опален,
Никогда под Луной, медноликой и чудной.

***

Все усталые, все спину гнувшие, -
Отдохните, побудьте - спящие!
За плечами у вас - минувшее.
Под ногами у вас - настоящее.
Отдохните! Простынки белые
Постелю я - снега да наледи...
Все - средь злата - медные, бедные,
Все, кому было холодно - на людях...
Все, кому было стыдно усталости,
Кто работал, ярясь двужилием, -
Все, кому было стыдно старости -
Ног дрожания, рук бессилия, -
Отдохните! Пусть спится сладко вам.
А во сне узрите лестницу в золоте -
Прямо к звездам! И от сна того краткого
Пусть навек тепло будет вам в лютом холоде...


КНИГА ЖИЗНИ

А самое ужасное гоненье -
За мысль, мои любимые, за мысль...
О, не гляди на Светопреставленье.
О, если можешь, отвернись.

Когда твои слова, глумясь, похерят,
Когда на губы – потную ладонь,
Когда слезам и ласкам не поверят,
Когда ударит вонь

Сожженной правды,
                смоляной бумаги,
Что хлопьями летит,
Когда буран за городом в овраге
Живой душой кричит, -

Поймешь, что есть одна земная пытка -
Стерпя! перенеся! -
В ночи – горенье золотого свитка,
Где – наша правда вся!

Где все записано: крик и мороз вагонов,
Глаза друзей, оскал врагов,
Диск солнечный, что кровью с небосклона
Течет в бинты снегов,

Разрывы смеха, ненависть объятий,
Когда любить – невмочь,
Плач матери у коревой кровати,
Где умирает дочь,

Жир рыбий ночника у изголовья,
Во фресках ругани – сырой подъезд,
И то, что мы, смеясь, зовем любовью -
Вот, лапкой воробья, нательный крест... -

Где все записано – и вина всех пирушек,
И сломанные ребра всех разлук,
Вязальный пух старушечьих игрушек
И детских щек лиловый лук,

И наше горе сходок кумачовых,
И наше счастье кружки с чифирем,
И наша вьюга, белою половой
Летящая над степью, где – умрем!

Жгут нашу Книгу! Книгу Жизни нашей!
Близ этого костра
Мне приговор безумия не страшен.
Всему своя пора.

Глаза закрыв, чтобы огня не видеть,
Пойму, пойму опять:
Есть время жить – любить и ненавидеть -
И время умирать.

И пусть сожгут написанное мною,
Пусть переписчик слеп, -
Поднимется в пространство ледяное
Гарь горя, дым судеб,

И запах платьица на гнутой спинке стула,
Котельных, табака, и угля, и жнивья,
И запах той подушки, где уснула
До Воскресенья
Молодость моя.

ПРОСТИ

Прости меня. Прости.
                За то, что я есть.
За то, что слышен голос мой за версту.
За то, что воздаю великую честь
Не царю в горностаях, а сухому листу.
Прости, что дрянь и рвань моё посконьё,
А ноги голые меня к любви по снегу несут!
А ты, как ни меняй кружевное бельё,
Буфетчицей крашеной вылетишь на Страшный Суд.

Прости, что, дымя, грохоча, пыля,
Повозка везет на казнь меня, не тебя, - и толпы бросает в дрожь...
Прости, что я и есть твоя родная земля,
И ты, сцепив зубы, плача, меня топчешь - по мне идешь!
Прости, что с улыбкой смиренной гляжу,
Как тело мое железная клевета на красные режет куски, -
И вижу, как кровь моя течет по чужому ножу,
И воет зверем родное небо от глухой подземной тоски.

А люди ловят, хватают невнятный мой хрип,
     подносят ко рту -
А я все ломаю себя, все бросаю голодным кус на морозе:
     пребудь живой!.. -
Прости, я же просто хлеб!..
                Я давно перешла черту,
За которой ни души, а только темень и вой.
Прости: я в лицо, смеясь, увидела Ад.
Прости! Я в лицо, рыдая, увидела Рай.
Прости, но я никогда не вернусь назад -
В лязги и вопли, вранья злобный вороний грай!
Я давно убежала босыми ногами своими
В этом рубище умалишённом, в этом посконном мешке -
Туда, где одно только Божие имя
И держу, - зажала -
     кровавым лампадным стеклом в кулаке...
Не догонишь, прости!
                Нет у тебя ни сердца, ни силы,
Чтобы зимним ангелом стать среди зверьих людей...

А я тебя давно уж простила:
Вот он, грех твой жалкий, мышиный, -
     весь на ладони моей.
Вся сорочья, воробьиная хитрость, весь лепет детский,
Вся кудрявая, крашеная, краденая беда...
Погляди в окно. Снег метет каторжный, соловецкий.
И в метели в той я, прости, ухожу навсегда.

***

Исходила младешенька
Золотые дороги,
Заревые дороги,
Где великие боги…

Засыпала младешенька
Во скитах и оврагах,
Подстилала отвагу,
Укрывалася флагом…

Спину гнула младешенька
Над морозною бочкой,
Над дегтярною ночкой,
Над терновым веночком…

Над колючим вагоном
В темноте примерзала…
Губы слиплись со сталью -
Но и кровью-печалью -
Все равно целовала…

А любила младешенька
Мужиков несчислимо -
То разбойника-вора,
То из глада и мора,
Из церковного хора -
Каждый мимо и мимо,
Каждому: мой любимый…

Как рожала младешенька -
Коромыслом погнулась,
Коромыслом погнулась
Да назад не вернулась…

Да в сугробах младешенька
Хоронила сыночка -
Омулевая бочка,
Многозвездная ночка…

Слезы, слезы младешеньки -
Ангары вы истоки,
Светлой Лены истоки,
Ледяны и жестоки…

Улетала младешенька
За моря-океаны,
За моря-океаны,
За снега и бураны…

Там поела младешенька
С золоченых подносов -
Снова кровушку-слезы,
Ой ли, кровушку-слезы…

Излечила младешенька
От хворобы да горя,
От великого горя -
Непомерное море…

Хлеб да рыбу - голодным,
Мех да пламя - холодным, -
Все давала младешенька,
Отдарила свободным…

Так ходила младешенька
Босиком - да по снегу,
Босиком - да по снегу,
Да с огнем - человеку,
Босиком - да по насту,
Помогая несчастным,
Босиком - да по тверди,
Босиком - да по Смерти!
Крест висел деревянный
На груди окаянной,
Да нефритовый Будда -
Охранял от простуды…

Только вся заливалась
Золотыми слезами,
Только в небо вонзалась
Золотыми глазами:

Ох, Луна-моя-Луненька,
Сто дорог исходилось,
Сто сапог износилось -
А к тебе не прибилось…

Воском щеки закапаны…
Мама, Лунная Матерь!
Ты поставь мне, заплаканной,
Вина в рюмке на скатерть.

Упаду я, младешенька,
На столешницу - ликом,
Да исплаканным ликом,
Да сиротским ли криком:

Ох, Луна моя, матушка!
На сторонушке темной -
Дом родной: там и счастье,
Там и горе - бездомно…

.................и тянула младешенька
Ко Луне сивой руки,
Ко Луне седой - руки
В человеческой муке.

Исходила младешенька
Все луга и покосы,
А Луна все светила
На следы-ее-слезы,

А Луна все младешеньку
Целовала, сияя,
Обнимала, сияя,
И шептала: “Родная…”

Но не видно младешеньке
Яркой Лунной дороги:
Обессилели ноги,
Подкосилися ноги, -

И легла-то младешенька
В снег, Луной осиянный,
Зимней ночью росстанной,
Светлой ночью росстанной…

ВОСКРЕСШИЙ ХРИСТОС В ЭММАУСЕ И УЧЕНИКИ

От досок стола, от скатерки, от хлеба
лицо приподнял устало.
Патлато, печально висели волосы;
их концы светились, подобно свечам зажженным.
- Ну что вы, родные, - выдохнул хрипло.
- Еще не конец. Это только начало.
И закат кистью мазнул по плечам, в белый лен облаченным.
У Петра борода искрилась тоже. Он тер ее, мигал часто-часто,
Хотел слезы сокрыть, - а они лились, лились помимо воли,
Иоанн, хмуря лоб, тащил на стол печеную рыбу,
     парень крепкий и коренастый,
А Фома шумно из чаши прихлебывал и все морщился, как от боли.
- Вот, Учитель, сотовый мед. Есть ведь хочешь!.. Отведай... -
Взял Иисус одною рукою миску с медом,
     другою - хрустальные соты, -
И сытная сладость простого земного обеда
На  миг заслонила все грядущие войны,
                все тощие детские руки,
                все хлебы с соломой,
                все голодные годы...
Он ел, и мед тек по Его бороде, и слезы - по скулам,
И рука, осязавшая хлеб и печеную рыбу, стрекозою дрожала -
И взлетала ко рту опять, и во дверь холодом дуло,
И теплая кошка персидской царицей
     на босых ногах у Него лежала,
И носом касалась незатянувшихся ран на ступнях,
     их осторожно лизала...
Фома ничего не ел - сжимал в тюрьме кулака
     деревянную щербатую ложку...
А дом - степная палачиха-вьюга трясла-сотрясала,
И пацан Иоанн глядел в окно, как собака, сторожко...

И молвил Он:
- Спасибо за хлеб-за соль. А теперь пойду Я.
Уверовали вы - мне больше ничего и не надо.
Воткнусь, вонжусь глубоко - без следа - во вьюгу седую,
Чей резкий голос, как у Пилата, - с надсадом...
А вы не забывайте меня. - О рушник вытер руки
И помолчал.
- Ты, Иоанн... Делай на двери зарубки - растешь еще, милый...
Ты, Петр!.. (Глотнул тяжело). Снеси все великие муки
С твоею всегдашней улыбкой и бычьей силой...
Снеси поношенье, камни, хулу, изгнанье, темницу -
Все снеси во имя любви, во имя... -
(Задохнулся...) Ты, Фома... Не угрюмься, выпусти радости птицу!..
Страданья и немощи сами придут - знать не будешь, что делать с ними...
Я любил вас. Люблю. Я всегда буду с вами со всеми. -
Встал над столом. Петр отер тылом ладони губы.
- А теперь мне пора идти. Небеса зовут.
                Вышло земное время.

И дверь сама распахнулась.
И пошел Он в проем двери - без шубы,
Босиком, шагом легчайшим -
     так на землю листва облетает, -
Вьюга рубаху крутила за спиною - льняными крылами...

И шептал Петр сухими губами:
- Не вем, где душа по скончании обитает,
Но Ты ел здесь печеную рыбу и сотовый мед -
                значит, Ты с нами.


ХОД МАГДАЛИНЫ ПО ЛЮДСКОЙ ПУСТЫНЕ

Я босыми ногами шершавую твердь исследила -
Все отлоги и горы в колючем поющем снегу,
Все разъезды, где рельсы сшибаются крестною силой,
По которым бесслезно катить я теперь не могу…

О, родная держава, как ноги мои да спознали,
Да измерили щебень твоих полустанков и круч,
Грязный лед привокзальный истопали, исцеловали,
Когда очи следили из туч излетающий - луч!

А собак-то, собак - все за мной норовят увязаться,
Черной кожей носов тычут в полы дубленки моей…
О, родная страна! До тебя уже не докричаться -
Лишь идти босиком по тебе, чуя землю больней и больней.

Чуя, видя все то, что не зрела доселе, слепая -
И культи двадцатипятилетних,
                и пьяные космы старух,
И глаза молодухи - речной синевою без края,
Что при взрыве железнодорожном потеряла и зренье, и слух…

И пацанчика - из-под очков изумленно косится
На кассиршу, что очередь в ватниках яростно так костерит,
И застывшие на забайкальском морозе - в рыданье - ресницы
Проводницы брюхатой, чей схож с Богородицей вид…

Это - истина: так!
Этот путь - он один мне остался!
Нам-то, странницам русским, простор да пурга - чисто хлеб:
Был мужик - да уплыл, наигрался да нацеловался,
Ну, а бабе - опять в вихревую поземку судеб!

Котома там заштопана?..
                Эх, не годится обувка -
Сапоги не чинены, на обнову не хватит зарплат…
И во тьму - босиком, и во скулы бьет снежная крупка,
И лицо обвивает цветастый, в сельмаге закупленный плат.

Так иду по стране - сумасшедшей, юродивой, нищей,
Молодою? - нет, старой: чернею, сивею уже
Серебром стародавним - а очи все ярче и чище,
И все ближе холодный простор беззащитной душе!

И все внятнее толпы людские, все горше, роднее,
Все жесточе врезаются прямо под сердце, под грудь -
И мальчишка на рынке, с глазами волчонка, крадущий гранат,
                и раскосая та Виринея,
Что по карте ладони моей предсказала навеки мой путь.

МИЛОСТЫНЯ

Подайте, милые, на шкалик
Господней грешнице, рабе!
В мешке с дырой, в рыбацкой шали,
С алмазным потом на губе!
Сижу на рынке я в сугробе.
Устану - лягу в жесткий снег.
Как  будто я лежу во гробе,
И светят полукружья век.
И вновь стручком в морозе скрючусь,
И птичьи лапки подожму.
Свою благословляю участь.
В собачьих метинах суму.
Пошто сошла с ума? Не знаю.
Так счастливо. Так горячо.
И тычет мне людская стая
То грош, то черный кус в плечо.
А нынче помидор подмерзлый
Мне светлый Ангел тихо дал:
Ешь, детка, мир голодный, грозный,
Но в нем никто не умирал.
И я заплакала от счастья,
И красную слизала кровь
С ладони тощей и дрожащей,
С посмертной белизны снегов.

НЕ МАГДАЛИНА

У меня не злато скифских кос.
Я не Магдалина, люди.
Куц мой волос. Выдох безголос.
Родинки горох на чревном блюде.
Я не Магдалина. Я никто.
Вы, прошу!.. - портрет мой не пишите.
Вздели руки. Втиснули в пальто.
Крикнули: "Дышите!.. Не дышите..."
Я не молода! Я все дотла
Съела. Отпила. Уста утерла.
Я не Магдалина. Я была
Бусой вкруг ее тугого горла.
Я в каморке - ноги вроде шпал -
Руки-грабли - чайник закопченный -
Так, как даже царь Сарданапал
Не любил наложниц утонченных!.. -
Как изюмной костью Суламифь
В горле Соломона не застряла!.. -
Накормив, в тазах ступни обмыв,
Так любила, так их целовала,
Мужиков моих!
               
...нет медных кос.
Лунная, в горшок, седая стрижка.
По столице я иду - от слез
Слепну, изгрызённая коврижка.
Я иду меж ледяных витрин,
Там вино и сласти - как бериллы.
Я иду меж сумок и корзин.
В лица, как в разверстые могилы,
Я гляжу. Живых так мало. Я
Так иду отверженной Москвою,
Что мне нищ, и гол, и бос – семья!
С ними я - в снегу - молюсь и вою.
Нет, у Магдалинок в синь глаза...
Бровки тоньше - ниточкой – змеятся...
Я не совершала чудеса.
Я умела только не бояться.
И, когда днесь начали стрелять,
И, когда я вживе кровь узрела,
Я сказала: в бога-душу-мать!
Старое мое сгодится тело.
Чтобы наклоняться. Обнимать.
Пить давать. За грудь себя хватать.
За лопатки - двух лещей подвялых -
Чтоб цеплялись. Раны бинтовать.
Бормотанье бреда понимать.
Пятаки на веки накладать.
Над убитыми - свечой стоять,
А живым: "Я мать твоя!" - шептать,
Их касаться, их крестить, кусать,
Целовать... любить... благословлять...
Выдох-жизнь вгонять - по рукоять...

Господи. Об этом я мечтала.

И, старуха, в небо я вхожу -
Меж сарыни - по скелету храма,
И себя на злом ветру держу,
Как свечу, торжественно и прямо.
И на фреске той, под потолком,
Где застыну, в поднебесье вбита,
Хлебом накормлю и кипятком -
Я не Магдалина... в горле ком... -
Из бачка, лохани, из корыта -
Всех живых моих, о, всех убитых -

Люди!.. - вас, любимые...

ДЕТСТВО

Мать везет меня в санках. Ночь.
Снег искрится алмазно. Боль.
Я у матери - малая дочь.
Мы в миру - перекатная голь.

Мать из бани меня везет.
Козья шаль - крест-накрест на мне.
Лед искрится алмазно. Пот
Под шубейкой - вдоль по спине.

Мать из бани меня - домой.
Сруб дегтярный. Вонь, керосин.
Коммуналка. В подъезде - немой:
Напугать хочет, сукин сын.

Кажет нож под полой. Мычит!
Мать полтинник сует ему.
Санки тянет. Угрюмо молчит.
Я иду за нею - во тьму.

Ключ буравит замок. Дом.
Коридора слепая кишка.
И базарного радио гром,
Керосинные облака!

Коммуналка, моя родня!
Деньги старые - не в ходу...
Как ты будешь тут без меня,
Когда я - во Время уйду?..

Мать бежит из тьмы, золота.
Сковородка в руке: блины...

Мне - родить второго Христа?!
...Только давят гирею - сны.

Только снится: синий простор.
На полнеба. На все небеса.
И мой Сын горит, как костер.
И пылают Его власа.

Он, мужицкую длань подъяв
И глазами блестя в бреду,
Судит грешникам - вопль расправ,
Судит праведникам - звезду.

Я сижу от Него леворучь.
Я, сжимая руки, реву:
Сын мой, Сын мой, Ты их не мучь!
Удержи Ты их на плаву!

Может, эти толпы убийц,
Может, эти сброды воров
Упадут пред Тобою ниц,
Под слепые плети ветров?!

Сын мой, Сын мой!..
                Ты их прости!..
Человечий недолог век...
Погляди: все лицо в горсти
Стиснув, плачет горбатый зэк...

Он любви и детей хотел!
Он не знал, отчего - убил...
Он пятнадцать лет отсидел.
Он забыл, кем на свете был.

Твой носил он нательный крест.
И, когда снега - пеленой,
Плакал он и глядел окрест
На отверженный мир земной.

Сын мой, Сын мой, его - прости!..

Прожигает огонь. Дотла.
Просыпаюсь. Мороз - до кости.
Я во сне в небесах жила.

- Мама! - хрипло зову. - Пить!..
Жар. Об кружку зубы стучат.
Я безумно хочу - жить.
Я не знаю дороги - назад.

Я ЕЩЕ ВАША ЗЕМЛЯ

Пала не Троя: пал тот, кто ее своровал.
Дикий огонь, он пожрет одичалые сплетни.
Крепкие стены - руины и пепел. И пал
Этот оплот - а казался бессмертным, последний.
Чад всех вулканов затмит плоти жареной чад.
Ложь - искры боли, в ней правда навеки сгорает.
Вот день Помпеи, и лава, - сердца так стучат,
Что в этом гуле весь краденый мир умирает.
Я Книгу Правды не кровью уже напишу -
Реками пламени, каменным громом и хором
Грозного жара земли - и уже не дышу:
Нечего вымолвить мне перед гладом и мором.
Больно!
О, как это больно - доверье терять
Почвы, цветенья, теченья, струенья, прибоя!
Рукопись тлеет. Сгоревшую в пепел тетрадь
Ветер уносит, крутясь, задыхаясь и воя.
Завтра война! А сегодня ее разве - нет?
Разве она из укрытья глазами ребенка
Ввысь - не глядит?! разве неба опаловый свет
Душу тебе не бинтует, кричащую тонко?
Рядом с войной - разве можно тебе своровать
Брошку и перстень?.. краса беззащитна, немая...
Разве ворует в слезах обреченная мать
Ласку ребенка, к себе навсегда прижимая?!
Кто же, какая же мать породила войну?
Как ее звали в столетьях - Афина, Беллона?
Мир изоврался. Весь мир у обмана в плену.
Мир позабыл красоты материнское лоно.
Мир позабыл материнское лоно любви.
Ненависть - имя ей дали. Прилюдно распяли.
Что ж! И теперь - не молись, не кричи, не зови,
Эти рыданья в огнище услышат едва ли!
Мир позабыл имя Правды. Ей имя дал - Ложь.
Истины имя сменял на позорное - Гадость.
И никуда не укрыться: от тьмы не уйдешь.
В гуле разрывов забудешь ты радугу-радость.
Только рыданье... тебе остается оно.
Но и слезой с черным воинством можно бороться.
Плач со стены крепостной - его слышно давно -
Вдоль всей земли бабий стон наш несется и бьется...
Плач не своруешь!
...по людям - так плачет земля.
Реки текут по щекам ее, каменным скулам,
В небо - глазами - она открывает моря,
Вихрем - пески, жженьем - плески подземного гула...
Вы своровали - все - копьями в небо! - строенья мои?
Скрали - дома, ложки-плошки, узоры на блюде?
Вышки нефтяные в черной мазутной крови?
Да не украсть никогда вам великой любви,
Я ведь еще вас люблю, о безумные люди!
Я еще вам все прощаю. И вижу я вас,
Как на стену крепостную вы лезете, мошки,
Как вы взрываете год ваш, и день ваш, и час,
Это мгновенье - до искры, до капли... до крошки...
Люди! Любимые! Я еще ваша земля.
Я еще вытерплю ложь вашу, стыд ваш, и наглость, и кражу.
Я в черноте еще мчусь, ожерельем пыля
Звездным, разбитым, - в осколки - родная поклажа...
Всё на перроны повывалено из сундуков!
Беженка плачет подле вагона. Никто задыханья не слышит.
Время придет - не сносить мне, земле, человечьих оков.
Пусть мертвый череп Луны мне в затылок задышит.
Пала не Троя: пал ты, опьяненный сражением вор.
Сгиб ты в бою. Слишком рано победу восславил!
Я еще плачу, о люди, по вас.
И муж мой, Простор,
Обнял за плечи меня: потерпи, я ж тебя не оставил.
Богу молись, о жена, под снегами, под хлестким дождем.
Снова война? Да в лицо мы ее оба знаем.
Глубже вздохни. И не сетуй. Ино еще побредем.
Лучше за всех бедняков помолись ты, родная.
За тех троянских, в отрепьях, солдат и приблудных воров,
За побирушек, за бедных, слепых и бездомных,
За тех, кто ляжет в тебя вот сейчас, на исходе миров,
За перестук прощальный сердец их огромных.
Пусть у тебя, дорогая, своруют тебя:
Ведь от земли не убудет! Ведь ты - беспредельна,
Вечна, беспечна, - пусть падают в битвах тела, -
Ты ж - колыхаема песней, тепла, колыбельна!
Слез этот бисер твоих...
...ну, тогда всласть поплачь.
Плачь! Под стеной крепостною - и трупы, и трубы.
Видишь, конный несется - со знаменем, вскачь?!

...тихо, так тихо дрожат
онемелые губы...

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Все, что было, пусть исчезнет, как слепящий снеговей.
Я стою в конце дороги среди Родины моей.
Путь окончен мой железный. Радость дивно велика -
Та, что рот мне зажимает комом снятого платка.

Отзвенят вагонов звоны. Отгорчит грузинский чай.
На разъездах енисейских отворчит собачий лай.
Всю на станциях заштатных бабы снедь распродадут...
А в вареную картошку черемшу они кладут!..

Выхожу я из вагона. Дым курится в вышине.
Вы, попутчики, - бессонно вспомяните обо мне!
Дорогие, золотые, - то в картишки, то молчком,
То признания ночные торопливым шепотком...

Долго ехала я с вами. Обжигаясь, чай пила -
Горькое глотала пламя, плача, на краю стола.
Перестук колес, и тряско, станции держу свечу...
Мой народ, тебе за ласку - страшной болью заплачу!

Прохожу перроном. Люди веселятся, слезы льют.
На вокзальном дымном блюде сон дорожный - пять минут.
Прохожу вокзал навылет. Мощную толкаю дверь.
Не идущий - не осилит ни дороги, ни потерь!

А на площади широкой - все товары на лотках -
Лица в кепках пропыленных, лица в расписных платках,
Лица, словно снег холодный, в жизнь летящие мою -
Поименно, принародно вас, любимых, узнаю!

Я стою на Комсомольской, весь пройдя в короткий срок
Путь, которым эшелоны шли на Запад и Восток.
И, от счастья прозревая, от рыданья став слепой,
Я лицом одним сливаюсь с беспредельною толпой.


СТРАШНЫЙ СУД. ВИДЕНИЕ МАРИИ

...Я вышла в поле. Вьюги белый плат
Лег на плечи. Горячими ступнями
Я жгла снега. О, нет пути назад.
И звезд косматых надо мною - пламя.
Глазами волчьими, медвежьими глядят,
Очами стариков и сумасшедших...
Окрест - снега. И нет пути назад.
И плача нет над жизнию прошедшей.

В зенит слепые очи подняла я.
И ветер расколол небесный свод
На полусферы! Вспыхнула ночная
Юдоль! И занялся круговорот
Тел человечьих!
                Голые, в мехах,
В атласах, и в рогожах, и в холстинах
Летели на меня! Великий страх
Объял меня: я вдруг узнала Сына.

На троне середь неба Он сидел.
Играли мышцы рыбами под кожей.
Он руку над сплетеньем диких тел,
Смеясь, воздел! И я узнала, Боже,
Узнала этот мир! Людей кольцо
Распалось надвое
                под вытянутой дланью!
И я узнала каждого в лицо,
Летящего над колкой снежной тканью.

В сапожной ваксе тьмы, в ультрамарине
Ночных небес - летели на меня
Младенец, горько плачущий в корзине,
Мужик с лицом в отметинах огня,
Влюбленные, так сплетшиеся туго,
Что урагану их не оторвать,
Пылающих, кричащих, друг от друга!
Летела грозно будущая мать -
Живот круглился, что Луна, под шубой!
А рядом - голый, сморщенный старик
На звезды ледяные скалил зубы,
Не удержав предсмертный, дикий крик...

Метель вихрилась! И спиной барсучьей
Во поле горбился заиндевелый стог.
Созвездия свисали, будто крючья,
Тех подцепляя, кто лететь не мог!
Тела на звездах в крике повисали!
А леворучь Христа узрела я -
Себя! Как в зеркале! Власы на лоб спадали
Седыми ветками! Гляжу - рука моя
У горла мех ободранный стянула,
Глаза на Землю глянули, скорбя...
 А я-то - под землей давно уснула...
Но в черном Космосе, Сынок, я близ Тебя!..
А праворучь - старик в дубленке драной,
Мной штопанной - в угоду декабрю, -
Святой Никола мой, отец, в дымину пьяный,
Вот, милый, в небесах тебя я зрю!..
Недаром ты в церквах пустые стены
В годину Тьмы - огнем замалевал!
Для киновари, сурика - ты вены
Ножом рыбацким резко открывал...

Округ тебя все грешники толпятся.
Мне страшно: вниз сорвутся, полетят...
Не занесу я имена их в Святцы.
Не залатаю продранный наряд.
Я плачу: зрю я лица, лица, лица -
Старуха - нищенка вокзальная - с узлом,
Бурятка-дворничиха - посреди столицы
Вбивала в лед чугунный черный лом! -
И вот он, вот он! Я его узнала -
Тот зэк, что жутко в детстве снился мне -
Занозистые нары, одеяло
Тюремное, и навзничь, на спине,
Лежит, - а над глазами - снова нары,
И финкой входит под ребро звезда,
И в тридцать лет уже беззубый, старый,
Он плачет - оттого, что никогда...
Не плачь! Держись!  Кусок лазурной ткани
Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь,
Авось в оклад иконный, вместо скани,
Воткнут когда-нибудь твой финский нож...

А за ноги тебя хватают сотни
Страдальцев! Вот - уже гудят костры
Пытальные!.. Да, это Преисподней
Те, проходные, гиблые дворы.
Замучают: в рот - кляп, мешок - на шею,
И по ушам - палаческий удар...
Но Музыка!
                Зачем она здесь реет,
Откуда надо льдами - этот жар?!

Как Музыка трепещет на ветру!
Сколь музыкантов!.. Перцами - тимпаны...
Бредовой скрипки голосок в жару
Поет "Сурка" - любовно, бездыханно...
Флейтист раздул, трудяся, дыни щек!
Арфистки руки - снежные узоры,
Поземка... А мороз-то как жесток -
Лишь звезды там, под куполом, на хорах,
Переливаются...
                Плывет органный плот,
И бревна скреплены не проволокой - кровью
Всех, кто любил, страдал, кто в свой черед
Падет, прошедши рабью жизнь, воловью...
Играй, орган! Раздуйтесь в небесах,
Меха! Кричите громче, бубны, дудки!

Мне страшно. Чую я Великий страх -
Последний страх, сверкающий и жуткий.

И в музыке, насытившей простор
Земли зальделой и небес державных,
Запел, запел родимый светлый хор
О днях пречистых, людях богоравных!
И рядом - за лопаткою моей -
Я онемела, в глотке смерзлось слово... -
Ввысь, ввысь летели тысячи людей -
Как языки огня костра степного!
Они летели ввысь, летели ввысь!
Улыбки - ландышами первыми сияли!
В холодном Космосе мой Сын дарил им жизнь -
И так они друг друга целовали,
Как на вокзале, близ вагона, брат
Сестру целует, встретивши впервые,
Все ввысь и ввысь!
                И нет пути назад.
Лишь в черноте - дороги огневые.
Лишь в черноте - гремящий светлый хор,
Поющий "Свете тихий", "Аллилуйю", -
О мой родной, любимый мой Простор!
Тебя я прямо в губы поцелую...

Твои пустые, синие снега.
Бочажины. Излучины. Протоки
Медвяные. Стальные берега.
Избу с багрянцем власти на флагштоке.
Угрюмые заречные холмы.
Церквуху, что похожа на старуху.
Грудь впалую чахоточной зимы
И голубя - сиречь, Святого Духа -
На крыше сараюшки, где хранят
Велосипеды и в мешках - картошку!
И шаль прабабки - таборный наряд,
И серьги малахитовые... Кошку,
Залезшую в сугроб - рожать котят...
Целую все! Целую всех - навечно!

Лишь звезды дико в черноте горят,
Так грозно, страшно, так бесчеловечно... -

И звезды все целую! До конца,
До звездочки, пылинки света малой!
Все лица - до последнего лица,
Всю грязь, что из нутра земли восстала,
Всю чистоту, что рушится с небес
Прощальными родными голосами, -
Целую мир, пока он не исчез,
Пока его я оболью слезами!

Сугробы! Свечи! Рельсы!..
                И Тебя,
Мой Сын, кровинка, Судия мой грозный,
Пока гудит последняя судьба
Гудком росстанным на разъезде звездном,
Пока, мужик, глядит в меня Простор,
Пока, мужик, меня сжимает Ветер,
Пока поет под сводом
                светлый хор
Все счастие - последнее на свете.

ПЕСНЯ МАРИИ. КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи-усни... Спи-усни...
Гаснут в небесах огни...
Спи... От сена запах пряный,
В яслях дух стоит медвяный,
Вол ушами поведет...
Коза травку пожует...
В небе синяя звезда
Так красива, молода...
Не состарится  вовек...
Снег идет, пушистый снег...
Все поля-то замело -
А в яслях у нас тепло...
Подарил заморский царь
Тебе яшму и янтарь,
Сладкий рыжий апельсин,
Златокованный кувшин...
Спи, сынок,
                спи-усни...
Заметет все наши дни...
Будем мы с тобой ходить,
Шубы беличьи носить,
Будем окуня ловить -
Во льду прорубь ломом бить...
Будешь добрый и большой,
С чистой, ясною душой...
Буду на тебя глядеть,
Тихо плакать и стареть...
Спи-спи...
                Спи, сынок...
Путь заснеженный далек...
Спи-усни... Спи-усни...
Мы с тобой
                сейчас одни...
Мы с тобой
                одни навек...

Спи... Снег...

...Снег...