КОШКИ
Приблудная кошка, прозванная детьми за свой нелюдимый нрав Дикаркой, в поисках еды частенько появлялась возле нашего дома, а накормленная, уходила куда-то и пропадала снова по нескольку дней. Но, как известно, «ласковое слово и кошке приятно», и вот, когда пришло, наконец, её время, Дикарка незаметно пробралась на сеновал и, приготовив себе мягкое местечко, окотилась в душистом сене. Удовлетворённо мурлыкая, лежала она со своими слепыми ещё малышами и, казалось, совсем уже привыкла к близкому присутствию людей.
Но однажды, летней и светлой ещё ночью появился откуда-то большущий и, видимо, совсем одичавший и оголодавший кот. Идя, как по наитию, или просто по нюху, забрался он на сеновал, нашёл кошачье семейство и в один присест сожрал всех Дикаркиных котяток. Совсем немного запоздавшая мать, обезумев от невыносимого горя, с громким мяуканьем бросилась на врага и вцепилась в его усатую кровожадную морду, но кот с устрашающим рёвом прыгнул с сеновала и, стряхнув с себя кошку, убежал, скрывшись в ночи.
Утром обнаружили, что исчезла и Дикарка – на этот раз навсегда. И, как знать, может быть ушла она в лес и погибла там, безутешно оплакивая своих деток, а может, через какое-то время окотилась снова и, забыв своё горе, лежала довольная где-то в траве, ласково вылизывая следующих новорождённых.
Другая же наша кошка по кличке Муська, наоборот, была так привязана к своим хозяевам, что ходила за ними повсюду, как собачонка: и за водой на колодец, и в магазин, и даже на пруд на рыбалку. В один из воскресных вечеров улов карасей оказался особенно хорошим. Муське, как рыбачке, кинули несколько хороших рыбин, самых крупных отложили на уху, а остальных отпустили в большой таз с водою.
Почуяв дразнящий обоняние рыбный запах, у таза вскоре появились ещё два кота: наш рыжий Буско (котёнком все принимали его за милую кошечку и назвали Бусей) и соседский (Вовкин кот) белый пушистый Муртик с застуженными и подагрически искривлёнными лапами.
Сначала коты ходили вокруг таза, облизываясь и запуская в воду лапы, честно стараясь поймать себе рыбину, но рыбам как-то своевременно удавалось выскользнуть из хищной кошачьей лапы. Тогда Буско решил нарушить "правила игры": разбежавшись, он прыгнул в самую середину таза и, порхая воду сильными задними лапами, вместе с ней начал выбрасывать на землю карасей. На этом кошачьем пиру оба кота наелись рыбы досыта, да и Муська по второму разу не зазевалась.
Однако не всегда эти два кота были так дружны между собою. Отоспавшись где-либо днём, часто устраивали они кошачьи концерты и потасовки. Выгнувшись и сделав страшные морды, с воем кружили они один против другого, карабкались по приставной лестнице на чердак, а оттуда, сцепившись вместе, падали вниз, катались, орали и драли друг друга до изнеможения. А на утро всё поле боя – то есть пол в коридоре – бывал усеян клочьями рыжей и белой шерсти.
Несмотря на обилие в доме кошек, временами прибегали к нам во двор и в кладовку крысы из близко расположенных - продмагазина, маслозавода и склада зерна с комбикормами в старой церкви. На крыс папа ставил капканы. Большинство из крыс в них и попадалось, но одна крыса – рыжая и такая хитрющая и злющая, осталась жива и изгрыла в кладовке папины хромовые сапоги, то ли в отместку за капканы, то ли потому, что они были смазаны свиным жиром. Сделав эту последнюю гадость, крыса покинула наш дом и поселилась в заброшенной церкви, где хранились комбикорма – там и поймал её ночью ушастый филин.
Кроме кошек жили у нас в доме ещё собаки. О них пойдёт речь в следующем рассказе.
СОБАКА
На дощатом полу, положив голову на вытянутые передние лапы, лежала светло-серая собака породы западно-сибирская лайка. Тёмные собачьи глаза её поблескивали в сумраке сеней. Вперив неподвижный сторожкий взгляд в угол, заставленный берёзовой метлой и веником, чутким ухом ловила она раздававшиеся оттуда тихие шорохи. Звук неожиданных шагов на крыльце нарушил вдруг её терпеливое ожидание. В дверном проёме показалась фигура хозяина собаки – школьного учителя, и тут же послышался его укоризненный голос:
- "Ты что же, Майка, опять за своё взялась? Опять гуся у председателя утащила"? Собака села и, пристыжено помахивая хвостом, виновато опустила голову. Хозяин же наклонился и, отодвинув мётлы, взял из угла сеней посаженного туда собакой, замирающего от страха и не смеющего даже гоготнуть, краденого гуся, сунул его за пазуху и, притворив входную дверь, вышел на улицу.
Учитель шёл окраиной колхозного сада и думал, что вот опять, в который уже раз придётся извиняться за собаку перед председателем, а у того у самого шея длинная, как у гуся, того и гляди зашипит! Таскайся тут к нему каждый день с гусаком подмышкой, как какой-то Паниковский и… тьфу ты, что за нелепые дурацкие сравнения лезут в голову? Ну, Майка, ну, псица! И сам-то с ней дураком скоро будешь, а ей хоть бы что…
Благополучно сдав председателю гусака с рук на руки, пошёл учитель обратно, и по дороге только на немного остановился поговорить с попавшимся навстречу бригадиром об ожидаемом урожае зерновых. Пришёл домой, а там: дверь в сени уже открыта; собака лежит на том же месте и в той же позе, а из-за мётел в углу слышится приглушённое шипение полузадушенного гусака.
На другой день собака, посаженная на цепь, печально выглядывая из своей будки, стоящей во дворе, вспоминала, как прошедшей ночью снилось ей её недавнее щенячье детство и мать – старая лайка Найда. И как игривым щенком сама она в прошлое лето носилась кругами около пасущейся на привязи маленькой тёлочки, тоже Майки – своей ровесницы и тёзки. (А назвали их обоих так одинаково потому, что родились они почти одновременно в начале весеннего месяца мая.)
Этим же летом ситуация коренным образом изменилась - выросшая за год тёлочка по утрам уходила на целый день пастись со стадом, а собаку всё чаще сажал хозяин на цепь, опасаясь очередных проказ.
Грустные мысли одна за другой роились в собачьей голове Майки, но не долее того времени, как услышала она мужские голоса за кустами сирени. Судя по разговору, это были: кожзаготовитель и приёмщик корья - Иван Сидорович и муж продавца тёти Дуси – Павел Громов.
Расположились они с бутылочкой «Московской» у большого гранитного камня «на отдых». Тут лайка ловко зацепила низ ошейника за порог своей будки, лапами упёрлась в ошейник по бокам за ушами, покрутила головой и выдернула её из ошейника. Осторожно выглянув из-за кустов, она легла на живот и поползла, невидимая в высокой траве к камню. Мужики, занятые разговором, сначала ничего не заметили, а через несколько минут уже шарили в траве руками, искали, растерянно приговаривая: «Что же это такое? Никто, вроде, не подходил, а закуски – банки с консервами нигде нет. Странно».
Вскоре от дома к ним подошёл хозяин собаки и с вопросом: «Мужики, вы ничего не потеряли?» - подал им консервную банку с бычками в томате.
- Павел Дмитриевич, как же это так? Откуда это у Вас?
- Да вот, мужики, собака у меня такая, всё в дом прёт. И над вами она подшутила, вы уж на неё не сердитесь.
- Собака? Ну и ну, Павел Дмитриевич, ну и собака у Вас!
А вечером собака потерялась, все домашние расстроились и говорили: «Ну, Майка, добедокурила до дела. Доискала, видимо, себе приключений. Не пришла она и ночью, а утром продавец тётя Дуся открыла магазин, а собака и выходит к ней из-за прилавка. Незаметно зашла и спряталась там она, как оказалось, перед закрытием магазина и просидела всю ночь взаперти, но на удивление всем, ничего не тронула, даже сдобные сайки, привезённые накануне из города тётей Зиной, остались в целости и сохранности. То-то диву все дались.
Дочку этой собаки назвал папа Жулькой, а внучку Шельмой, но такой шельмоватой и жуликоватой собаки, как Майка, среди потомков её уже не народилось.
Корову Майку пришлось продать во времена правления Хрущёва из-за ограничения покосов. И хоть продали коровушку не на бойню, а всего лишь в другую деревню, мама очень жалела нашу кормилицу и плакала по ней не один год.
Родители очень любили животных, и в доме у нас всегда было их великое множество.
Папа всё время разводил и держал охотничьих собак, а мы приносили домой всех брошенных котят, и мама разрешала нам их оставлять.
А если кто-то из котят всё же помирал, мы хоронили его под кустами сирени (там было у нас кошачье кладбище), а на могилку сажали цветущий кустик дикой герани. Там же хоронили мы и грачат выпадавших из гнезд при порывах сильного ветра и разбивавшихся при падении. Живых же грачат после падения пытались выхаживать – кормили их червяками, хотя они и не умели глотать земляных червей.
К слову сказать, о родителях наших – они вели совершенно простой крестьянский образ жизни, но в маме было что-то такое, что, образно выражаясь, при встрече заставляло людей, называя её по имени и отчеству, «сдергивать перед ней шапку». Видимо, так неосознанно для неё самой проявлялось в ней кровное родство её дореволюционных предков. А мой папа – прямой потомок местных крепостных – выучился на учителя, занимался краеведением и, выйдя на пенсию, написал историю родного края.
…На месте нашего дома осталось теперь одно пепелище. Но когда рейсовый автобус едет из города, заворачивая к памятнику погибшим воинам, надо посмотреть в окно автобуса на купы оставшихся деревьев и кустарников, а потом быстро закрыть глаза и тогда вместе со сладкой, пронзающей сердце, болью, приходит мысль, что за деревьями и листвой, вот же он дом – стоит, а в нём мама и папа - живые и ждут меня.
Повесть написана в 2004 году.
Конец.