Я освободилась весной 1943 года и ждала Владимира еще пять лет, а потом я приехала к нему в Акмолинск. Но это случилось в 1948 году. А весной 1943-го после отбытия срока передо мною встал вопрос - где же мне работать и жить. Из Казахстана ехать некуда, и меня пригласили на работу в Управление Карлага в Долинку, где начальство решило организовать настоящую печатную газету для заключенных.
Для чего были эти хлопоты начальству, я так и не поняла. Это была «хитрая» газета, называлась она «Технический бюллетень», и писали в ней заключенные. Она ничего не меняла в жизни заключенных, даже если писали в ней о недостатках на каком-нибудь лагпункте, - все оставалось по-прежнему. Я была единственным сотрудником редакции - и корреспондентом, и корректором, и выпускающим. Издавалась газета, кажется, тиражом сотни две-три. Подписывал эту газету начальник культурно-воспитательной части Карлага капитан Ханжин.
Был ли Ханжин грамотен вполне, я этого так и не узнала, так как никогда ни единой строки он не изменил в тексте и не добавил.
Меня устраивала полная моя самостоятельность. Я ездила в командировки по всем карлаговским участкам - ездила и на телеге, и на арбе с верблюдом, и на местном поезде.
Из всех пунктов я привозила материал для газеты. И несмотря на то, что существенной пользы от публикации этого материала не было, люди всегда радовались, когда видели свои заметки в «Техническом бюллетене», радовались, что их подписи стоят в настоящей газете, и встречали меня очень приветливо и радушно. А кроме того, в этих командировках я могла повидать своих милых старых друзей, с которыми нас разлучило лагерное начальство. Почти все они уже закончили свои сроки, но остались работать на лагпункте - кто в конторе, кто еще где-нибудь, ведь уехать нам было нельзя. Фактически заключение продолжалось.
Газету нашу печатали в маленькой типографии Долинского отделения. Наборщиком там работал заключенный, молодой чеченец Абилов. Он с таким рвением набирал этот «Бюллетень», что мне казалось - эта работа для него праздник.
Видимо, так и было. Я допоздна в дни выпуска газеты сидела в типографии, он угощал меня чаем, я там читала и правила оттиски, и мы тихо беседовали о всех наших общих делах. А глаза его были очень грустные, и мне было очень жаль этого человека, так далеко увезенного из родных мест. И я даже написала в нашей газете очерк, который назвала «Наборщик Абилов».
Жилье мое было очень удобное и приятное: это был маленький домик, где пару комнат снимала бывшая заключенная, художница Алла Федоровна Васильева. По рекомендации моей приятельницы Верочки Камионской, которая тоже после заключения жила и работала в Долинке, Алла Федоровна охотно предоставляла мне угол в ее немудреном жилище. Она что-то где-то оформляла, получала гроши и жила весьма скромно, если не сказать бедно, со своим сыном Гаем, мальчиком лет двенадцати, которого привезли к ней после ее освобождения. Алла всегда была весела, ни на что не жаловалась и все время рисовала.
Говорили, что она очень талантливый художник, но арест мужа и ее собственная судьба ЧСИР отрезали ей все дороги к истинному творчеству. Она еле-еле перебивалась с сыном, но с ними всегда было радостно и приятно.
Иногда приходила Верочка Камионская и пела нам, я читала стихи, и у всех было приподнятое настроение.
Домик, где мы жили, весь утопал в зелени - Долинка вся, стараниями заключенных, была как оазис. Много зелени, ухоженные улицы в этом маленьком городе-поселке производили приятное впечатление. Но у многих из нас возникали горькие мысли - сколько исковерканных жизней, сколько страданий, лжи, доносов хранили архивы массивного красивого здания в Долинке - Главного управления Карагандинских лагерей.
Типография, где печаталась газета, находилась от моего жилья недалеко (в маленькой Долинке все было близко), но самой близкой к нашему домику была зона Учебного комбината, куда вскоре и пригласили меня в качестве корреспондента местной газеты. Начальником учебной части комбината работала Вера Натановна Лядова, тоже из бывших ЧСИР, журналистка по профессии. Очень властный, умный человек. Она навела порядок на комбинате, туда приезжали бригады зэков, их обучали хорошо, ведь на них держались экономика и порядок в стране ГУЛАГ.
Там, в Учебном комбинате, я познакомилась с помощницей Лядовой - Евгенией Абрамовной Трифоновой-Лурье. Я стала запросто называть ее Женей. О ее биографии можно бы и не говорить - это была мать будущего известного писателя Юрия Трифонова. Но хочется сказать о ее характере - очень скромная, сдержанная, даже тихая, она обладала большим чувством юмора. Очень начитанный человек, много знала, и ее небольшие литературные опыты были напечатаны. Она подписывалась псевдонимом: «Е. Таюрина». То есть имена ее детей - дочки Тани и сына Юры - были всегда с ней.
Дружба с Женей связала нас до конца её дней.
Порядочно времени мне пришлось жить в Москве у Жени, когда они, наконец, получили квартиру, то есть получил Юрий Трифонов, став лауреатом за свою повесть «Студенты». А у меня были особые, очень трудные обстоятельства, и я жила у них. Я тогда особенно могла оценить доброту и заботу Жени - как в условиях полузэковского существования в Долинке, так и в нормальных условиях Москвы...
Но время текло. Война подходила к концу. Мои родные вернулись из эвакуации, но приехали не в Москву, а в Куйбышев на крекинг-завод, куда Министерство нефтяной промышленности направило мою сестру как опытного нефтяника. В Москве наш дом был разрушен. И моя сестра стала хлопотать, чтобы мне разрешили уехать к ним, в Куйбышев.
Но как только я узнала, что, может быть, мне разрешат уехать из Казахстана, я почувствовала, как изменился мой характер: я стала очень внимательна к своему здоровью, а попросту - очень мнительна. Я, которая не боялась ни болезней, ни грязных овощей, ни пули конвоира, стала теперь переживать от любого пореза на пальце, от любой простуды: а вдруг я умру здесь, не вернусь домой к своим? И наконец, вскоре после Дня Победы я получила извещение, что по распоряжению начальника ГУЛАГА НКВД СССР мне разрешается выехать в Управление Особстроя НКВД для работы на строящемся объекте. Это под Куйбышевом строили площадку для Автозавода (Позже город назвали Тольяти). Сестра использовала все возможности, чтобы я смогла соединиться с ними.
И наступили дни расставания. Я оставляла друзей, я расставалась с другом Владимиром Александровичем Васильевым. Денег на дорогу у меня не было. Когда я приехала последний раз попрощаться, Владимир Александрович дал мне меховую шапку и медный солдатский котелок, чтобы я продала их на рынке в Караганде и собрала бы сколько-нибудь денег на дорогу, на билет.
На участке я увидела Кетусю, она тоже освободилась и жила там. И она тоже дала мне немного денег. Действительно, на рынке я за гроши продала вещи Владимира. Но вместе с Кетусиными на билет мне хватило. Двое суток протолкавшись, а ночами провалявшись в маленьком грязном дощатом вокзале Караганды, я, наконец, получила билет и в отличном настроении в июне 1945 года в товарном сто-весёлом поезде, полном клопов и тараканов, возвращалась в свой новый дом, в желанный Куйбышев. Позади оставались лагерные дороги.
А дальше начиналась нелегкая, но другая жизнь.
Любимые!
В суровые времена моей жизни я бродяжничала вместе с моими весёлыми Тилем и Робиным, и мне становилось легче.
Если мои верные спутники не оставят меня, то у меня никогда не будет в сердце страшной всеподавляющей пустоты.
Пусть живут милые бродяги. Я уверена, что и впредь немало дорог пройду я вместе с ними.
Да здравствует жизнь, какая она есть. Да здравствуют СТИХИ!