Вырабатывая свой взгляд на историю, мы можем бесконечно спорить о роли в ней личности, особенно личности главы государства. В попытках оценивать происходящее без гнева и пристрастия зачастую приходишь к выводу, что правитель – это лишь одна, самая приметная и блестящая, деталь в государственном механизме, которая не может в одиночку отвечать за его ход. Значит, и личность правителя, казалось бы, маловажна. Подобную точку зрения сегодня можно услышать и от поклонников дореволюционной России и её последнего императора Николая Второго, которые пытаются за щитом так называемой «исторической объективности» как бы задним числом уберечь самодержца от переходов на личность со стороны его критиков.
В действительности, хотя император – тем паче всероссийский – объективно не может собственноручно править державой, никто не снимает с Государя личной ответственности за многое. За то, что пригрел возле себя будущих февралистов. Дал слабину в несколько роковых для страны минут. Не умел удержать народную любовь. Всё так.
Вот только наших оппонентов «слева» это не должно волновать. Как не волнован личностный фактор людей, пытавшихся убить отца и деда Николая Александровича, царей куда более уважаемых и успешных. Да и их совершенно необязательно было устранять, если, согласно принципу исторического материализма, движение в сторону свободы, равенства и братства неизбежно. И Великий Октябрь не нужен – по результатам выборов Учредительное собрание всё равно раскраснелось бы, аки рябиновый куст, только партия была бы не самодержавно одинока и не с заглавной буквы.
Коротко говоря, пересуды то ли о царе-тряпке, то ли о Николашке Кровавом – это обыкновенное обвинение жертвы, только не бытовое, как водится, а историческое. Вот уж более века некоторые товарищи пытаются, устроив заочный суд, определиться, за какие такие преступления против человечности их вожди неумело расстреляли «бывшего» (а бывших не бывает) императора Николая Романова. Судя по предельной лаконичности большевистских газетных сообщений о казни, даже мудрый товарищ Ленин то ли не знал этого, то ли берёг детскую психику трудящихся от слишком сложных реалий. Потребовалось несколько десятков лет железной (гипсовой? бронзовой?) рукой вести пролетариат в правильную сторону, прежде чем исполнители революционного приговора смогли, не опасаясь, в подробностях рассказывать о происходящем. Но ясности до сих пор нет, точка не поставлена. Пусть товарищи разбудят нас, как только определят генеральную линию самозащиты-обвинения. Мы их с интересом выслушаем, особенно в том, что касается вины царской жены, четверых дочерей, сына-инвалида и «классово своих» слуг. А там и про алапаевский расстрел поговорим, и про другие революционные необходимости...
В то же время, людей практически не интересуют личности советских руководителей. И дело не в том, что генсек – уже не помазанник Божий, атеистический культ личности по размаху всякую богопомазанность. Не развалили страну – и ладно, всё остальное оправдано. А с Гробачёвым и так всё понятно: старая рыба-капля, предатель, меченый иуда.
И мало кто задумывается, что множество трагических происшествий Российской империи в советской истории отразилось и преумножилось, будто в кривом зеркале. Просто генсеки, усвоив уроки истории, за власть держались мёртвой хваткой и мятежи давили в зародыше, не давая пожираемым детям Революции слишком громко стонать от боли. Ходынка – похороны товарища Сталина; Русско-японская война – Советско-финская война – Петербург, 1905 – Новочеркасск, 1962...
Трепетное отношение государя к Александре Фёдоровне и ближнему кругу ещё с предреволюционных времён вызывает либо усмешку, либо снисходительное одобрение. Советские руководители, в противоположность «подкаблучнику», не любили, не умели и зачастую просто не могли демонстрировать своё личное счастье общественности, а капелька интимных воспоминаний дозволялась лишь соратникам Владимира Ильича Ленина, чей гений окрашивал в светлые тона любые его слова и поступки. То-то было бы весело, если бы русские императоры, подобно первому главе государства рабочих и крестьян, обращались со своими вторыми половинками построже, выдумывая им смешные прозвища как-то: первая оборванка, минога, дрянная хозяйка! Или что позволено вождю Революции, не позволено никому больше?
В любом случае, метафора кровавой тряпки, при кажущейся её оксюморонности, превосходно подходит для строгого суда над кем-нибудь: каждый, принимая ответственное решение, рискует либо постелить слишком мягко, либо рубануть с плеча. Если ты при этом держишь на руках всю страну, то в первой крайности она начнёт расползаться по швам, а во второй – кровоточить.
Взглянем на глав СССР столь же строго, как нынче принято глядеть на последнего императора. И в рамках избранной метафоры история Союза разделится на два больших отрезка: сперва кровавое очищение страны от врагов и инакомыслящих, затем расслабленный распад. При этом в каждой фазе, как в символе инь и ян, бьётся маленькая точка от другой фазы. Андропов и его ставленник Горбачёв из последних сил сажают тунеядцев, ловят взяточников, вырубают винные хозяйства; кроваво-красный император Иосиф, панически боится не то, что выехать на передовую во время чудом выигранной Великой Отечественной войны, но и показать хоть кому-нибудь свои слабости – и тягуче, мучительно умирает, поскольку некому оказать ему медицинскую помощь – приближённые боялись входить к нему в покои, да и врачи были отданы под суд. Даже если принять во внимание ставшую притчей во языцех максиму сталинистов: «Товарищ Сталин ничего не знал, в ЦК пробрались враги» – дело оборачивается только хуже для апологетов замечательного грузина. В таком случае никакой он не император, даже не тиран, а просто тряпичная куколка чужими руками вымазанная в крови.
На этом фоне настоящий, белый император излучает тихое, слишком человеческое обаяние, которое нам во власть имущих нынче смешно. И вся та критика, что гремит в его адрес есть лишь верноподданническая, детская обида на отца народа. Она глубоко сидит в душе у каждого русского человека, пускай он даже не знает об упущенных возможностях, украденных праздниках, достижениях и богатствах Российской империи. Увы, французская булка с пылу – с жару от нас дальше, чем виноград от басенной лисицы, мы даже мечтать о ней не смеем, а только нервно смеёмся. Дягилевские сезоны нам – плоские картинки, а плоды дореволюционного высшего образования мы приписываем только личному гению отдельных, зачастую не самых эрудированных, деятелей исторической России и «самого образованного в мире социалистического правительства».
По мере того, как мысленно углубляешься в эту несбывшуюся Русь – державную победительницу Великой войны 1918 года, за царя становится до озлобления обидно, как за богатыря, внезапно потерявшего силу и обернувшегося простым человеком. К хору осуждающих его голосов нам не даёт присоединиться лишь одно обстоятельство:
Здесь, под отчуждённым небосводом,
под ударом грубых, глупых крыл –
Государь, сравнявшийся с народом,
недостачи гибелью покрыл.
И смерть, принесённая так нагло, насильственно и неумело (расстрелянных добивали штыками), стоила многих как бы естественных кончин. Император ушёл в полном умственном и телесном здравии, не успев даже разгневаться на палачей и утратить мирного духа, не просто окружённый, а посреди предательства буквально сопровождаемый в Царствие Небесное самыми любимыми и верными людьми. Таким он навеки запечатлён в Книге жизни.
Прости нас, Государь,
как мы тебя простили:
пусть ты не обуздал
взбесившейся Росии,
но смертью же подал –
отважно, кротко, мягко –
пример, как жить, когда
не продохнуть от мрака.